2. Многозначность этого значения

2. Многозначность этого значения

Итак, на этом внутреннем, которое в своем внешнем проявлении остается внутренним, наблюдается рефлектированность индивида из его действительности; посмотрим же, как обстоит дело с необходимостью, которая установлена в этом единстве. — Эта рефлектированность отличается прежде всего от самого действия, и, следовательно, может быть чем-то иным и может приниматься за нечто иное, чем она есть; по лицу человека видно, придает ли он серьезное значение тому, что говорит или делает. — Но и обратно, то, что должно быть выражением внутреннего, есть в то же время сущее выражение и потому само подпадает под определение бытия, которое абсолютно случайно для обладающей самосознанием сущности. Поэтому оно, конечно, есть выражение, но вместе с тем выражение в смысле знака, так что для выражаемого содержания характер того, с помощью чего выражается внутреннее, совершенно безразличен. Внутреннее в этом проявлении, можно сказать, есть невидимое, которое видимо, но это внутреннее не связано с этим проявлением; оно в такой же мере может проявляться в чем-нибудь другом, как и какое-нибудь другое внутреннее может проявиться в этом же. — Лихтеиберг поэтому прав, когда говорит: «Допустим, что физиогномист уловил однажды человека, но достаточно последнему принять твердое решение, чтобы опять сделаться непостижимым на тысячелетия» [24]. — Подобно тому как в вышеприведенном отношении данные обстоятельства обладали некоторым бытием, из которого индивидуальность брала себе то, что могла и хотела взять, либо подчиняясь ему, либо преобразовывая его, и на основании которого в нем не содержалось необходимости и сущности индивидуальности, — точно так же и здесь являющееся непосредственное бытие индивидуальности есть такое бытие, которое либо выражает ее рефлектированность из действительности и ее внутри-себя-бытие, либо есть для нее только знак, безразличный к обозначаемому и потому поистине ничего не обозначающий; непосредственное бытие для индивидуальности в такой же мере есть ее лицо, как и ее маска, которую она может снять. — Индивидуальность пронизывает свой облик, движется, говорит в нем; но это наличное бытие в целом точно так же в качестве некоторого бытия, безразличного к воле и деятельности, выходит за свои пределы; индивидуальность уничтожает в нем то значение, какое оно имело прежде, т. е. то, что она имеет свою рефлектированность в себя или свою истинную сущность в нем, и наоборот, скорее вкладывает последнюю в волю и в действие.

Индивидуальность отказывается от той рефлектированности в себя, которая выражена в чертах [лица], и вкладывает свою сущность в произведение. Тут она вступает в противоречие с тем отношением, которое устанавливается инстинктом разума, занимающимся наблюдением индивидуальности, обладающей самосознанием, касательно того, что должно быть ее внутренним и внешним. Эта точка зрения приводит нас к собственной мысли, которая лежит в основе физиогномической, — если угодно, — науки. Противоположность, на которую наталкивается это наблюдение, по форме своей есть противоположность практического и теоретического, и то и другое установлено именно внутри самого практического, — противоположность индивидуальности, осуществляющейся в поступках (понимая последние в самом общем смысле), и индивидуальности, как она, будучи в этих поступках, в то же время выходит из них, рефлектирует в себя и имеет их своим предметом. Наблюдение воспринимает эту противоположность со стороны того же извращенного отношения, в котором она определяется в явлении. Несущественным внешним оно считает само действие и произведение, — действие и произведение языка ли или какой-нибудь более утвердившейся действительности, существенным же внутренним — внутри-себя-бытие индивидуальности. Из двух сторон, имеющихся в практическом сознании, намерения и действия — мнения о своих поступках и самих этих поступков — наблюдение выбирает первую сторону в качестве истинного внутреннего; последнее должно, мол, иметь свое более или менее несущественное внешнее проявление в действии, а свое истинное внешнее проявление — в своем внешнем облике. Это последнее внешнее проявление есть непосредственное чувственное наличие индивидуального духа: внутренний мир, который следует, мол, считать истинным, есть особенность намерения и единичность для-себя-бытия; то и другое — мнимый (der gemeinte) дух. То, что наблюдение имеет своими предметами, есть, следовательно, мнимое наличное бытие, и в нем оно отыскивает законы.

Непосредственное мнение о мнимом наличии духа есть естественная физиогномика, поспешное суждение о внутренней природе и характере ее облика при первом взгляде на нее. Предмет этого мнения таков, что к самой его сущности относится то, чтобы быть поистине чем-то иным, нежели только чувственное непосредственное бытие. Правда, в чувственном наличествует именно эта рефлектированность из него в себя, именно видимое как видимое невидимого есть предмет наблюдения. Но именно это чувственное непосредственное наличие есть действительность духа, как она есть только для мнения; и наблюдение возится с этой стороны со своим мнимым наличным бытием, с физиогномикой, почерком, тоном голоса и т. д. — Оно ставит такое наличное бытие в связь именно с таким мнимым внутренним. Не убийца, не вор подлежит распознанию, а способность быть ими; устойчивая абстрактная определенность теряется благодаря этому в конкретной бесконечной определенности единичного индивида, требующей теперь более искусных изображений, нежели такого рода квалификации. Такие искусные изображения, конечно, говорят больше, чем квалификации вроде «убийца», «вор», или «добродушный», «непорочный» и т. д., но они далеко не достаточны для цели, которая ими преследуется; выразить в словах мнимое бытие или единичную индивидуальность, — они столь же не достаточны, как те изображения внешнего облика, которые идут дальше указания на плоский лоб, длинный нос и т. д. Ибо единичный облик, точно так же как и единичное самосознание, в качестве мнимого бытия нельзя выразить в словах. Наука о познании человека, которая имеет в виду мнимого человека, точно так же как и наука физиогномики, которая имеет в виду его мнимую действительность и хочет возвысить до знания бессознательное суждение естественной физиогномики, есть поэтому нечто бесконечное и беспочвенное, что никогда не может достигнуть того, чтобы сказать, что оно «мнит», потому что оно только мнит и его содержание есть только «мнимое».

Законы, которые стремится найти эта наука, суть соотношения обеих этих мнимых сторон, а потому и сами могут быть лишь пустым мнением. И так как предмет этого мнимого знания, которое хлопочет о действительности духа, состоит именно в том, что дух из своего чувственного наличного бытия рефлектируется в себя и что определенное наличное бытие есть для него равнодушная случайность, — то это знание, найдя свои законы, должно непосредственно знать, что ими ничего не сказано, кроме, собственно, чистой болтовни или дается лишь мнение о себе — выражение, истина которого в том, что высказать свое мнение есть то же, что сообщить не суть дела, а только мнение о себе. По содержанию же эти наблюдения не далеки от таких, как: «каждый раз, когда у нас ярмарка, идет дождь», говорит лавочник; «а также каждый раз, когда я сушу белье», говорит хозяйка.

Лихтенберг, который так характеризует физиогномическое наблюдение, говорит еще следующее: «Если бы кто-нибудь сказал: ты поступаешь, правда, как честный человек, но я вижу по твоему лицу, что это — одно притворство и что в душе ты — мошенник, то, наверняка, пока существует мир, на такое заявление каждый честный человек будет отвечать оплеухой» [25]. — Этот ответ потому попадает в цель, что он опровергает первую предпосылку такой науки о мнимом, а именно, будто действительность человека есть его лицо и т. д. — Истинное бытие человека, напротив, есть его действие; в последнем индивидуальность действительна, и оно-то и снимает мнимое с обеих его сторон. Во-первых, [оно снимает] мнимое как телесное покоящееся бытие: в поступках индивидуальность проявляется скорее как негативная сущность, которая есть лишь постольку, поскольку она снимает бытие. Во-вторых, действие снимает неизреченность мнения точно так же и относительно обладающей самосознанием индивидуальности, которая в мнении есть индивидуальность бесконечно определенная и определимая. В совершённом действии эта дурная бесконечность уничтожена. Действие есть нечто просто определенное, всеобщее, постигаемое в абстракции; действие есть убийство, кража, или благодеяние, подвиг и т. д., и о нем можно сказать, что оно есть. Оно есть «это», и его бытие есть не только знак, но сама суть дела. Оно есть «это», и индивидуальный человек есть то, что есть оно; в простоте «этого» бытия индивидуальный человек есть сущее для других, всеобщая сущность, и перестает быть только мнимой сущностью. Хотя он в этом установлен не как дух, но так как речь должна идти о его бытии как бытии и, с одной стороны, двойное бытие внешнего облика и действия противостоят друг другу, а то и другое должно быть его действительностью, то следует, напротив, в качестве его подлинного бытия утверждать только действие, — не его лицо, которое должно было выражать то, что человек думает относительно своих действий, или то, что думали о том, что он только мог бы делать. Равным образом, так как, с другой стороны, противопоставляют друг другу его произведение и его внутреннюю возможность, способность или намерение, то лишь произведение следует считать его истинной действительностью, хотя бы он сам на этот счет обманывался и, возвратившись в себя из своих действий, мнил, будто в этом внутреннем он есть некоторое «иное», чем на самом деле. Индивидуальность, которая вверяет себя предметной стихии, переходя в произведение, тем самым обрекает себя, конечно, на изменения и извращения. Но характер действия именно тем и определяется, будет ли оно действительным бытием, которое устоит, или оно будет только мнимым произведением, которое, будучи внутренне ничтожным, пропадет. Предметность не меняет самого действия, а только показывает, что оно есть, т. е. есть ли оно, или не есть ли оно ничто. — Расчленение этого бытия на намерения и подобные тонкости, вследствие чего действительный человек, т. е. его действие, должен быть для объяснения снова отослан назад в мнимое бытие, какие бы особые намерения он сам ни создавал себе относительно своей действительности, — должны быть предоставлены праздному мнению; эта праздность, если она хочет свою бездеятельную мудрость обратить в произведение, отрицать разумный характер у совершающего поступки и таким образом дурно с ним поступить, желая объявить бытием его не действие, а скорее лицо и черты [лица], должна опасаться вышеупомянутого ответа, который показывает ей, что лицо есть не в себе-[бытие], а скорее может быть предметом воздействия (der Behandlung).