ОТСТАВКА БУРЖУАЗИИ[438]

ОТСТАВКА БУРЖУАЗИИ[438]

Среди буржуазии всех наций английская буржуазия несомненно в наибольшей степени сохранила до сего времени свое классовое, то есть политическое, сознание. Наша немецкая буржуазия глупа и труслива; она даже не сумела овладеть политической властью, завоеванной для нее в 1848 г. рабочим классом, и удержать ее в своих руках; в Германии рабочий класс должен сначала вымести остатки феодализма и патриархального абсолютизма, с которыми наша буржуазия давно обязана была покончить. Французская буржуазия, наиболее корыстолюбивая и падкая до наслаждений по сравнению с буржуазией других стран, ослеплена своим корыстолюбием и не видит своих собственных, будущих интересов; она живет только сегодняшним днем; в бешеной погоне за наживой она идет на самый скандальный подкуп, объявляет подоходный налог государственной изменой социалистов, каждую забастовку встречает не иначе как ружейными залпами, и тем самым приводит к тому, что в республике со всеобщим избирательным правом у рабочих почти не остается иного средства для достижения победы, кроме насильственной революции. Английская буржуазия не так глупо жадна, как французская, и не так глупо труслива, как немецкая. В период своих величайших триумфов она постоянно делала рабочим уступки; даже наиболее ограниченная ее часть, консервативная земельная и финансовая аристократия, не побоялась предоставить городским рабочим избирательное право в таких масштабах, что только по вине самих рабочих у них с 1868 г. нет 40–50 представителей в парламенте. А с тех пор вся буржуазия — консервативная и либеральная вместе — распространила расширенное избирательное право и на сельские районы, приблизительно уравняла размеры избирательных округов и таким образом предоставила в распоряжение рабочего класса по меньшей мере тридцать новых избирательных округов. В то время как немецкая буржуазия никогда не обладала способностью вести за собой и представлять нацию в качестве господствующего класса, в то время как французская буржуазия каждый день доказывает — и только что вновь доказала на выборах[439], — что совершенно потеряла эту способность, которой она когда-то обладала в большей степени, чем буржуазия любой другой страны, в то же время английская буржуазия (включая растворившуюся в ней так называемую аристократию) обнаруживала еще до последнего времени известную способность выполнять, хотя бы до некоторой степени, роль руководящего класса.

Но теперь это положение, по-видимому, все больше и больше изменяется.

В Лондоне все, что связано со старым городским управлением, — с устройством и управлением собственно Сити, — представляет собой еще чистейшее средневековье. Сюда же относится и лондонский порт, первый порт в мире. Владельцы пристаней (wharfingers), разгрузочных судов (lightermen) и лодочники (watermen) образуют настоящие цехи с особыми привилегиями, а частично даже и со средневековыми костюмами. Эти старинные цеховые привилегии в течение последних семидесяти лет увенчивала монополия доковых компаний; тем самым весь огромный лондонский порт был передан в руки незначительного числа привилегированных корпораций, которые беспощадно эксплуатируют его. И все это привилегированное уродливое создание увековечивается и становится, так сказать, неприкосновенным вследствие бесконечного ряда запутанных и противоречивых парламентских актов, которые его создали и вырастили, так что этот юридический лабиринт стал его лучшей защитой. Но в то время как по отношению к торговым кругам эти корпорации кичатся своими средневековыми привилегиями и делают Лондон самым дорогим портом в мире, члены этих корпораций превратились в настоящих буржуа, которые, кроме своих клиентов, самым бесстыдным образом эксплуатируют и своих рабочих, используя таким путем одновременно выгоды и средневекового цехового общества, и современного капиталистического.

Так как, однако, эта эксплуатация совершалась в рамках современного капиталистического общества, то, несмотря на средневековый наряд, она была подчинена законам этого общества. Большие пожирали малых или, по крайней мере, приковывали их к своей триумфальной колеснице. Крупные доковые компании стали господами над цехами владельцев пристаней, разгрузочных судов и лодок, следовательно, над всем лондонским портом. Тем самым перед ними открывалась перспектива неограниченных прибылей. Эта перспектива ослепляла их. Они выбрасывали миллионы на нелепые предприятия; а так как таких компаний было несколько, то они начали между собой конкурентную войну, которая стоила новых миллионов, вызвала новые бессмысленные постройки и поставила компании на грань банкротства, пока, наконец, около двух лет тому назад они не объединились.

Между тем, торговля Лондона уже прошла через свой кульминационный пункт. Гавр, Антверпен, Гамбург, а с проведением нового морского канала и Амстердам привлекали к себе все возраставшую долю торговли, центр которой находился прежде в Лондоне. Ливерпуль, Гулль и Глазго также получили свою долю. Вновь построенные доки пустовали, дивиденды уменьшались и частью совсем исчезали, акции падали; директора доков, упрямые, избалованные добрыми старыми временами, высокомерные денежные тузы, не видели никакого выхода. Подлинных причин относительного и абсолютного упадка торгового оборота лондонского порта они не хотели признавать. А этими причинами, в той степени, в какой они носят местный характер, являются исключительно их собственное бессмысленное высокомерие и его источник — их привилегированное положение, средневековое, давно отжившее устройство Сити и лондонского порта, устройство, которому по закону место в Британском музее, рядом с египетскими мумиями и ассирийскими каменными чудовищами.

Ни в каком другом месте в мире не потерпели бы подобного сумасбродства. В Ливерпуле, где подобное положение начало создаваться, оно было устранено еще в зародыше, а все устройство порта модернизировано. В Лондоне же торговый мир страдает, брюзжит, но терпеливо сносит все это. Буржуазия, масса которой должна оплачивать эти нелепости, склоняется перед монополией, — с неохотой, правда, но склоняется. У нее нет больше энергии для того, чтобы стряхнуть с себя этот кошмар, который угрожает задушить со временем жизнь во всем Лондоне.

Но вот вспыхивает стачка докеров[440]. Бунт поднимает не буржуазия, ограбленная доковыми компаниями, а эксплуатируемые ими рабочие; беднейшие из бедных, низшие слои пролетариев Ист-Энда, бросили вызов магнатам доков. И тогда, наконец, буржуазия вспоминает, что магнаты доков — это и ее враги, что бастующие рабочие начали борьбу не только в своих собственных интересах, но косвенно и в интересах буржуазного класса. В этом тайна симпатии публики к забастовке и небывалой до сих пор щедрой денежной помощи со стороны буржуазных кругов. Но этим все и ограничилось. Рабочие ринулись в бой, сопровождаемые криками одобрения и рукоплесканиями буржуазии; рабочие выиграли сражение и не только доказали, что гордых магнатов доковых компаний можно победить, но своей борьбой и победой так взбудоражили все общественное мнение, что доковая монополия и феодальное устройство порта не смогут теперь дольше сохраняться и в скором времени, вероятно, будут отправлены в Британский музей.

Эту задачу давно должна была выполнить буржуазия. Но она этого не могла или не хотела сделать. Теперь рабочие взяли дело в свои руки, и оно будет теперь выполнено. Другими словами, в данном случае буржуазия сама отказалась от своей собственной роли в пользу рабочих.

А вот другая картина. Из средневекового лондонского порта отправимся на современные бумагопрядильные фабрики Ланкашира. В настоящий момент здесь урожай хлопка 1888 г. исчерпан, а урожай 1889 г. еще не поступил на рынок, следовательно, это момент, когда спекуляция сырьем имеет наилучшие перспективы. Богатый голландец по имени Стинстранд вместе с другими подобными дельцами образовал «ринг» для закупки всего имеющегося хлопка и соответственного взвинчивания цен. Бумагопрядильные фабриканты могут сопротивляться этому только сокращая потребление, то есть приостанавливая работу на своих фабриках на несколько дней в неделю или совсем, пока не появится новый хлопок. Такие попытки они и предпринимали в течение шести недель. Дело, однако, не ладится, как никогда не ладилось и прежде в таких случаях: ведь среди этих фабрикантов многие настолько обременены долгами, что частичная или полная приостановка работы поставит их на край гибели. Другие же хотят даже, чтобы большая часть фабрик приостановила работу и таким образом были бы подняты цены на пряжу; сами же они намерены продолжать работу и извлекать прибыль из этих повышенных цен. За десять с лишним лет уже выяснилось, что есть только одно средство заставить полностью прекратить работу на хлопчатобумажных фабриках — безразлично для какой конечной цели, — а именно: снижение заработной платы, скажем, на 5 %. Тогда происходит стачка или же остановка фабрик самими фабрикантами, среди которых в борьбе против рабочих воцаряется безусловное единство; останавливают свои машины даже те из них, которые не знают, будут ли они в состоянии когда-либо снова пустить их в ход.

При создавшемся положении вещей снижение заработной платы нецелесообразно. Но как же, не прибегая к этому, добиться прекращения работ на всех фабриках, без чего владельцы бумагопрядилен будут на шесть недель выданы спекулянтам, связанные по рукам и ногам? Шаг, сделанный для этой цели, — единственный в своем роде в истории современной промышленности.

Фабриканты через свой центральный комитет «официально» обращаются к центральному комитету профессиональных союзов рабочих с просьбой о том, чтобы организованные рабочие, в общих интересах, посредством устройства стачек заставили сопротивляющихся фабрикантов приостановить работу. Господа фабриканты, признавая свою неспособность к совместным действиям, просят столь ненавистные им ранее профессиональные союзы рабочих соблаговолить применить меры принуждения к ним самим, к фабрикантам, чтобы их, фабрикантов, горькая нужда заставила, наконец, действовать единодушно, как класс, в интересах своего собственного класса. Вынужденные рабочими, так как сами они на это не способны!

Рабочие соблаговолили. И достаточно было одной только угрозы с их стороны. Через 24 часа «ринг» хлопковых спекулянтов был разбит. Это показывает, что могут сделать фабриканты и что — рабочие.

Итак, здесь, в этой самой современной из всех современных крупных отраслей промышленности, буржуазия обнаруживает такую же неспособность отстоять свои собственные классовые интересы, как и в средневековом Лондоне. И более того. Она открыто это признает и, обращаясь к организованным рабочим с просьбой отстоять основные классовые интересы фабрикантов, действуя принуждением против самих же фабрикантов, не только сама заявляет о своей отставке, но и признает в организованном рабочем классе своего преемника, способного и призванного прийти к власти. Она сама провозглашает, что если каждый отдельный фабрикант и может еще руководить своей собственной фабрикой, то только одни организованные рабочие в состоянии взять в свои руки руководство всей хлопчатобумажной промышленностью. А это в переводе на обыкновенный язык означает, что у фабрикантов нет иного призвания, как только поступить платными руководителями предприятий на службу к организованным рабочим.

Написано в конце сентября — начале октября 1889 г.

Напечатано в газете «Der Sozialdemokrat» № 40, 5 октября 1889 г.

Подпись: Ф. Энгельс

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого