В пространстве страны

В пространстве страны

Массовость первых выступлений в Москве произвела ошеломляющее впечатление на всех – на самих участников и организаторов митингов, на власть, на россиян в других городах, на общественность за рубежом, включая российскую эмиграцию.

Главное впечатление от выступлений в Москве – ощущение, что эти выступления суть столь значительное явление, что должны непременно привести к значительным же переменам. Появлялись даже такие определения, как «белая революция», что ставило московские митинги в один ряд с потрясениями в разных странах, которые снесли или пошатнули авторитарные режимы, державшиеся порой по много лет.

Демонстрации и акции, подобные протестным митингам в столице, прошли и во многих других городах России. Везде они были гораздо менее массовыми, но они показали, что события в Москве вызваны не локальными причинами: повод для протеста есть у всего российского общества, в том числе и у тех его частей, которые не присоединяются к уличным акциям.

Первые массовые выступления в Москве и первые реакции властей на них повсеместно породили ожидания перемен, и прежде всего перемен демократической направленности. Ожидания не оправдались, и по стране распространилась волна разочарования. Во многих случаях она приняла форму очередной претензии к Москве, усугубила широко распространенный по России синдром антимосковских настроений и установок.

Но московские акции протеста, повторим, были реакцией возмущения против процессов и действий, происходивших и производившихся по всей стране, а не только и не столько в Москве. Объектом критики была в первую очередь госбюрократия в целом и центральная власть как ее глава и символ. На митингах были представлены и локальные московские темы, и питерские, и из иных городов, но главное острие протеста было направлено на центральные инстанции, на их действия, на их ответственность. Топография московского протестного движения тоже ясно демонстрировала не локально городской, а всероссийский масштаб и умысел: место пребывания московских городских властей – здание мэрии на Тверской – не представляло интереса для протестантов, оно ни разу не оказывалось в фокусе протестных действий.

Тем временем федеральная власть стремилась выставить перед собой как щит власть московскую. Силы московского коммунального хозяйства были привлечены для полицейских по сути и политических по смыслу операций. Уборочная техника перекрывала улицы, чтобы ограничить движение шествий. Коммунальным службам Москвы было дано указание начать ремонт на площадях и бульварах или хотя бы выставить строительные заграждения, дабы лишить протестантов возможности использовать эти пространства для собраний.

На московские городские власти была возложена миссия переговоров с организаторами митингов, им были делегированы полномочия разрешать или не разрешать мероприятия, определять их пространственные и временные границы. Эти переговоры заслуживают нашего особого внимания. Согласно Конституции, инициаторам массовых мероприятий достаточно уведомить городские власти о месте и времени их проведения. Эта неудобная для властей норма никогда не соблюдалась. Де-факто существовал и существует разрешительный (точнее, запретительный) режим. Казалось бы, именно городские власти присвоили, себе право разрешать или не разрешать общественные мероприятия. Но всем известно и понятно, что решение позволить или запретить («согласовать» или «не согласовать») то или иное мероприятие принимают не городские хозяйственные органы, а федеральные политические власти. Несмотря на это, формальные причины отказа всегда имеют технический вид. Чаще всего отказ объясняют возможными помехами движению транспорта.

Переговоры организаторов митингов протеста с представителями мэрии бывают очень напряженными и длительными. Ясно опять-таки, что безвестные чиновники, ведущие эти переговоры со стороны мэрии, не полномочны самостоятельно разрешить или не разрешить массовый митинг протеста. Они выполняют чужую волю, но обязаны скрыть этот факт и изъясняться на ложном языке технических аргументов. А ведь это, по сути дела, единственная форма переговоров властей с протестантами. Федеральная власть не может себе позволить опуститься до переговоров – она полагает, что это будет началом ее конца. Для контактов с гражданскими активистами отряжаются чиновники мэрии, которые не уполномочены обсуждать содержательный смысл протеста и требования протестующих.

Идет торг. Понятно, что это торг политический. Но мы хотели бы отметить, что в ходе этих переговоров, кроме того, на кон выставлен сам город. Различные политические силы делают заявления: «Это наш город», или «Москва – русский город», или «Мы придем сюда», об этом же говорят различные «оккупай»-акции. Москвичи вдруг обнаружили, что город принадлежит не им, и предъявили на него свои права.

Еще один субъект, который делегирован для контактов с демонстрантами, – полиция. Сколько в Интернете фотографий этих рядов касок, безликих шеренг, грузовиков, автозаков! Митингующие обращаются куда-то своими текстами, словами. А против них выставляются бессловесные конструкции, сделанные из людей, решеток и машин. Эта конструкция принципиально не пользуется словами: полицейские и омоновцы имеют твердое указание игнорировать все, что им говорят или кричат демонстранты, да и одеты они так, что ни говорить, ни слушать практически не могут. В лучшем случае они через мегафоны произносят готовые формулы: «Граждане, проходите», «Граждане, разойдитесь». Показать демонстрантам, что они понимают причину, по которой граждане собрались и не хотят расходиться, полицейские не имеют права. Власть сознательно выставила для разговора с народом, с обществом бессловесного посредника, потому что все, что власть имеет сказать обществу, сводится к знакам силы, насилия, уничтожения.

Главная же фигура, которой адресован основной месседж митингов, либо отмалчивается, либо пытается отделаться саркастическими замечаниями и шутками. Между тем, согласно распространенному мнению, именно эта фигура стоит за ужесточением правил проведения массовых мероприятий и наказаний для тех, кто эти правила нарушит. Опять-таки, мы видим реакцию лишь на сам факт протеста, но не на его причину и его содержание.

Своего рода содержательной реакцией можно считать обращение Путина к рабочим Уралвагонзавода и последовавшее затем якобы от лица этих рабочих предложение приехать в Москву и «разобраться» с демонстрантами. Власть попыталась запугать московских манифестантов насилием, но это лишь одна сторона дела. Важнее, что, создавая такую комбинацию, Путин попытался противопоставить интеллигенции (или, по-новому, среднему классу) «народ», «пролетариат». Более того – противопоставить Москве Россию, которую олицетворяет Урал, «опорный край державы». (К подобной мере пытался в свое время прибегнуть Чаушеску, вызвавший в Бухарест рабочих для расправы с демонстрантами. Результат известен.)

Напомним, что для получения нужных результатов на выборах в Москву из разных концов страны свозили автобусами псевдоизбирателей. Напомним, что автобусами свозили также и псевдодемонстрантов, которые должны были обеспечить пропутинским митингам численность большую, чем у антипутинских. Федеральная власть видит себя заодно с Россией против Москвы. Потенциал антимосковских настроений федеральная власть попыталась обратить против московских протестантов.

Получившая широкое распространение в России реакция на московские митинги – «москвичи с жиру бесятся», «москвичам делать нечего, вот и ходят на митинги» – оказалась чрезвычайно на руку центральной власти. Эта реакция выводит власть из-под удара. Требования и претензии московских демонстрантов, по сути отстаивающих, как уже говорилось, интересы всего российского общества, тем самым блокируются, выдаются в сознании остальных россиян за эгоистические мотивы московской зажравшейся публики.

Федеральная власть прячется, таким образом, от москвичей за выдуманную «Россию», а от россиян – за выдуманную «Москву».

Теперь надо сказать о тех митингах, которые собирала власть – пока не нашла универсального ответа в форме ужесточения политического режима в целом. На них выводили до полутора сотен тысяч; наверное, могли вывести и триста или шестьсот тысяч – технология это позволяла. Не очень понятен адресат, к которому обращались организаторы. Если этот адресат – протестанты и их хотят убедить, что сила на стороне власти, то это бессмысленно: протестанты исходят из иного, не силового представления о процессе. Если организаторы видят адресатом самих себя, хотят убедить себя, что они сильнее, то это, наоборот, значит, что де-факто они слабее.

Если говорить о реакции российского общества в целом, то после этого «состязания митингов и путингов» публика заняла позицию, несколько отстраненную по отношению и к тем, и к этим. 20 % россиян давали ответ, что и на те, и на другие митинги «приходят за деньги». Что же касается мотивов, то чаще всего опрошенные приписывают участникам демонстраций на Болотной и на Сахарова следующий мотив: «Они недовольны происходящим в стране». А те, кто был на Поклонной, по мнению респондентов, «боятся перемен». При этом заметим, что россияне в массе своей узнают о событиях по трем большим федеральным телеканалам. Но эти каналы, как известно, совершенно не интерпретировали мотивы митингующих подобным образом, они давали совершенно другие интерпретации. Значит, мотивы протестантов были считаны просто с самой картинки на экранах. Значит, демонстранты сумели сказать стране то, что хотели.