2

2

Своеобразие этой великой катастрофы лучше всего, по-видимому, можно выразить, сказав, что гений войны был пронизан в ней духом прогресса Это относится не только к борьбе стран мел собой; это справедливо также и для гражданской войны, во многих из этих стран собравшей второй, не менее богатый урожай. Оба эти явления — мировая война и мировая революция — сплетены друг другом более тесно, чем кажется на первый взгляд; это две стороны одного и того же космического события, они во многом зависимы друг от друга и в том, как они подготавливались, и в том, как они разразились.

По всей вероятности, нашему мышлению еще предстоят редкостные открытия, связанные с существом того, что скрывается за туманным и переливающимся многими красками понятием «прогресса» Без сомнения, слишком жалкой оказывается привычная для нас ныне манера потешаться над ним. И хотя, говоря об этой неприязни, мы можем сослаться на любой из подлинно значительных умов XIX столетия, однако при всем отвращении к пошлости и монотонности возникающих перед нами явлений зарождается все же подозрение — не намного ли более значительна та основа, на которой эти явления возникают? В конце концов, даже деятельность пищеварения обусловлена удивительными и необъяснимыми силами жизни. Сегодня, разумеется, можно с полным основанием утверждать, что прогресс не стал прогрессом; однако, вместо того чтобы просто констатировать это, важнее, вероятно, задать вопрос: не скрывается ли под будто бы столь хорошо знакомой маской разума, как под великолепным прикрытием, его подлинное, более глубокое значение и не состоит ли оно в чем-то ином?

Именно та неизбежность, с которой типично прогрессивные движения приводят к результатам, противоречащим их собственным тенденциям, позволяет догадаться, что здесь — как и повсюду в жизни — эти тенденции в меньшей степени имеют определяющее значение, нежели иные, скрытые импульсы. Дух с полным на то правом многократно услаждал себя презрением к деревянным марионеткам прогресса, — однако приводящие их в движение тонкие нити остаются для нас невидимы.

Если мы пожелаем узнать, как устроены эти марионетки, то нельзя будет найти более удачного руководства, чем роман Флобера «Бувар и Пекюше». А если мы пожелаем заняться возможностями более таинственного движения, которое всегда больше предчувствуется, нежели может быть доказано, то множество характерных мест обнаружим уже у Паскаля и Гамана.

«Между тем, наши фантазии, иллюзии, fallaciae opticae[1] и ложные заключения тоже находятся в ведении Бога». Такого рода фразы рассыпаны у Гамана повсюду; они свидетельствуют о том образе мысли, который устремления химии стремится вовлечь в алхимическую область. Оставим открытым вопрос, ведению какой области духа принадлежит связанный с прогрессом оптический обман, ибо мы работаем над очерком, предназначенным для читателя XX века, а не над трактатом по демонологии. Несомненно пока лишь то, что только сила культа, только вера могла осмелиться протянуть перспективу целесообразности до бесконечности.

Да и кто стал бы сомневаться в том, что идея прогресса стала великой народной церковью XIX столетия, — единственной, которая пользуется действительным авторитетом и не допускающей критики верой?