Ансельм и Абеляр

Ансельм и Абеляр

Самым выдающимся теологом XI в. был св. Ансельм (1033-1109). Ансельм родился в Аосте (Пьемонт), учился во Франции, стал членом Бенедиктинского ордена и настоятелем (1063), а затем аббатом (1078) монастыря в Веке. В 1093 г. он был назначен на место Ланфранка в Кентербери.

Во введении к своим лекциям по философии религии Гегель одобрительно отзывается об Ансельме как об одном из тех "великих людей"[112], которые не только не считали уразумение вредным и оскорбительным для веры, но и были убеждены том, что оно существенно важно для развития самой веры. Суждение Гегеля справедливо, поскольку Ансельм вместе с Августином утверждал: "Верую, дабы уразуметь" (Credo ut intelligam). По его мнению, христианин должен пытаться понять содержание своей веры и связь между положениями веры. Он даже намеревался доказать, например, догмат о Троице посредством "необходимых оснований"[113]. Правда, мы обнаружили бы непонимание мировоззрения или установки Ансельма, заключив, что он отверг бы христианские верования, если бы оказался не в состоянии обеспечить их философское доказательство. Ибо христианская вера была его отправной точкой, и если бы он обнаружил, что стремление к уразумению переступает допустимые пределы, то его вера осталась бы неприкосновенной. Однако Ансельм не мог установить такие пределы заранее. Он не был антиинтеллектуалистом и внес серьезный вклад в развитие средневековой теологии.

Именно в этом контексте мы должны рассматривать Ансельмовы доказательства существования Бога. Если говорить в терминах различения, проведенного впоследствии между естественной, или философской, теологией, с одной стороны, и догматической теологией, с другой, то его аргументы можно классифицировать как принадлежащие к той части метафизики, которая называется естественной теологией. Но Ансельм не знал этого различения. Он открыто стоял на позициях христианина, который, уже веруя в Бога, размышляет о разумном обосновании своей веры. Его аргументы, другими словами, были выражением более общей установки - веры, ищущей уразумения (fides quaerens intellectum).

Излишне говорить, что Ансельм признавал диалектику самостоятельным свободным искусством, которое как таковое принадлежит к тривиуму. Он был убежден, что диалектика, или логика, может и должна применяться в теологии.

Но то, что впоследствии будет охарактеризовано как естественная, или философская, теология Ансельма, было для него частью его программы христианского теолога, т. е. частью пути веры, стремящейся уразуметь самое себя.

Однако из факта, что Ансельм размышляет, так сказать, в рамках веры, отнюдь не следует, будто то, что кажется аргументами, в действительности ими не является. Они могут быть благочестивыми медитациями, однако не в том смысле слова, который исключает серьезную рефлексию и размышление. Ансельм, разумеется, не был окружен атеистами, которых пытался бы убедить в существовании Бога. Но отсюда никоим образом не следует, что он не пытался продумать разумные основания веры в Бога. Это было частью поисков верой уразумения самой себя. Выдергивать аргументы из контекста и рассматривать их вне всякого отношения к первоначальной вере - это одно. Заявлять же, что они вообще не являются аргументами, - совсем другое.

В работе "Монологион" Ансельм развивает ряд доказательств существования Бога, исходящих из степеней совершенства[114]. Он считает само собой разумеющимся, что во вселенной различаются степени совершенства, например степени благости. Дальнейшая посылка: если некоторые существа характеризуются совершенством, которое как таковое не предполагает конечности и ограниченности[115], то они черпают свое совершенство из бытия, которое есть совершенство как таковое в абсолютной и неограниченной форме. Таким образом, степени блага свидетельствуют о существовании абсолютного блага, степени мудрости - о существовании абсолютной мудрости и т. д.

Эту линию аргументации можно охарактеризовать как платоновскую, хотя в общих чертах она содержится в диалоге Аристотеля "О философии"[116]. Конечно, даже если мы готовы допустить наличие в мире объективных степеней совершенства, обоснованность этой посылки, на которой базируется всякий вывод от существования ограниченного к безграничному совершенству, как раз и есть то, что должно быть доказано. Кроме того, в аргументе, содержащемся в третьей главе трактата "Монологион", Ансельм предполагает, кажется, что существование есть совершенство[117]. Однако, пытаясь показать, что эмпирический мир, включающий в себя разные степени совершенства, свидетельствует о существовании Бога, Ансельм вносит свой вклад в развитие средневековой метафизики. Линия доказательства, представленная в первых трех главах "Монологиона", будет повторена Аквинатом в четвертом способе доказательства существования Бога.

Ансельм гораздо больше известен благодаря знаменитому аргументу, выдвинутому им в работе "Прослогион", - так называемому онтологическому аргументу, который, несмотря на все опровержения, имел тенденцию воспроизводиться в той или иной форме вплоть до наших дней. Стремясь найти емкий аргумент, который как таковой был бы достаточен для доказательства не только существования Бога, но и всего того, во что веруют христиане относительно божественной природы или субстанции[118], он обнаружил искомое в доказательстве, демонстрирующем экзистенциальный подтекст идеи абсолютного совершенства. Если "безумец" из Псалтири[119], который говорит в сердце своем: "Нет Бога", действительно понимает, что христиане имеют в виду под Богом, то логика вынуждает его признать существование Бога. Другими словами, если он, по его мнению, знает, что подразумевается под Богом, он уже допускает возможность существования Бога и по логике вещей должен утверждать, что Бог действительно существует. Хотя, следовательно, он может сказать устами, что Бога нет, он не может сказать это в своем сердце, если действительно понимает, чтб говорит, при том условии, что он хотя бы однажды допустил реальную возможность существования Бога. Это, по сути, и намеревался доказать Ансельм.

Во второй главе "Прослогиона" он развивает эту линию доказательства. Когда сомневающемуся говорят, что Бог есть то, больше чего невозможно помыслить ничего, он понимает сказанное. В этом случае он должен признать, что Бог существует субъективно, т. е. в уме, в понятии о нем, которое есть даже у сомневающегося. Но Бог был определен как абсолютное совершенство, как то, больше чего невозможно помыслить ничего. То же, что существует объективно, вне ума, а также субъективно, очевидно "больше" (более совершенно), нежели существующее только в идее. Следовательно, коль скоро Бог есть то, больше чего невозможно помыслить ничего, он должен существовать объективно.

В третьей главе "Прослогиона" Ансельм делает, как ему кажется, дополнение к уже приведенному аргументу, хотя некоторые комментаторы рассматривают это дополнение как самостоятельный, или логически независимый, аргумент[120]. Мы можем мыслить некоторые вещи как несуществующие. Например, дерево, растущее где-то в поле, существовало не всегда. Нельзя сказать также, что оно будет существовать всегда. Другими словами, его существование является случайным, а не необходимым. Но существовать необходимо, существовать так, что несуществование исключено, - "больше" (более совершенно), чем существовать случайно. Следовательно, то, больше чего невозможно помыслить ничего, должно мыслиться как существующее необходимо. Другими словами, Бог не может быть просто возможным бытием. Если он существует или вообще может существовать, то существует необходимо.

Из понятия того, больше чего невозможно помыслить ничего, Ансельм выводит божественные атрибуты, такие, как всемогущество (глава 7) и бесконечность (глава 13), поскольку такие совершенства имплицитно содержатся в идее абсолютного совершенства - того, больше чего невозможно помыслить ничего.

Некий бенедиктинский монах по имени Гаунило написал сочинение, содержащее критику ансельмовского аргумента. Его главный тезис можно суммировать в утверждении, что ни одно понятие не предполагает собственного объекта[121]. Рассматривая в качестве примера сказочный затерянный остров, который, как говорят, прекраснее и великолепнее любого из известных островов, он доказывал, что, хотя мы способны помыслить или вообразить такой остров, отсюда никоим образом не следует, что он действительно существует. Ансельм, естественно, отрицал, что можно приравнивать понятие острова к понятию Бога. Ибо только последнее понятие есть понятие о том, больше чего невозможно помыслить ничего[122]. Однако, по мнению Гаунило, Ансельм не показал, что Бог существует в уме иначе, нежели идеи, объекты которых мы, конечно, можем ставить под сомнение или отрицать. Все замечательно, пока мы говорим о Боге, существующем в уме. Но хотя "безумец" может иметь некоторое представление о том, что имеется в виду, когда он слышит слова "то, больше чего невозможно помыслить ничего", у него нет ясного и отчетливого понимания божественной природы или сущности, которое требуется.для уразумения того, что Бог должен существовать. Безумец может, следовательно, ставить под сомнение или отрицать существование Бога.

Историческая судьба доказательства Ансельма была переменчива. Принятое в той или иной форме некоторыми средневековыми мыслителями, оно было отвергнуто Аквинатом[123]. По прошествии средних веков собственные варианты этого доказательства предложили Декарт и Лейбниц[124]. Кант опроверг его, и болыпинство современных философов признают его критику решающей. Однако не так давно аргумент снова вернулся к жизни. Так, профессор Н. Малколм[125] и профессор Ч. Хартсхорн[126] попытались показать, что существование Бога либо логически необходимо, либо логически невозможно и что, поскольку не была доказана его логическая невозможность, оно логически необходимо.

Обсуждение аргумента (или аргументов), изложенного Ансельмом в "Прослогионе", исходило из посылки, что представленное в качестве аргумента сформулировано именно как аргумент и был задан вопрос о том, состоятелен ли этот аргумент. Однако эта интерпретация была подвергнута сомнению[127]. Утверждалось, например, что Ансельма интересует не построение аргумента с целью убедить агностиков или атеистов, но разъяснение христианам исповедуемой ими идеи Бога. Верить в Бога - значит верить в того, кто абсолютно совершенен и радикально отличается от всех конечных вещей, поскольку существует не просто случайно, но необходимо. Ансельмовы размышления попадают в религиозный контекст и начинают служить возвышению и углублению христианского понимания божественной единственности, того факта, что Бог мыслится не как относительно верховное бытие, но как уникальный и единственный трансцендентный объект обожания и поклонения. Ошибочно трактовать размышления Ансельма с этой точки зрения, т. е. как доказательство существования Бога, адресованное неверующему.

Действительно, Ансельм мыслил в религиозном контексте. Аргумент и впрямь строился им в форме обращения к самому Богу. Далее, Ансельм пишет как верующий христианин - с точки зрения веры, ищущей уразумения; и нет веской причины отрицать, что он пытается сделать для христианина более понятной природу Бога, в которого тот верует. В то же время достаточно ясно, что Гаунило был абсолютно прав, рассматривая этот аргумент именно как аргумент. Можно сказать, Ансельм утверждает, что "Бог существует" - высказывание аналитически истинное. Если так, то едва ли можно отрицать, что Ансельм пытается доказать аналитическую истинность этого высказывания. Можно поручиться, что чем больше мы отвлекаем аргумент от контекста и рассматриваем его исключительно как таковой, тем дальше отходим от атмосферы, так сказать, веры, ищущем уразумения самой себя. Однако хотя Ансельм утверждает в предисловии к "Прослогиону", что пишет с точки зрения человека, пытающегося возвысить свой ум к Богу и постичь то, во что верует, он также открыто заявляет, что ищет тот единственный аргумент, который доказал бы, что Бог существует и что он таков, каким его видит верующий христианин. Вот почему в характеристике этого аргумента именно как аргумента трудно усмотреть какое-либо несоответствие.

Мы не можем углубляться в данную дискуссию. Это увело бы нас слишком далеко в сторону[128]. Можно, однако, сделать два замечания. Во-первых, если мы признаем, что Аквинат и Кант справедливо отвергали развитый Ансельмом в "Прослогионе" аргумент[129], нам все же придется разъяснить, почему этот аргумент имеет тенденцию возвращаться в разных формах. Происходит ли это просто потому, что сохраняются основания для логической путаницы? Или же потому, что вера в предельную божественную реальность властвует над некоторыми умами? Если это так, то почему? Во-вторых, можно заметить, что рассуждение Ансельма и его спор с Гаунило обнаруживают такую изощренность, какой мы не мотли бы ожидать, если бы считали XI в. временем практически беспросветной интеллектуальной отсталости и темноты[130]. О тонкости рассуждения Ансельма можно судить по его анализу выражения "из ничего", содержащегося в утверждении, что Бог создал мир из ничего. Он разъясняет, что выражение "из ничего" не предполагает ранее существовавшего материала, особого рода нечто, но что оно эквивалентно выражению "не из чего-либо". Ансельм вполне мог иметь в виду точку зрения вроде той, что развивалась фредегизием Турским (см. выше, с. 86), - точку зрения, которую он намеревался усовершенствовать. Однако все дело в том, что здесь Ансельм обнаруживает понимание факта существования разницы между грамматической и логической формами высказывания. Отнюдь не верно думать, что все средневековые мыслители были слепы к этому различию и первый луч света блеснул только благодаря Бертрану Расселу[131].

Стоит добавить, что в своем сочинении De Grammatico ("О грамматисте"), написанном в форме диалога между учителем и учеником, Ансельм обнаруживает тенденцию обращаться к ралрюнальному или обыденному языку[132]. Он исследует здесь вопрос о паронимах; как он говорит, эта тема широко обсуждалась диалектиками XI столетия[133]. И выбирает он для специального рассмотрения случаи, когда слово может функционировать или как имя существительное, выражающее конкретное понятие, или как прилагательное. В качестве примера он берет слово grammaticus, которое может функционировать или как имя существительное [например, в выражении grammaticus loquitur - "грамматист (grammarian) говорит"], или как прилагательное. Английский язык, однако, не позволяет нам использовать слово "grammatical" как имя существительное, поэтому возьмем слово "пьяный". В таких предложениях, как "Пьяные нарушают порядок" или "В углу сидел пьяный", слово "пьяный" выступает как имя существительное, в предложении же "Петр пьяный" - как прилагательное. Заданный Ансельмом вопрос состоял в том, означает ли такое слово субстанцию или качество. Большинство людей, скорее всего, ответило бы, что оно означает иногда одно, а иногда другое. По мнению Ансельма, этот ответ не годится. Мы действительно можем использовать "пьяный" как прилагательное; однако если мы используем его как таковое для обозначения качества - например, в выражении "пьяный прискорбный", - то насмешим не только грамматистов, но даже крестьян. Мы должны сказать, например, "пьянство прискорбно" или "пьянеть прискорбно". Ансельм заключает, что такое слово, как "пьяный", означает непосредственно опьянение, состояние опьянения, а косвенно - человека, т. е что оно означает опьянение и "является именем" для человека[134]. Действительно, обыденное словоупотребление показывает, что "пьяный" является именем для человека. Ведь предложение "пьянство пьяно" бессмысленно. Подобным же образом Ансельм доказывает, что в таком предложении, как "Том бел", слово "белый" означает обладание качеством белизны и "является именем" для Тома.

Эти образцы ансельмовской диалектики приведены нами не в качестве свидетельства высокоразвитой логики. Но интересно посмотреть, как он различает обозначение (significatio) и референцию (appellatio, именование) и как, пытаясь подкрепить свою теорию, показывает, что противостоящая теория обусловливает или поощряет возникновение предложений абсурдных или бессмысленных с точки зрения стандартов обыденного употребления[135]. По мере развития логики подобный подход становился более формализованным. В эпоху же раннего средневековья он находил опору в семантике естественного, или обыденного, языка.

Может показаться, что переходить от Ансельма к Абеляру - примерно то же, что переходить от теолога к диалектику и от святого, в высшей степени ортодоксального, нравоучительного автора - к еретически мыслящему философу.

Но Абеляр хотя и был самым выдающимся диалектиком своего времени, был также и теологом[136]. Будучи не святым, а скорее человеком бойцовского склада, умевшим наживать врагов (из коих особо выделялся св. Бернар) и трудным в общежитии, он, однако, не был и отъявленным еретиком, каким выставляли его некоторые оппоненты. И в любом случае он был оригинальным и чрезвычайно одаренным мыслителем, который сыграл огромную роль в повышении стандартов интеллектуальной жизни.

Абеляр родился в Пале, близ Нанта, в 1079 г., и учился сначала у Росцелина, а затем у Гильома из Шампо (ум. 1120) - оба они впоследствии пали жертвами его диалектического искусства. Затем он начал читать лекции - сначала в Мелене, потом в Корбее и в Париже. Обратившись к теологии, Абеляр пользовался наставлениями Ансельма Ланского.

По-видимому, его воинственный характер стал причиной ссор; в 1113 г. он начал преподавать теологию в кафедральной школе в Париже. Но его карьера прервалась из-за широко известной связи с Элоизой и последствий этой связи, и он удалился в аббатство Сен-Дени. Вызвав недовольство тамошних монахов, он ушел оттуда, поселился неподалеку от Ножан-сюр-Сен и основал школу Духа-Утешителя (Le Paraclet) для учеников, которые приходили к нему в место его уединения. Затем он стал аббатом монастыря св. Гильдазия в Бретани, передав Параклет в собственность Элоизе.

Однако его отношения с монахами общины св. Гильдазия были далеко не идиллическими[137]. На несколько лет след Абеляра теряется, а затем он возвращается в Париж и читает лекции на холме Сент-Женевьев, где среди его учеников был Иоанн Солсберийский. Абеляр занимался также литературной деятельностью, в результате чего был обвинен св. Бернаром в ереси и осужден собором в Сансе (1141). Обращение к папе Иннокентию II вызвало дальнейшее осуждение и запрет на чтение лекций. Тем временем Абеляр предпринял что-то вроде отречения. Умер он в мирном уединении в клюнийском аббатстве Сен-Марсель, близ Шалон-сюр-Сон, в 1142 г.

Выше упоминалось, что какое-то время Абеляр учился у Гильома из Шампо. Хотя Гильом был учеником Росцелина, приверженца теории flatus vocis, сам он создал ультрареалистическую теорию универсалий. Гильом утверждал, например, что у всех людей одна общая сущность, неделимо присутствующая в каждом, и что именно эту общую сущность означает слово "человек" в суждении "человек смертен". Однако Абеляр возражал ему, указывая на абсурдные следствия этой теории. Если бы, например, Том и Джон имели нумерически одну и ту же сущность, они были бы одним и тем же человеком. Следовательно, если бы Джон находился в Париже, а Том - в Лондоне, один и тот же человек был бы в двух местах одновременно. Далее, поскольку мы можем говорить о божественной сущности, или субстанции, теория Гильома логически приводит к заключению, что все сущности, или субстанции, тождественны сущности, или субстанции, Бога[138].

Под натиском критики Абеляра Гильом из Шампо отказался от этой теории и стал утверждать, что в членах одного вида одна и та же природа или сущность представлена "безразлично" (mtlifferenter). Абеляр, видимо, воспринял это как чисто вербальное изменение, как если бы Гильом утверждал, что, хотя два человеческих существа не являются одним и тем же существом, они все-таки не различны. Однако из сохранившихся фрагментов логических сочинений Гильома[139] достаточно очевидно, что он имел в виду не тождество, но сходство человеческой природы в двух разных людях. Она представлена "безразлично" в каждом из них - в том смысле, что их нельзя отличить друг от друга путем простого упоминания определяющих характеристик человеческой природы. Едва ли возможно, однако, точно установить позицию или ряд позиций Гильома[140]. Ясно только, что в результате непрерывных атак Абеляра он отказался от ультрареализма.

В 1108 г. он оставил кафедру в парижской кафедральной школе и начал преподавать в аббатстве Сен-Виктор близ Парижа. Он был крупным теологом и впоследствии стал епископом Шалон-сюр-Марн.

Обратимся к собственному мнению Абеляра об универсалиях. В своем вводном логическом сочинении (известном как lngredientibus) он пытается прояснить, должно ли приписывать универсальность одним лишь словам или также и вещам, и отвечает, что универсальность должна приписываться только словам[141]. Однако он не имеет в виду, что универсально само слово - произнесенный звук или ряд звуков, flatus vods. Ибо он различает vox (слово как физическую сущность) и потеп, впоследствии названный sermo (слово как имеющее логическое содержание, или значение).

Когда универсальный термин, такой, как "человек", выступает в качестве предиката членов класса, это происходит в соответствии с его логическим содержанием. Приписывается sermo, а не vox. И универсальность можно с полным правом приписать одним лишь sermones.

Сущность позиции Абеляра состоит в том, что нет универсальных сущностей, или вещей. Например, существуют только индивидуальные люди. В то же время эти индивиды похожи или напоминают друг друга в разных отношениях, которые можно определить. И ум может обратиться к этим сходствам, пренебрегая всеми факторами различия, или оставляя их без внимания, или отвлекаясь от них[142]. О результатах подобного абстрагирования Абеляр говорит по-разному. Иногда он говорит об универсальном понятии, или "понимании", как если бы оно было неясным образом, который может подразумевать множество вещей именно в силу своей неясности или расплывчатости. В других же случаях он явно не имеет в виду образ. Он говорит, например, что понятие человека состоит из идей животности, разумности и смертности. Мы должны, следовательно, хорошенько подумать, прежде чем утверждать, что Абеляр является предшественником Беркли, поскольку отождествляет универсалии с неясными образами. Во всяком случае, Абеляр делает акцент не столько на конкретной природе умственных форм, участвующих в предицировании универсальных терминов, сколько на том, что универсальность принадлежит не вещам, но определенным словам или терминам, рассматриваемым с точки зрения их логической функции.

Такой универсальный термин, как "человек", конечно, не является именем собственным, как имя "Сократ". Но поскольку он относится ко всем людям, Абеляр может говорить о нем как об именующем их. Другими словами, универсальность приписывается общим именам в силу свойственной им функции именовать или обозначать множество индивидов. Однако потом Абеляру пришло на ум, что мы способны выносить истинные суждения, скажем, о розах или "розе", когда, как бывает зимой, нет роз, которые можно было бы именовать или обозначать. Поэтому он устанавливает различие между деноминативной (именующей) и сигнификативной (обозначающей) функциями термина. Если, например, мы утверждаем, что розы нет, слово "роза" употребляется, очевидно, не как имя существующих реальностей или вещей. Однако не менее очевидно, что оно имеет значение, или обозначающую функцию.

Логические сочинения Абеляра включают в себя комментарии к Isagoge Порфирия, к "Категориям" и De Interpretatione Аристотеля и к De clifferentus topids Боэция. Он написал также трактат о диалектике (рihесllа), в котором анализировал высказывания и их составляющие, силлогизмы, определение и идею логических следований. Он работал с так называемой "старой логикой", большей частью с наследием Боэция; однако в своем подходе к решению проблем Абеляр стремился обратиться от понимания логики как анализа сущностей, в том числе умственных сущностей, к идее логики терминов и высказываний[143].

Среди сочинений Абеляра есть работа под названием Sic et Non ("Да и Нет"), в которой собраны противоречащие друг другу библейские и теологические утверждения. Историческое значение этого произведения определяется тем, что оно сыграло важную роль в развитии схоластического метода, состоящего в формулировке различных мнений и обосновывающих их доводов и в попытке решить возникшие таким образом проблемы. Правда, в Sic et Non противоречащие друг другу или несовместимые утверждения обычно приводятся без какой бы то ни было попытки их гармонического соединения. Однако эта работа, несомненно, должна была дать студентам материал для размышлений и упражнений в диалектическом мастерстве. У нас нет причин заключать, что Абеляр считал невозможным найти такие решения поставленных проблем, которые были бы согласны с христианской верой. Помимо того, что даже в Sic et Non Абеляр изложил некоторые собственные мнения, его положительные теологические взгляды развиты в таких сочинениях, как Theologia Christiana ("Христианская теология"), комментарий к Посланию к Римлянам и трактат "О Троице", Возможно, Абеляр был рационалистом в том смысле, что пытался понять и обосновать содержание христианской веры. А некоторые его мысли вызвали враждебную критику и обвинения в ереси.

Однако у нас нет достаточных оснований ни изображать его рационалистом в современном расхожем смысле термина, ни считать, что основной задачей его Sic et Non была дискредитация христианской веры[144].

В работе Sdto teipsum ("Познай самого себя") Абеляр обращается к этическим темам, хотя и не все предметы, о которых он здесь рассуждает, были бы сегодня отнесены к ведению моральной философии. Отличительная черта этого произведения - особое внимание, уделяемое намерению.

Действия, рассматриваемые исключительно как таковые, морально нейтральны. Именно намерение возводит их в ранг моральных, делая хорошими или дурными. Правда, существуют склонности, которые могут быть охарактеризованы как хорошие или дурные, однако дурная склонность как таковая не является грехом[145]. Ведь человек может с ней бороться, и эта борьба заслуживает похвалы. О грехе можно говорить, когда человек уступает злу или, точнее, не воздерживается от действия, которое не должен совершать[146]. Если спросят, что значит уступать злу, следует ответить: это значит действовать, пренебрегая божественной волей. Грех состоит, по существу, в извращенной воле, во внутреннем презрении или равнодушии к божественной воле, тогда как хороший поступок предполагает внутреннее уважение к божественной воле. Внешнее действие ничего не добавляет. Если палач, повинуясь закону, вешает человека из уважения к справедливости и праву, его внешнее действие таково же, как если бы он повесил человека по мотивам личной мести или неприязни. Различие привносится именно намерением. Нравственный статус человеческих действий не может зависеть от их последствий, ибо последствия наших действий отнюдь не всегда нам подконтрольны. Таким образом, решающую роль играет намерение.

Уравнивая грех с презрением к божественной воле, познается ли она через естественный закон (посредством разума) или благодаря заповедям Бога, сообщенным в откровении, Абеляр считает, что неведение божественной воли делает невозможными виновность или греховность. По его утверждению, человек не виновен в презрении к Богу, если противоречит истине по неведению или не поступает против своей совести[147].

Поскольку о нравственной жизни человека Абеляр размышляет как христианин, он рассматривает и такие темы, какие нынешний философ морали, скорее всего, предоставил бы теологу. Однако было бы анахронизмом ожидать чего-то другого, так как христианин и впрямь может рассуждать о нравственной жизни человека только с позиций христианина. Во всяком случае, наиболее яркой чертой этики Абеляра является выделение намерения и личной совести как субъективной этической нормы. Конечно, он мог преувеличивать роль намерения за счет преуменьшения значимости других факторов, о которых следовало бы помнить.

Однако никто не утверждает, что этика Абеляра является законченной и сложившейся, зато с полным правом можно сказать, что он привлек внимание к интересным и важным моральным проблемам, рассмотрел их и способствовал повышению уровня этического обсуждения.