Сирия и семитическая передняя Азия
Сирия и семитическая передняя Азия
Один из элементов, принадлежавших персидскому государству, а именно приморская земля, был особенно присущ Сирии. Она имела особенно важное значение для персидского государства, так как, когда сухопутное персидское войско выступало в большой поход, его сопровождали финикийские и греческие военные флоты. Финикийский берег представляет собой лишь очень узкую полосу, которая во многих местах настолько узка, что через нее можно пройти в два часа. К востоку от нее тянется высокий Ливанский горный хребет. У берега моря находился ряд пышных и богатых городов: Тир, Сидон, Библ, Берит, в которых были очень развиты торговля и мореплавание, но последнее было более обособленно и оказывалось выгодным главным образом для самой Финикии, а не для всего персидского государства. Торговля сосредоточивалась главным образом в Средиземном море, а оттуда торговые сношения распространялись далеко на запад. Благодаря сношениям со столь многими нациями Сирия скоро достигла высокого развития культуры: там изготовлялись очень красивые изделия из металлов и драгоценных камней; там были сделаны такие важнейшие изобретения, как искусство изготовлять стекло и пурпур. Там впервые развился письменный язык, так как потребность в нем очень скоро возникает при сношениях с различными народами (так например лорд Макартней заметил, что в Кантоне даже китайцы почувствовали потребность в более легком письменном языке). Финикияне впервые открыли Атлантический океан и стали плавать по нему, они поселились на островах Кипре и Крите; на острове Тазосе, находившемся на далеком расстоянии от них, они разрабатывали золотые рудники; в южной и западной Испании – серебряные; в Африке они основали колонии Утику и Карфаген; из Гадеса они плавали далеко вдоль африканского берега и, как утверждают некоторые авторы, даже объехали на кораблях вокруг Африки; из Британии они привозили олово, а с берегов Балтийского моря – прусский янтарь. Таким образом обнаруживается совершенно новый принцип. Прекращаются бездеятельность и проявления одной лишь дикой храбрости: вместо них развиваются промышленная деятельность и хладнокровное му{180}жество, проявляя которое смелые мореплаватели благоразумно заботятся и о средствах. Здесь все зависит от деятельности человека, от его смелости, от его рассудка; цели также существуют для него. Первостепенное значение здесь имеют человеческие воля и деятельность, а не природа и ее щедрость. В Вавилонии была определенная территория, и пропитание обусловливалось движением солнца и вообще процессами природы. А моряк, имеющий дело с капризным морем, полагается на самого себя и должен быть всегда зорким и смелым. В принципе промышленности также заключается нечто противоположное тому, что получается от природы; ведь предметы, существующие в природе, подвергаются обработке для употребления и для украшений. В промышленности человек является целью для самого себя, и он относится к природе как к чему-то такому, что подчинено ему и на что он налагает отпечаток своей деятельности. Здесь рассудок является храбростью, и искусство лучше простой естественной отваги. Здесь народы освобождаются от страха перед природой и от рабского служения ей.
Сравнивая с этими чертами религиозные представления, мы видим в Вавилоне, у сирийских народов, во Фригии прежде всего грубое, вульгарное, чувственное идолопоклонство, описание которого мы находим главным образом у пророков. Конечно здесь говорится только об идолопоклонстве, и это есть нечто неопределенное. У китайцев, у индусов, у греков существует идолопоклонство, и католики почитают изображения святых. Но в той сфере, о которой теперь идет речь, почитаются силы природы и производительности вообще, и культ отличается пышностью и сладострастием. У пророков мы находим ужасающие описания его, но это отчасти объясняется ненавистью евреев к соседним народам. Эти описания особенно подробны в книге Премудрости. Почитались не только предметы, существующие в природе, но и всеобщая мощь природы, олицетворявшаяся Астартой, Кибелой, Дианой Эфесской. Культ отличался чувственным упоением, распутством и пышностью; его характерными чертами являлись чувственность и жестокость. По словам книги Премудрости, «они неистовствуют на своих празднествах» (14, 28). В связи с чувственной жизнью как сознанием, не возвышающимся до всеобщего, находится жестокость, потому что природа как таковая является высшим началом, так что человек не имеет никакой ценности или лишь весьма малую. Далее при таком почитании богов в духе уничтожаются сознание и вообще духовное начало, поскольку он стремится отождествиться с природой. Так приносят в жертву детей, жрецы Кибелы сами себе причиняют увечье, мужчины делают себя евнухами, женщины отда{181}ются в храме. Заслуживает упоминания как характерная черта вавилонского двора, что, когда Даниил воспитывался при дворе, от него не требовали, чтобы он принимал участие в богослужении, и что ему подавались чистые кушанья; он использовался главным образом как истолкователь сновидений царя, так как ему был присущ дух священных богов. Царь желает возвыситься над чувственной жизнью посредством сновидений как указаний на высшее начало. Итак, вообще оказывается, что религиозная связь была слаба и что здесь нельзя найти единства. Поклонялись и изображениям царей; сила природы и царь как духовная сила являются высшим началом; таким образом и это идолопоклонство является полною противоположностью персидской чистоты.
Наоборот, у финикиян, этих смелых мореплавателей, мы находим нечто иное. По словам Геродота, в Тире поклонялись Геркулесу. Если это и не греческое божество, то все же под ним следует разуметь такое божество, понятие о котором приблизительно совпадает с греческими понятиями о Геркулесе. Этот культ чрезвычайно характерен для финикийского народа, так как греки рассказывали о Геркулесе, что он вознесся на Олимп благодаря человеческой храбрости и смелости. Правда, в основе рассказа о двенадцати подвигах Геркулеса лежит представление о солнце, но эта основа не является главным определением, которое, наоборот, заключается в том, что Геркулес был сын бога, настолько возвысившийся благодаря своей добродетели и своим трудам, что он становится богом вследствие своей человеческой храбрости и проводит жизнь не в праздности, а в тягостных трудах. Вторым религиозным моментом является культ Адониса, имевший распространение в прибрежных городах (и в Египте Адонису торжественно поклонялись Птолемеи). Об этом культе упоминается в следующем важном месте из книги Премудрости (14, 13 и сл. f.): «Первоначально идолов не существовало; но они придуманы тщеславными людьми, так как их жизнь коротка. Когда один отец жалел и скорбел о своем слишком рано умершем сыне (Адонисе), он приказал изготовить его изображение, начал считать богом того, кто был мертвым человеком, и установил богослужение и жертвоприношения для своих». Праздник Адониса подобно культу Озириса являлся чествованием его смерти, поминками, на которых женщины пели жалобные песни, оплакивая умершего бога. В Индии жалоба замолкает в бессмысленном героизме: так женщины безропотно бросаются в реку, а мужчины, придумывая для себя всевозможные истязания, подвергают себя ужаснейшим мукам; ведь они занимаются самоумерщвлением {182}лишь для того, чтобы уничтожить сознание в пустом, абстрактном созерцании; но здесь человеческое страдание становится моментом культа, моментом почитания; в страдании человек чувствует свою субъективность; здесь он должен, он может сознавать себя самим собой и представлять себе себя. Здесь жизнь вновь становится ценною. Устанавливается всеобщий траур; ведь смерть становится имманентной божественному началу, и бог умирает. У персов, как мы видели, свет борется с тьмой, но здесь оба принципа соединены в одном абсолютном начале. Отрицательное является здесь также и естественным, но, как смерть бога, оно является не только ограничением чего-то определенного, но самим чистым отрицанием. Этот пункт особенно важен, так как божественное вообще должно быть понимаемо как дух, откуда вытекает, что оно должно быть конкретным и заключать в себе момент отрицания. Определения мудрости, силы являются и конкретными определениями, но лишь как предикаты, так что бог остается абстрактным субстанциальным единством, в котором сами различия исчезают и не становятся моментами этого единства. Но здесь отрицательное начало само является моментом бога, естественным событием, смертью, культом которой является страдание. Итак, в чествовании смерти Адониса и его воскресения выражается сознание конкретного. Адонис был юноша, который был отнят у родителей и преждевременно умер. В Китае, где имеет место культ предков, последних почитают, как богов; но родители, умирая, лишь отдают долг природе. Наоборот, смерть, поражающая юношу, есть нечто такое, чего не должно быть. И если печаль в связи со смертью родителей неправомерна, то смерть юноши является противоречием. И глубокой мыслью является именно то, что в боге созерцается отрицательное противоречие и что культ содержит в себе оба момента: печаль об умершем боге и радость по поводу его воскресения.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.