Введение

Введение

Натурфилософия в качестве впервые исследованной области стоит во главе всех наук и философии, и, вероятно, она и впредь будет составлять одну из главных составных частей философии до тех пор по крайней мере, пока будет существовать такая наука. Не только греческая философия начинается группой мыслителей, характеризуемых общим названием натурфилософов, но и первые попытки человеческого духа охватить природные явления, как они сохранились в историях мироздания различных религиозных систем, выливались обычно и главным образом в формы рассказа о том, как возник или создан был окружающий нас внешний мир.

Итак, на первый взгляд вся философия представляется натурфилософией, т. е. учением о всех явлениях природы, включая и человека. Только начиная с Сократа и особенно Платона, наступает поворот в другую сторону, и человек с его внутренними процессами становится все больше и больше предметом преимущественного размышления. Христианство первое довело эту тенденцию до крайних пределов обострения, дойдя до презрения природы как носительницы греха. Однако в процессе неизбежного прогресса общей культуры произошло и необходимое ослабление этой точки зрения, и с расцветом точных наук, начавшимся с XV столетия, наряду с ростом ознакомления с явлениями природы снова развилась и соответственная философия. Декарт перенял в свою философию заимствованное церковью из платоновского круга идей противоположение между духом и природой, и по сегодняшний день это различение сохранило свое практическое значение в виде разделения наук на естественные науки и гуманитарные, хотя теоретическое его значение с каждым днем становится все сомнительнее.

Как показывает этот ход развития, в натурфилософию входит вся область так называемой внешней природы – от астрономии до биологии и социологии. Между тем оказывается, что строгое отграничение этих областей от внутренне человеческих вещей совершенно невозможно.

Не задумываются причислить к астрономии геометрию и математику, а философствование по поводу возникающих здесь проблем издавна составляло важную часть натурфилософии. От общих же исследований в математике неотделимы исследования в области логики. Пыталась же последняя, в целях достижения возможной строгости и всеобщности, заменить неуверенные операции словами математическими средствами точно установленного языка значков.

Если это доказательство переходной области верно относительно одной границы естественных наук, то соответственное можно сказать и о границе с другой стороны. Человеческая физиология составляет часть биологии и притом часть довольно сильно развитую. А как тесно связано учение о человеческом мышлении, ощущениях и поступках с физиологическими проблемами, показывает хотя бы то обстоятельство, что большая и все возрастающая наука – физиологическая психология – себе ставит задачу разобраться в этих духовных вещах при помощи физико-химических методов. То же можно сказать относительно социологии. Так, в наши дни снова намечается объединение бывших столь долгое время разъединенными частей великой универсальной науки. Характерно для этого поворота то обстоятельство, что в настоящем сборнике призван высказаться по данной теме не специалист-философ, а естествоиспытатель.

До сих пор мы не делали никакого различения между натурфилософией и естественной наукой. Подобное различение выработалось лишь в последнее время. Греческие натурфилософы могут быть все причислены к естествоиспытателям или по крайней мере к естествоведам в современном значении этого слова. Относительно Аристотеля это нам известно вполне достоверно, и хотя невозможно определить, в какой мере естественнонаучные знания и взгляды, разбросанные в его произведениях, принадлежат лично ему, однако несомненны его заслуги в качестве наблюдателя и в особенности систематика объектов и явлений природы. В новое время произошло разделение областей. Наряду с настоящими естествоиспытателями XVI века, которым мы обязаны расширением науки в виде позитивных познаний и общих законов природы, выступают другие люди, которые, проходя мимо специальных исследований, возвышаются до самых общих вопросов человеческого духа. Вначале они обыкновенно опираются на определенные успехи точных наук, но пользуются этими своими исходными точками только для того, чтобы далеко за их пределами искать при помощи фантазии (или умозрения, как это называется в философии) ответов на такие вопросы, которые исследователь, связанный с доказуемым и измеряемым, отказывается разрешать.

Были две эпохи, когда наряду с успехами естественнонаучного исследования сильно развивалось и натурфилософское умозрение. И та и другая эпохи наступили после того, как точные науки проложили себе новые пути, точное исследование которых потребовало напряжения целого ряда поколений. Попытка предвосхитить эти результаты путем дедуктивного мышления слишком соблазнительна, чтобы не предприниматься снова и снова. Поэтому первый расцвет естествоведения в XVI столетии сопровождался очень сильными натурфилософскими явлениями. Вторая подобная эпоха в конце XVIII века и в начале XIX была главным образом обусловлена открытием Ньютоном всеобщего притяжения, чудеса же электричества способствовали ее скорейшему развитию.

Постепенно, однако, реакция точных исследователей по отношению к умозрительному предвосхищению естественнонаучных выводов становилась все сильнее и враждебнее. В то время как в древности нам ничего неизвестно о подобной реакции, реакция же XVI века была весьма умеренной; в XIX веке, после крушения натурфилософии, возрожденные точные науки прошли, подобно жестокому победителю, по полю сражения и изгнали философию почти на целое столетие из этой области. По крайней мере им казалось, что они изгнали; на самом же деле они изгнали лишь некоторые, слишком уж фантастические формы ее; те же, которые сумели облечься в тогу точного знания, они оставили нетронутыми наряду с их действительно точными выводами. В особенности это относится к механическому пониманию природы, допускающему, что все происходящее в природе, без исключения, может быть сведено к механическому воздействию подвижных атомов. Это допущение так же умозрительно, как любое из философских или метафизических представлений, выходящих за рамки существующего или возможного опыта. Но так как это допущение облекалось в математические формы (хотя и с незнакомыми и потому неподдающимися проверке функциями), то и естествознание, гносеологически недостаточно искушенное, не сумело или не пожелало отличить его от действительных опытных выводов. Это отношение необыкновенно сильно распространено еще и в наше время, в особенности более старым естествоиспытателям трудно критически понять метафизический характер подобного допущения.

Здесь, естественно, возникает вопрос: нуждается ли наука в таких гипотетических предвосхищениях, которые стремится делать натурфилософия, рискуя, почти с уверенностью, что при дальнейшем точном исследовании обнаружится ошибочность этих догадок? С точки зрения строгой критики, хочется всякую подобную попытку отвергнуть без обиняков и отвести, таким образом, натурфилософии роль патологического сопроводительного явления при истинной науке. Тем не менее если бы даже при более тщательном исследовании мы и пришли к такому выводу, то того исторического факта, что до сих пор наука всегда сопровождалась этим явлением, оказывавшим, со своей стороны, отрицательное и положительное влияние на развитие науки, было бы совершенно достаточно, чтобы оправдать подобное, более тщательное исследование. Очевидно, что наука только тогда сможет избавиться от этой специфической помощи, когда польза, приносимая ею, сможет быть добыта другим, по возможности более действительным, путем. Для обсуждения возможности, или вероятности, подобной замены необходимо предпослать некоторые, более общие рассуждения.

Понятия натурфилософии и естествоведения не были сначала дифференцированы, и еще теперь известная область точной науки (та, что известна под именем теоретической или математической физики) называется по-английски «natural philosophy». Это указывает на большое сродство этих областей. С другой стороны, в Германии еще несколько лет тому назад охарактеризовать какой-нибудь взгляд или труд словом «натурфилософский» было равносильно тому, как сказать, что он не мог быть создан серьезным исследователем и на него не следует обращать никакого внимания. Если же мы теперь снова наблюдаем, как бывшему до сих пор в загоне имени снова отводится почетное место, то это указывает на то, что в понятии натурфилософии кроется что-то необходимое или по крайней мере желательное и что отрицание было направлено на существовавшие злоупотребления.

При определении сферы деятельности натурфилософии мы должны прежде всего остерегаться той иллюзии, будто существует определенное неизменное понятие, связанное с этим словом, и стоит только установить его содержание, чтобы быть в состоянии ответить на все сюда относящиеся вопросы. Содержание понятия, с которым связано название натурфилософии, значительно изменялось и, подобно всякому научному называнию, подвергалось постоянным переменам. Мы не займемся поэтому исследованием того, мыслима или возможна вообще натурфилософия: она существовала и существует теперь, стало быть, она не только возможна,, но и действительна. Но нам придется установить, в чем заключается различие, существующее между нею и естествоведением, и по этим данным определить специальные задачи и методы ее собственной сферы. Однако и это может быть достигнуто не априорно, а эмпирически-сравнительным путем. Границы, отделяющие обе эти области, оказываются при свете истории слишком текучими, поэтому всегда будут существовать известные задачи, принадлежащие как натурфилософии, так и естествоведению. Больше того, на основании исторического учения о том, что в универсальной философии одна область за другою становится самостоятельной и принимает характер особой науки (в наши дни мы наблюдаем это на психологии), мы можем предположить то же самое и относительно натурфилософии, а именно: что она одну область за другою уступала и будет уступать естествоведению и что эта точка зрения окажется самой целесообразной для понимания всей проблемы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.