Современная антропологическая ситуация в свете синергийной антропологии

Современная антропологическая ситуация в свете синергийной антропологии

Развиваемое мной научное направление, синергийная антропология, отличается специфической, если угодно, парадоксальной структурой. Его главные связи — с двумя противоположными областями опыта: с антропологическим опытом глубокой древности и новейшей современности, наших дней. Синергийная антропология вырастала из продумывания опыта древних духовных традиций — в первую очередь, православного исихазма, а затем, вслед за ним, также и всего спектра классических духовных практик, созданных человечеством. Сюда входят классическая йога и позднейшие школы йоги, как то тантрический буддизм; входят даосизм, дзен, суфизм; учитывались также и смежные, родственные сферы опыта, такие как неоплатоническая мистика и иные школы спекулятивной мистики. Все это многообразие тщательно изучалось с позиций целого ряда дисциплин, анализировалось в своих базовых концептах, структурах, методиках организации и истолкования опыта. Но с самого начала эта аналитическая реконструкция древних практик преследовала отнюдь не исторические, а вполне современные цели. Мы предполагали — и наши выводы подтверждали это — что те антропологические открытия, которые делались в духовных практиках, те подходы к феномену человека, которые вырабатывались в них, являются актуальными сегодня. Мы предполагали, что эти открытия и подходы можно будет применить к сегодняшней антропологической ситуации, и они существенно помогут ее понять.

На чем основывались подобные ожидания, отчего мы считали, что для понимания современных антропологических процессов необходимо привлечение этих новых (и одновременно древних!) средств? — Разумеется, такая позиция несла в себе отрицательную оценку прежних методов и подходов, прежней антропологии — классической европейской антропологии, стоящей на учениях о человеке Аристотеля, Декарта, Канта. Она была оправданной лишь в том случае, если бы эта классическая антропология сегодня оказывалась более непригодна или, по крайней мере, недостаточна. Но можно ли, в самом деле, утверждать это? Ответ на такой вопрос дает, если угодно, тот курс, который я только что прочел здесь, на вашей кафедре: ибо предметом этого курса как раз был критический анализ учений классической антропологии. В нем были детально развернуты критические аргументы в адрес этих учений: я показывал, что в них постепенно накапливались, усиливались элементы «антиантропологизма» — расчленяющего, участняющего и редуцирующего взгляда на человека, взгляда, для которого отсутствует человек как целое, в полноте своих целостных, интегральных проявлений. В большинстве своем, эти аргументы отнюдь не выражали лишь мою личную позицию, не принадлежали мне лично, а были вполне известны в истории философии; так, одна из главных их линий, критика Декартова субъекта, развивавшаяся издавна, уже в недавнее время завершилась окончательным выводом о «смерти субъекта». Наряду с субъектом, основательной, кардинальной критике постепенно подверглись все базовые концепты, установки, структуры классической антропологической модели — субъект-объектная эпистемологическая парадигма, основы нормативной этики, концепты субстанции и сущности и т. д. У современных мыслителей мы найдем сегодня обоснования и такой решительной позиции, что понятие сущности человека должно быть не модифицировано каким-то образом, а попросту нацело отброшено: человек должен трактоваться как образование, не обладающее какой бы то ни было сущностью.

Итак, в истории философской и антропологической мысли все более накапливался критический материал; классическая европейская антропологическая модель подвергалась все более глубокой и решительной критике изнутри самой европейской философской традиции. В новейший период, когда ведущими направлениями стали постмодернизм и постструктурализм, эта критика достигла своего апогея, став полностью категоричной и разрушительной. Но эта внутренняя и теоретическая критика — не более чем половина причин, которые заставляют сегодня говорить об уходе старой, классической модели человека и о необходимости поисков новой антропологии. Другая половина — практическая. Ее аргументы не из науки, а из жизни, из практик антропологических и социальных, и вся совокупность их коренится в том, что с человеком ныне происходят резкие и малопонятные изменения. Антропологическая реальность меняется не в деталях, а в самих определяющих чертах, в ней возникают явления и процессы некой новой природы; и эти глубинные перемены и превращения, происходящие с человеком, со способами его репрезентации, не поддаются объяснению посредством понятий и теорий классической антропологии. Отсутствие понимания означает и отсутствие способности предвидеть и контролировать, рождает практические опасности и риски. И в итоге, эта логика практической жизни влечет те же выводы, что и логика теоретического развития: выводы о необходимости новых антропологических концепций и моделей.

Какие требования, однако, должны предъявляться к этим новым концепциям и моделям? На каких основаниях они могут создаваться? Чтобы ответить на такие вопросы, нужно, в первую очередь, обозреть наличную антропологическую ситуацию, обозреть весь репертуар новых антропологических явлений. Затем, выделив важнейшие, определяющие из них, следует проанализировать их свойства и отыскать адекватные для их описания концептуальные средства.

Что же происходит сегодня с человеком? Мы укажем сейчас лишь главные вехи из всего обширного спектра антропологических новаций.

Глубокие перемены охватывают все стороны, все измерения человеческого существа, вплоть до биологической основы. Сама основа основ, генетическая программа человека, еще едва познанная, становится полем для экспериментов, и подобные эксперименты могут, в принципе, вызвать самые фантастические и гибельные эффекты. Генная катастрофа как следствие неконтролируемого развития генной инженерии, сочетаемого с крайне пока незрелым ее уровнем, сегодня обсуждается как реальная опасность. Гендерные революции, идущие на Западе, резкий рост численности и активности сексуальных меньшинств несут с собой новые, искусственные механизмы деторождения и ставят под вопрос будущее всей критически важной сферы биологической репродукции. В сфере феноменов сознания не менее радикальный характер носит «психоделическая революция», породившая на Западе целые особые субкультуры и проповедующая использование любых средств — наркотиков, галлюциногенов и иных препаратов, психотехник, духовных практик — для достижения измененных состояний сознания. С ней вплотную смыкаются научные и паранаучные методики, ведущие к сходным целям, такие как холотропная терапия Грофа или приемы вызова пренатальной памяти. Родственную антропологическую и социокультурную роль играют и виртуальные практики, которые сегодня становятся все более массовыми, постоянно расширяя свой спектр. Наконец, еще одно крайне характерное явление современности — постоянный рост популярности и разнообразия так называемых практик трансгрессии, в которых человек преступает тот или иной запрет, норму, закон. Трансгрессия означает буквально — преступание. Сюда входят самые различные вещи — открытые нарушения норм морали, акты религиозной профанации и кощунства, садомазохистские извращения, насилия и кражи, делаемые ради острых ощущений, и т. д., вплоть до актов суицида и терроризма. Человек выступает здесь как «существо преступающее»: существо, имеющее тягу, одержимое желанием и влечением преступить все возможное, любую черту, которую перед человеком провела реальность или даже сама его природа; и преступание как таковое возводится в фундаментальную антропологическую установку.

Во всем этом ярко выступает одна черта, никогда прежде не заявлявшая о себе с такой силой: неудержимая тяга современного человека ко всякому необычному, экстремальному опыту. Человеком практикуются любые, в том числе, рискованные и гибельные, методики достижения экстремальных, лежащих на границе возможного, ощущений и состояний. Мы почти сразу видим, что у всего множества названных явлений, процессов, практик имеется своего рода общий знаменатель, и это — стремление к предельному опыту: такому, в котором человек достигает границ горизонта своего существования и опыта.

Из нашего беглого описания антропологической ситуации намечаются два взаимосвязанных вывода, негативный и позитивный. Негативный вывод заключается в подтверждении несостоятельности классической антропологии: описанные явления в самом деле не укладываются в ее принципы и постулаты, находятся в противоречии с ней. К примеру, человек как «существо преступающее» — прямейшая противоположность человеку Канта, который своей природой предопределен исключительно к тому, чтобы следовать Нравственному Закону и устремляться к Высшему Благу. Вывод же позитивный достаточно очевиден: первым заданием искомой новой антропологии должно стать систематическое исследование предельного антропологического опыта.

С исполнения этого задания и начиналось развитие синергийной антропологии как самостоятельного антропологического подхода. При этом, успех исполнения достигнут был именно за счет того, что предшествующие, подготовительные этапы этого развития были посвящены изучению духовных практик. Именно их общий подход, их базовые концепты оказались способны стать исходной основой для выработки современной концепции предельного антропологического опыта. Такая концепция должна была описать область предельного опыта — т. е., иначе говоря, границу горизонта человеческого существования — не используя при этом дискурса классической антропологии, ее понятий и методологических средств. Следуя за духовными практиками, мы взяли в основу антропологического описания дискурс энергии, в котором человек рассматривается как энергийная формация и соответственно, характеризуется не какими-либо эссенциальными и субстанциальными понятиями, как в классической антропологии, а исключительно — своими энергиями, действиями, активностями и иными всевозможными проявлениями. По многим причинам, в качестве основного понятия и термина синергийная антропология избирает именно «антропологическое проявление» — как самое широкое, общее понятие, и одновременно — гибкое, допускающее множество конкретизаций, видов и типов (проявления внешние и внутренние, физические, психические, интеллектуальные и т. д. и т. п.).

Стоит сопоставить возникающую здесь «антропологию проявлений» с хорошо известными в советский период научными направлениями, которые базировались на понятиях действия, акта, деятельности, представляя собой разные варианты того, что называлось тогда «деятельностным подходом» к изучению общества и человека. В широком смысле, к ним принадлежал и сам господствовавший марксизм, поскольку он рассматривал человека как существо действующее, определяемое именно деятельностью. Для сопоставления с ними надо учесть, что, по классической аристотелевской трактовке деятельности, любые акты и действия как таковые имеют в своей смысловой структуре, конституции, аспект законченности, завершенности (выражаемый знаменитым понятием энтелехии) и актуализуют те или иные сущностные содержания. Однако современный антропологический опыт и опыт древних духовных практик общи в том, что оба эти вида опыта демонстрируют важность принципиально иных антропологических проявлений — таких, которые заведомо не обладают законченностью и завершенностью, не актуализуют никаких сущностей, а вместо этого представляют собой лишь некие зачинательные импульсы, начатки или «ростки» настоящих актов. Такую природу, к примеру, имеют все виртуальные практики: по самому определению виртуальности, никакие сущностные содержания не могут в них достигать полной актуализации. Современная мысль имеет вполне достаточно оснований для твердого вывода: характеризовать человека только совокупностью законченных действий недостаточно, это — слишком грубая характеристика. В том, что совершается с человеком, принципиально важны также и недовершенные акты, такие, которые зарождаются, но, возможно, не станут никогда никакими законченными действиями, актуализациями определенных сущностей.

К сходным выводам приходил, в частности, Выготский еще в 30-е годы. В его анализе связей между мыслью и языком, словом, впервые, пожалуй, возникло представление, важное не только для психологии и лингвистики, но и для общей мысли о человеке: представление о некоторой довербальной протостихии, которая существует в сознании и в которой зарождаются, формируются вербальные содержания. Из всего, что зарождается в этой стихии, до законченного выражения, в слове, языке, мысли как таковой доходит лишь некоторая часть. Это значит, что в лоне этой стихии именно и решается — какие сущности окажутся актуализованы, какие начатки актов станут законченными актами и какие слова будут произнесены. И если научное описание игнорирует эту протостихию, оно не сумеет ничего этого объяснить.

Строясь как «антропология проявлений», синергийная антропология активно использует ресурсы всех областей опыта, где возникали тонкие антропологические понятия, углубляющие и обобщающие дискурс действий и актов. В первую очередь, здесь учитываются концепции сознания, созданные в духовных практиках на базе культивируемого в них необычайно зоркого, пристального наблюдения за сознанием в его работе. Как пример оригинальных и ценных элементов таких концепций стоит упомянуть, скажем, понятие «помысла», выработанное христианской аскетикой: охватывая всевозможные проявления мысли в ее генезисе, зарождении, оно является более тонким и изощренным, чем средства дескрипции сознания в дискурсе классической европейской философии.

Как сказано уже выше, задача синергийной антропологии заключалась на первом этапе в том, чтобы дать общее описание всей сферы предельного опыта человека. Центральным понятием, на базе которого строилось это описание, стало естественно понятие «предельного антропологического проявления» — такого, в котором определяющие свойства, предикаты антропологической реальности начинают испытывать изменения. Согласно этому определению, предельные антропологические проявления — именно те проявления, в которых достигается предельный опыт; и вся область предельного опыта описывается полной совокупностью этих проявлений. Поэтому совокупность всех предельных антропологических проявлений, которой дается название Антропологической Границы, становится центральным понятием синергийной антропологии; и поставленная задача сводится к описанию структуры Границы.

Как мы показываем, при всем разнообразии предельного опыта человека, Антропологическая Граница складывается всего из трех главных областей, или «топик». Их точное определение потребовало бы введения новых понятий, характеризующих отношения человека с его «Другим» — с реальностью, лежащей за пределами горизонта человеческого существования. Отсылая за таким определением к моей последней книге «Очерки синергийной антропологии», я ограничусь сейчас простым перечислением этих областей.

Первая область, именуемая Онтологической топикой, соответствует опыту духовных практик. Составляющие ее предельные антропологические проявления достигаются в мистико-аскетическом опыте, в стратегиях, где реализуется устремленность человека к иному горизонту бытия, к Богу.

Другая из главных областей, именуемая Онтической топикой, связана с бессознательным: составляющие ее проявления отвечают тем формам опыта, в которых действуют энергии бессознательного. Сюда принадлежат процессы, которые описывает психоанализ; и, соответственно, при изучении Онтической топики синергийная антропология оказывается в теснейшем соприкосновении с психоаналитической философией — прежде всего, с теориями и концепциями Делеза и Лакана. Рабочее сотрудничество с этими теориями не является, однако, полным согласием, поскольку психоаналитическая философия весьма склонна к собственной абсолютизации: к такой позиции, согласно которой все предельные антропологические проявления исчерпываются лишь теми, что индуцируются из бессознательного, — т. е., в нашей терминологии, Антропологическая Граница исчерпывается Онтической топикой. В рамках синергийной антропологии мы находим, что такая позиция попросту не выдерживает проверки опытом: на Антропологической Границе реально присутствуют и другие области. Процессы в Онтологической топике включают в себя такие явления и обнаруживают такие закономерности, которые заведомо не могут быть отнесены к области бессознательного. Помимо Онтологической топики, существует также и еще одна область, третья и последняя из главных областей Антропологической Границы, в которую входят антропологические проявления, отличные от феноменов бессознательного. Это — Виртуальная топика, объединяющая виртуальные антропологические практики.

Знание полной структуры Антропологической Границы, достигаемое с описанием топик этой границы (а также взаимных перекрытий этих топик, которые мы называем «гибридными топиками»), — антропологическая информация принципиального значения. Мы получаем немедленную возможность оценивать природу современных антропологических процессов, давая их «антропологическую локализацию», т. е. соотнесение с нашими топиками Границы. Ряд таких приложений нашего подхода уже разработан в настоящее время. В дальнейшей же перспективе, на этом пути существует и возможность построения цельной антропологической модели.