Коммунизм есть упразднение всякого отчуждения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Коммунизм есть упразднение

всякого отчуждения

Итак, Маркс уловил определенное соответствие логики развития науки об обществе логике реальной истории общества. Еще большую проницательность он проявил, обнаружив, что логика реальной истории повторяется и в развитии научных представлений о предстоящем упразднении нынешнего состояния общества, т.е. в развитии социалистических и коммунистических учений, а соответственно и в развитии политических движений, руководствующихся этими учениями. Познание прошлого и настоящего, с одной стороны, и представления о будущем и сами движения за осуществление этого будущего, с другой стороны, развиваются как два параллельных процесса, проходящие в своем развитии одни и те же этапы. Маркс так пишет об этом процессе: «Снятие самоотчуждения проходит тот же путь, что и самоотчуждение» (18, с. 113).

Установление этой закономерности дало Марксу объективный критерий для оценки исторического места различных социалистических и коммунистических теорий и движений, т.е. различных форм коммунизма.

Формы коммунизма

Как в ходе развития отчужденного труда и теорий о нем, так и в социалистическо-коммунистических воззрениях и движениях частная собственность первоначально рассматривается только со своей объективной стороны. Новейшим выразителем этой первой формы коммунизма является Прудон, который уже понял, что сущность частной собственности составляет труд, а ее форму – капитал, и потому требует уничтожения капитала как такового. Однако в целом он остался на позициях грубого коммунизма, который все гнусности современного общества видит исключительно в факте частной собственности, в неравномерном распределении предметного богатства и не замечает отчуждения в сфере политики и духовной жизни, самоотчуждения человеческой личности, ее талантов, чувств и пр. «…Господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д. …Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом» (18, с. 114 – 115). Это, следовательно, такой коммунизм, который не уничтожает, а воспринимает в самого себя универсальное отрицание личности человека, порожденное частной собственностью. Поэтому грубый коммунизм «есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности» (18, с. 116).

В другой своей форме коммунизм уделяет основное внимание субъективной стороне частной собственности. Он уже постиг частную собственность как отчуждающую человека от самого себя, но еще не уяснил, что ее сущность составляет отчужденный труд как обесчеловеченная форма общественного труда. Корень зла такой коммунизм усматривает в особых, специфических видах труда. Фурье, например, отрицает нивелированный, раздробленный, т.е. промышленный, труд и, подобно физиократам, считает наилучшим труд земледельческий. Сен-Симон, напротив, превозносит как раз промышленный труд, домогаясь безраздельного господства промышленников и улучшения положения рабочих. Однако, в отличие от грубого коммунизма, представители второй формы коммунизма требуют не только уничтожения частной собственности и достойного человека распределения предметного богатства, но и упразднения отчуждения в сфере политической жизни, возвращения человеку его политической сущности. Говоря об этом последнем требовании, Маркс различает: «Коммунизм ?) еще политического характера, демократический или деспотический; ?) с упразднением государства» (18, с. 116). Но так как и в той и в другой форме коммунизм все еще не понял, что, хотя и в отчужденном, обесчеловеченном виде, частная собственность в максимальной степени развила общественные связи человека и доказала общественную его природу, т.е., «так как он еще не уяснил себе положительной сущности частной собственности и не постиг еще человеческой природы потребности, то он тоже еще находится в плену у частной собственности и заражен ею» (18, с. 116).

В высшей своей форме коммунизм учитывает и объективную, и субъективную стороны частной собственности и требует упразднения всех – как объективных, так и субъективных – форм отчуждения. Он выступает как действительное положительное упразднение частной собственности и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека. Капитализм в максимальной степени развил отчуждение человека от самого себя; напротив, подлинный коммунизм есть полное, сознательное, сохраняющее все богатство достигнутого развития возвращение человека к самому себе как к человеку общественному. Будучи отрицанием отрицания, т.е. отрицанием частной собственности, отрицающей человека, коммунизм тем самым оказывается утверждением человека.

Развитый коммунизм, следовательно, при всей своей противоположности частной собственности, представляет собой необходимый продукт ее собственного исторического движения. Поэтому его действительную предпосылку составляют не отдельные островки общинной собственности, противостоявшие частной собственности на различных этапах истории, а все движение истории. «Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение» (18, с. 116).

Исходный пункт коммунизма как революционного движения составляют тот материал труда и тот человек, которые порождены частной собственностью. В формировании этого исходного пункта, замечает Маркс, и заключается историческая необходимость частной собственности.

В различных странах этот исходный пункт имеет различный характер: в зависимости от того, протекает ли подлинная признанная жизнь данного народа преимущественно в сфере сознания или же в сфере внешнего мира, у различных народов отчуждение человека наиболее остро проявляется либо в той, либо в другой сфере. «Вполне понятно, что уничтожение отчуждения исходит всегда из той формы отчуждения, которая является господствующей силой: в Германии это – самосознание, во Франции это – равенство, так как там преобладает политика, в Англии это – действительная, материальная, измеряющая себя только самой собой практическая потребность» (18, с. 135).

Но какова бы ни была конкретная сфера отчуждения, с которой начинается борьба против него, подлинную основу упразднения всякого отчуждения составляет уничтожение частной собственности. Последняя является «материальным, чувственным выражением отчужденной человеческой жизни. Ее движение – производство и потребление – есть чувственное проявление движения всего предшествующего производства, т.е. оно представляет собой осуществление или действительность человека. Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство и т.д. суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему закону. Поэтому положительное упразднение частной собственности, как утверждение человеческой жизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, т.е. возвращение человека из религии, семьи, государства и т.д. к своему человеческому, т.е. общественному бытию» (18, с. 117).

Эти положения имеют огромный принципиальный, методологический смысл. Они убеждают, что в это время молодой Маркс уже твердо стоял на позициях материалистического объяснения истории[68]. Материальная и духовная жизнь не просто две сферы жизни, а такие две сферы, одна из которых (духовная и политическая) подчинена законам другой (материальной, экономической). Поэтому, несмотря на наличие в обществе двух сфер, законы экономики являются «всеобщими законами» развития общества.

Таким образом, все коммунистическое движение находит себе как эмпирическую, так и теоретическую основу в движении частной собственности, в экономике. Но в этом, по мнению молодого Маркса, заключена и ограниченность данного движения как такового. Эта ограниченность имеет совершенно иную природу, нежели ограниченность первоначальных, незавершенных форм коммунизма: там дело заключалось в ограниченном, одностороннем понимании содержания и цели движения, искажавшихся воздействием частной собственности; здесь речь идет об ограниченности коммунизма (в начале 40-х годов XIX в.) как объективного исходного пункта движения, поскольку он является продуктом частной собственности, т.е. об ограниченности социальных преобразований, совершающихся на противоположной их содержанию основе. Именно поэтому «мы даже коммунизм называем – так как он является отрицанием отрицания – присвоением человеческой сущности, которое опосредствует себя с собою через отрицание частной собственности, а посему еще не истинным, начинающим с самого себя положением, а только таким, которое начинает с частной собственности…» (18, с. 135).

Несколько ранее Маркс говорил об этом еще более резко: «Коммунизм есть позиция как отрицание отрицания, поэтому он является действительным, для ближайшего этапа исторического развития необходимым моментом эмансипации и обратного отвоевания человека. Коммунизм есть необходимая форма и энергический принцип ближайшего будущего, но как таковой коммунизм не есть цель человеческого развития, форма человеческого общества» (18, с. 127).

На первый взгляд эти мысли в корне противоположны зрелому марксизму. Поэтому буржуазные теоретики усматривают в них доказательство того, что молодой Маркс вообще не считал себя коммунистом. Многие же марксистские исследователи либо обходят эти положения стороной, либо заявляют, что в них речь идет об уравнительном коммунизме. Между тем действительный смысл высказываний молодого Маркса не дает оснований ни для «доказательств» буржуазных теоретиков, ни для «беспокойства» или «ограничений» со стороны марксистов.

Прежде всего, зрелый марксизм также исходит из того, что между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного преобразования первого во второе и что, как писал Маркс в «Критике Готской программы» (1875), в этот период мы имеем дело «не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло» (5, с. 18).

Здесь выражена, по существу, та же самая мысль, что новое общество начинает свое развитие не с самого себя, а с иной, противоположной социальной основы и, постольку, как непосредственное ее отрицание, несет на себе ее отпечаток. Однако налицо и громадное отличие этих двух формулировок: в 1875 г. Маркс говорит о коммунистическом обществе, а в 1844 г. заявлял, что коммунизм не есть форма общества. Суть этого отличия не в различном понимании Марксом на разных этапах своего духовного развития одного и того же объекта исследования, а в неадекватном употреблении термина «коммунизм». В 1844 г. Маркс чаще всего связывал с этим термином лишь уже существовавшее тогда революционное движение коммунистов и сам процесс уничтожения частной собственности как непосредственную цель этого движения[69]. Понятно, что при таком понимании коммунизм, действительно, не есть ни цель человеческого развития, ни форма общества, а лишь энергический принцип, созидающий эту форму и служащий достижению этой цели.

Какое же содержание связывал в 1844 г. Маркс с будущим обществом? И каким термином обозначал он это содержание?

В этом отношении в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» нет терминологической строгости. Часто, давая содержательную характеристику тем или иным сторонам будущего общества, молодой Маркс вообще не связывает его с каким-либо термином. Иногда в качестве такого термина фигурируют «коммунизм», «гуманизм», «натурализм», но чаще всего этим термином оказывается «социализм». Такая неопределенность объясняется тем, что в тот период коммунизм выступал лишь как одна из сторон более широкого, социалистического принципа.

Термин «коммунизм» связывался с действительной борьбой, с определенной партийной позицией в политике. Молодой Маркс открыто провозгласил себя коммунистом, т.е. сторонником коммунистической революционной партии. Но в рукописях 1844 г. роль термина, используемого для обозначения будущего общества в целом, приобретает социализм, обозначавший более широкий принцип. «Социализм есть положительное, уже не опосредствуемое отрицанием религии самосознание человека, подобно тому как действительная жизнь (при социализме. – Н.Л.) есть положительная действительность человека, уже не опосредствуемая отрицанием частной собственности, коммунизмом» (18, с. 127).

Однако в дальнейшем эти термины поменяются своими местами. Прочно связав свою деятельность именно с коммунизмом как революционным движением пролетариата в то время как социалистами стали называть себя мелкобуржуазные демократы, Маркс и Энгельс при окончательном формулировании своих взглядов закрепили за термином «коммунизм» и название будущего общества. Термином же «социализм» марксисты стали обозначать впоследствии лишь первую фазу коммунизма, т.е. социалистический принцип превратился в часть коммунистического принципа как более широкого.

Но эти терминологические особенности вовсе не означают, будто в 1844 г. молодой Маркс представлял себе будущее общество не как коммунизм (в окончательно закрепившемся значении этого слова), а как-то иначе. Хотя это его представление было лишь первоначальным, по своим принципиальным чертам и направленности оно уже тогда было несомненно коммунистическим.

Коммунистический труд как самоутверждение человека

Данный вывод – не плод пристрастной позиции автора, желающего во что бы то ни стало доказать беспочвенность противопоставления молодого Маркса зрелому, а очевидное заключение из подлинного текста его произведений. Не гуманизм вообще, а гуманизм, имеющий своей предпосылкой уничтожение частной собственности, – вот позиция Маркса. Так, обрисовав в заметках о Милле порабощение человека предметом, производимым в условиях капитализма, Маркс набрасывает далее впечатляющую картину самоутверждения человека в труде, предполагающем отсутствие частной собственности:

«Предположим, что мы производили бы как люди. В таком случае каждый из нас в процессе своего производства двояким образом утверждал бы и самого себя и другого: 1) Я в моем производстве опредмечивал бы мою индивидуальность, ее своеобразие, и поэтому во время деятельности я наслаждался бы индивидуальным проявлением жизни, а в созерцании от произведенного предмета испытывал бы индивидуальную радость от сознания того, что моя личность выступает как предметная, чувственно созерцаемая и потому находящаяся вне всяких сомнений сила. 2) В твоем пользовании моим продуктом или твоем потреблении его я бы непосредственно испытывал сознание того, что моим трудом удовлетворена человеческая потребность, следовательно, опредмечена человеческая сущность, и что поэтому создан предмет, соответствующий потребности другого человеческого существа. 3) Я был бы для тебя посредником между тобою и родом и сознавался бы и воспринимался бы тобою как дополнение твоей собственной сущности, как неотъемлемая часть тебя самого, – и тем самым я сознавал бы самого себя утверждаемым в твоем мышлении и в твоей любви. 4) В моем индивидуальном проявлении жизни я непосредственно создавал бы твое жизненное проявление, и, следовательно, в моей индивидуальной деятельности я непосредственно утверждал бы и осуществлял бы мою истинную сущность, мою человеческую, мою общественную сущность.

Наше производство было бы в такой же мере и зеркалом, отражающим нашу сущность» (18, с. 35 – 36).

Можно говорить о суммарности и бьющем через край оптимизме этой картины, в которой проступают фейербаховские мотивы и не учитывается многосложность промышленного производства, продукт которого чаще оказывается не индивидуальным, а произведением большого числа индивидов, друг друга вовсе не знающих; к тому же и предназначен этот продукт в большинстве случаев опять-таки не для индивидуального потребления, а для использования в другой отрасли производства людьми, которых производитель, как правило, лично также не знает и никогда не узнает. Поэтому «ты» в данной картине оказывается чаще всего не конкретным лицом, а анонимным, что существенно модифицирует всю картину.

Тем не менее эта неразработанность имеет принципиально иную природу, нежели слабости позиции буржуазных гуманистов, наивно полагавших, будто подлинно человеческие отношения могут быть утверждены без уничтожения частной собственности. Молодой Маркс целиком был прав, доказывая, что «при предпосылке частной собственности он (труд. – Н.Л.) является отчуждением жизни» (18, с. 36), и требуя ликвидации данной предпосылки. А это и есть позиция коммуниста. Конечно, позиция, еще весьма неразработанная, суммарная.

Богатство общественных отношений

Итак, при наличии общественной собственности человек утверждает и осуществляет в труде свою истинную, общественную сущность, производит самого себя и другого человека именно как человека, а опредмеченное бытие этого производства оказывается его собственным бытием и одновременно бытием другого человека, а вместе с тем бытием каждого из них друг для друга. С другой стороны, человек как субъект и предмет как продукт труда являются не только результатом, но и исходным пунктом дальнейшего движения общественных сил. «Таким образом, общественный характер присущ всему движению; как само общество производит человека как человека, так и он производит общество» (18, с. 118). Деятельность человека (предметная и духовная) носит общественный характер вся целиком: как по своему содержанию, так и по способу существования.

Даже природа оказывается вовлечена в это развертывание и развитие общественной сущности человека. Своим трудом человек изменяет природу, переделывает ее на свой лад. Наиболее отчетливо эта преобразующая роль человека обнаруживается в развитии промышленности, которую Маркс называет раскрытой книгой человеческих сущностных сил. Поскольку эти силы были до сих пор отчуждены от человека, то и само очеловечивание природы совершалось бесчеловечным образом – бесчеловечным в отношении как природы, так и самого человека. Только при социализме и коммунизме этот процесс обретает соответствующий своему содержанию характер: природа становится бытием, связывающим человека с человеком, так что само природное бытие является для него человеческим бытием; в то же время основные богатства природы используются не хищнически, а рачительно. Социалистическое общество есть, следовательно, «законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы» (18, с. 118).

Универсальность общественных отношений, развиваемых на основе общественной собственности, проявляется не только в форме непосредственно коллективной предметной деятельности и непосредственно коллективного сознания. Даже и тогда, когда индивид занимается деятельностью, которая лишь в редких случаях может осуществляться в непосредственном общении с другими людьми (творчество поэта и т.п.), – деятельность индивида все же является общественной по своему содержанию: уже материал этой деятельности (в том числе язык) дан как общественный продукт, не говоря о том, что собственное бытие индивида тысячами нитей связано с обществом.

Отсюда Маркс делает важный вывод: «Прежде всего следует избегать того, чтобы снова противопоставлять „общество“, как абстракцию, индивиду. Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни… является проявлением и утверждением общественной жизни» (18, с. 119).

Целостный человек

Общественная сущность столь универсально пронизывает теперь все существо человека, что преобразует не только собственно социальные его функции (деятельность, сознание и пр.), но всю его индивидуальность, все его отношения к миру, включая такие, казалось бы, сугубо естественные формы восприятия мира, как зрение, слух, обоняние и т.д. Дело в том, что «не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т.д.), – одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, – возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств – это работа всей предшествующей всемирной истории. Чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом» (18, с. 122).

Например, крайне изголодавшийся человек не обращает внимания на эстетические, вкусовые и иные свойства пищи и относится к ней лишь как к средству утоления голода, мало отличаясь в этом отношении от животного. Аналогичным образом человек, поглощенный заботами о самых насущных нуждах, часто остается невосприимчив даже к самому прекрасному зрелищу. По этому же закону в условиях господства частной собственности у человека наиболее развито лишь одно из чувств, то, которое наиболее соответствует этим условиям, – чувство обладания. При капитализме человек может осваивать предмет, лишь когда является его собственником, поэтому чувство обладания довлеет над всеми физическими и духовными чувствами, выступая как их отчуждение. Человек здесь низведен до уровня нищего чувствами существа.

Ограничиваясь одним отрицанием частной собственности, грубый коммунизм требовал равенства людей лишь в отношении удовлетворения чувства обладания. Он, следовательно, воспринимал порожденное капитализмом отчуждение чувств человека и оставлял последнего бедным не только материально, политически и духовно, но и чувственно. Он не знает чувства любви – и потому вместе с обобществлением частной собственности выставляет требование общности жен. Он не знает чувства прекрасного – и потому отрицает сокровищницу искусства, накопленную человечеством за тысячелетия. У него нет чувства вкуса – и потому он одевает всех людей в униформу.

Напротив, развитый коммунизм, коммунизм как положительное упразднение частной собственности, «означает полную эмансипацию всех человеческих чувств и свойств…» (18, с. 120). Объективной основой этой эмансипации служит упразднение всех предметных форм отчуждения и превращение объектов чувств в человеческие, т.е. общественные объекты, созданные человеком для человека, непосредственно воплощающие сущностные силы человека. Поскольку различные сущностные силы связаны с различными чувствами человека, то опредмечивание его индивидуальности предстает как самоутверждение человека всеми своими чувствами в предметном мире, а не только в мышлении.

Это, в свою очередь, вызывает развитие самих чувств. Благодаря тому, что предметный мир стал всеобщим достоянием, теперь каждый получает возможность осваивать этот мир человеческим образом, т.е. развивая, а частью и впервые открывая для себя богатства своей собственной человеческой чувственности (пробуждая, например, музыкальное чувство). Этому способствует, с другой стороны, разностороннее общение людей друг с другом: наряду с индивидуальными возникают общественные органы (творческие союзы, объединения по интересам и т.п.), через которые индивид становится сопричастным чувствам и наслаждениям других людей, превращает эти чувства и наслаждения в свое собственное достояние.

Сама деятельность в непосредственном общении с другими людьми порождает и развивает великое социальное чувство – потребность в общении. Уже совместная борьба за уничтожение частной собственности демонстрирует великолепные образцы утверждения этого чувства. Прежде разрозненные конкуренцией рабочие объединяются в ходе борьбы и начинают испытывать новую для себя потребность – потребность в подлинно человеческом общении. Маркс показывает это на примере собраний французских рабочих-социалистов. Связующими средствами для них служат не курение, питье, еда и т.д. «Для них достаточно общения, объединения в союз, беседы, имеющей своей целью опять-таки общение; человеческое братство в их устах не фраза, а истина, и с их загрубелых от труда лиц на нас сияет человеческое благородство» (18, с. 136).

Итак, новое общество, возникающее в результате положительного упразднения частной собственности, несет с собой упразднение всех форм отчуждения и тем самым разрешение противоречий между опредмечиванием и самоутверждением, между человеком и человеком, между человеком и природой, между индивидом и родом. Благодаря этому преодолевается прежняя разорванность человека и формируется новый, богатый и всесторонний, глубокий во всей его деятельности, во всех его чувствах и восприятиях – словом, целостный человек. В результате получают свое подлинное, практическое решение те коренные теоретические проблемы, над которыми веками бились философы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.