О ВЫХОДЕ В НЕВЕДОМОЕ
О ВЫХОДЕ В НЕВЕДОМОЕ
Подавление. Действие из безмолвия. Путешествие внутрь себя: ложные путешествия и проектируемое «неведомое».
Кришнамурти: Мы ставили вопрос о том, как избавиться от внутреннего зверинца — который имеется в каждом из нас. Мы обсуждали всё это, поскольку видим — по крайней мере, вижу я, — что нам необходимо выйти в неведомое. В конце концов, любой хороший математик или физик должен исследовать неизвестное, и, возможно, та же задача стоит также и перед художником, если он не слишком увлечён своими эмоциями и воображением. Также и мы, обычные люди, с нашими ежедневными проблемами, должны жить с глубоким чувством понимания. И мы должны выходить в неведомое, проникать в неведомое. Вряд ли на это способен ум, постоянно гоняющийся за изобретёнными им же животными — драконами, змеями, обезьянами, со всеми их тревогами и противоречиями — чем мы и являемся. Будучи самыми обычными людьми, не наделёнными блестящим интеллектом, возвышенными видениями, просто проживающими день за днём свои однообразные, уродливые маленькие жизни, мы интересуемся тем, как нам всё это немедленно изменить. Именно это мы и обсуждаем.
Люди меняются под воздействием новых изобретений, новых трудностей, новых теорий, новых политических ситуаций; всё это приносит с собой некоторый элемент перемены. Но мы говорим о радикальной революции в самой основе человеческого существа и о том, должна ли она произойти постепенно или мгновенно. Вчера мы рассмотрели всё, связанное с идеей постепенности и со значением удалённости, расстояния, и с временем и усилием, необходимыми для преодоления этого расстояния. И мы говорили, что хотя человек уже в течение тысячелетий и пытается измениться, но почему-то он не оказался способным измениться радикально, за исключением, возможно, одного или двух. Итак, необходимо понять, способны ли мы, каждый из нас, а значит и весь мир (ведь мир — это мы, а мы — это мир, мы и мир неразделимы), мгновенно избавиться от всех мук, гнева, ненависти и вражды, созданных нами же, от горечи, которую каждый несёт в себе. Очевидно, привкус горечи знаком каждому из нас; так может ли эта горечь — при знании всех её причин, при понимании всей её структуры, — быть уничтожена немедленно?
Мы говорили: такое возможно, только когда существует наблюдение. Когда ум способен к интенсивному наблюдению, само это наблюдение является действием, которое прекращает горечь. Мы также рассмотрели вопрос, что такое действие: может ли оно быть свободным, спонтанным, неволевым актом. Или действие всегда базируется на нашей памяти, на наших идеалах, на наших противоречиях, на нашей боли, нашей горечи и так далее? Всегда ли действие — приближение себя к идеалу, принципу, шаблону? Мы сказали, что подобное действие вовсе не является действием, потому что оно создаёт противоречие между тем, что «должно быть» и «тем, что есть». Когда у вас есть идеал, существует расстояние между тем, какой вы есть, и тем, чем вы должны быть, и расстояние это необходимо преодолеть. Это «должны быть» может занять годы или, как верят многие, потребуется перевоплощение за перевоплощением в течение множества жизней, прежде чем вы достигнете такой совершенной Утопии. Мы также говорили, что имеет место воплощение вчерашнего в сегодняшнем; независимо от того, простирается ли это вчерашнее на тысячелетия или всего лишь на двадцать четыре часа в прошлое, оно обязательно работает, если имеет место действие, основанное на разделении прошлого, настоящего и будущего. Всё это, как мы говорили, приносит противоречие, конфликт и страдание; это не действие. Действием является восприятие; само восприятие есть действие, что налицо при вашем столкновении с опасностью; тогда имеет место мгновенное, немедленное действие. Вчера мы, кажется, подошли к этой точке. Бывают также такие моменты, когда налицо глубокий кризис, вызов, великая скорбь. Тогда ум на мгновение становится необычайно тихим, он в шоке. Не знаю, наблюдали ли вы такое. Когда вы видите горную вершину вечером или ранним утром, с этим необыкновенным освещением на её склонах, с её тенями, видите эту безмерность, это великолепие, эту картину глубокого уединения, когда вы видите всё это, ум не может всего этого вместить; в это мгновение он совершенно замолкает. Но вскоре он преодолевает этот шок и начинает реагировать согласно своей обусловленности и своим личным проблемам. Так что бывают моменты, когда ум совершенно тих, но поддерживать это состояние абсолютного безмолвия он не может. Такая тишина может быть установлена шоком. Большинству из нас знакомо это состояние абсолютной тишины, вызванное сильным шоком. Шок может произойти от внешнего события случайно, или к нему можно прийти искусственно, изнутри, через серию неразрешимых вопросов, как в некоторых школах дзен, или с помощью какого-нибудь состояния, порождённого воображением, или с помощью какой-то формулы, принуждающей ум к тишине, что, несомненно, является ребяческим и несерьёзным. Мы говорим, что для ума, способного к восприятию в том смысле, о котором шла речь, само такое восприятие является действием. Для того чтобы воспринимать, ум должен быть абсолютно тихим, иначе он не способен видеть. Если я хочу слушать то, что вы говорите, — я должен слушать молча. Любое блуждание мысли, любая интерпретация сказанного вами, любое чувство сопротивления мешает реальному слушанию.
Поэтому ум, который хочет слушать, наблюдать, видеть или следить, необходимо должен быть необычайно тихим. Эта тишина не может быть вызвана каким-либо шоком или поглощённостью определённой идеей. Когда ребёнок поглощён игрушкой, он очень тих, он играет. Но в этом случае ум ребёнка захвачен игрушкой, это игрушка сделала ребёнка тихим. После приёма наркотика или применения психологического приёма также возникает чувство растворения в чём-то большем — в картине, в образе, в идеале. Это спокойствие, безмолвие ума может установиться лишь через понимание всех противоречий, искажений, обусловленности, страхов, извращений. Мы спрашиваем, могут ли все эти страхи и страдания, все замешательства быть отброшены мгновенно, немедленно, — так, что ум был бы тихим для наблюдения, для проникновения.
Может ли человек действительно сделать это? Можете ли вы действительно посмотреть на себя в полном безмолвии? Если ум активен, он искажает то, что видит, интерпретирует, объясняет, говорит: «Мне нравится это», «Мне не нравится это». Он легко возбудим и эмоционален, и такой ум не в состоянии видеть.
Поэтому мы спрашиваем, могут ли обычные люди — вроде нас с вами — делать это? Могу ли я смотреть на себя, каков бы я ни был, зная об опасности слов типа «страх» или «горечь» и что само это слово будет мешать реальному видению «того, что есть»? Могу ли я наблюдать, осознавая ловушки языка? Не позволяя также вмешиваться любому чувству времени — малейшему чувству «достичь» или «избавиться», — могу ли я просто наблюдать, тихо, настойчиво и внимательно? В этом состоянии интенсивного внимания видны скрытые пути, неведомые области, закоулки ума. В таком видении отсутствует какой бы то ни было анализ, только восприятие. Анализ предполагает время, анализирующего и анализируемое. Отличается ли анализирующий от анализируемого? Если нет, то в анализе нет никакого смысла. Всё это — время, анализ, сопротивление, попытки достичь чего-то, преодолеть что-то, и прочее — надо осознать и отбросить, потому что на этом пути не может быть окончания скорби.
После того как человек выслушал всё это — способен ли он в действительности это сделать? Это действительно важный вопрос. Здесь «как» нет. Нет никого, кто сказал бы вам, что делать, кто дал бы необходимую энергию. Наблюдение требует громадной энергии: тихий, безмолвный ум являет собой тотальную энергию без какой бы то ни было потери — в противном же случае он не является безмолвным. Так может ли человек, использовав всю эту суммарную энергию, взглянуть на самого себя и увидеть настолько полно, чтобы это видение стало действием — а значит и окончанием, концом, завершением?
Участник беседы: Сэр, а разве ваш вопрос не является также неразрешимым?
Кришнамурти: Этот вопрос неразрешим? Если он неразрешим, то почему вы все здесь сидите? Просто пришли послушать голос человека, журчание ручья, хорошо провести отпуск среди этих холмов и гор и лугов? Почему вы не можете это сделать? Это так трудно? Или для этого необходимо иметь очень умный мозг? Или дело в том, что вы никогда в жизни реально не наблюдали себя и потому находите это невозможным? Надо что-то делать, когда дом в огне! Вы же не будете сидеть, наблюдать за тем, как горит ваш дом, и говорить: «Это невозможно, я в это не верю, я с этим ничего поделать не могу»! Вы сделаете что-то, относящееся к реальности, а не к тому, что по вашему мнению должно было бы происходить. Реальность и есть горящий дом, и хотя вы не можете сами полностью потушить огонь до приезда пожарной машины, вы, между тем, — никакого «между тем» вообще не существует — действуете, имея в виду пожар.
Поэтому когда вы говорите, что это так же невозможно, как засунуть утку в отверстие бутылки, это показывает, что вы не осознаёте, что дом горит. Почему человек не осознаёт, что дом горит? Под домом здесь подразумевается мир, мир, который есть вы сами, со всем своим недовольством, со всем, что происходит внутри вас, и мир вне вас. Если вы не осознаёте этого, то почему? Потому, что вы не достаточно умны, не прочли ещё всех необходимых книг, не достаточно чутки к тому, что случается внутри вас, не осознаёте того, что действительно происходит? Если скажете: «Извините, но я не осознаю», — то почему? Вы осознаёте, что вы голодны, или что вас кто-то оскорбил. Вы очень даже осознаёте чью-либо лесть и осознаёте, что хотите исполнения своих сексуальных желаний; в этих случаях вы всё очень хорошо осознаёте. Но тут вы говорите: «Я не осознаю». Так что же человеку делать? Положиться на чью-то помощь и поощрение?
Участник беседы: Вы говорите, что должна произойти перемена, что её можно произвести наблюдением собственных мыслей и желаний и что это надо сделать мгновенно. Однажды я сделал это, однако изменения не произошло. Если мы делаем то, что вы предлагаете, это будет перманентным состоянием, или это надо проделывать регулярно, ежедневно?
Кришнамурти: Это восприятие, являющееся действием, — может ли оно произойти раз и навсегда, или осуществлять его надо каждый день? Что вы сами думаете?
Участник беседы: Думаю, это может осуществиться после прослушивания музыки.
Кришнамурти: Когда музыка становится необходимостью, подобной наркотику, только более респектабельной. Вопрос такой: должен ли человек наблюдать каждый день, каждую минуту, или можно пронаблюдать это до конца один раз и так, чтобы всё это кончилось? Могу ли я, увидев однажды всё полностью, спокойно дремать всё оставшееся время? Понимаете вопрос? Боюсь, человеку надо каждый день наблюдать и не засыпать. Вы должны осознавать, не только оскорбления, лесть, гнев и отчаяние, но всё, что происходит и вокруг вас и внутри вас всё время. Вы не можете сказать: «Теперь я полностью просветлён, ничто меня не затронет».
Участник беседы: Не подавляете ли вы реакцию насилия, возникающую при оскорблении, в тот момент, в ту минуту, в то время, что требуется для восприятия и осознания случившегося? Не является ли само восприятие просто подавлением возникшей реакции? Вместо реагирования вы воспринимаете — восприятие может как раз и являться подавлением реакции.
Кришнамурти: Вы касались этого довольно подробно, не так ли? У меня есть реакция неприязни — вы мне не нравитесь, и я наблюдаю эту реакцию. Если наблюдаю её очень внимательно, она раскрывается, выявляя мою обусловленность, культуру, в которой я был воспитан. Если я всё ещё наблюдаю и не погрузился в сон, если ум наблюдает за тем, что проявилось, обнаруживается много, много всего, — вопроса подавления нет вообще. Потому что меня как раз интересует наблюдение того, что происходит, не то, как превзойти все эти реакции. Мне интересно выяснить, может ли ум наблюдать, воспринимать саму структуру «я», эго, личности. Как в этом может присутствовать какая-либо форма подавления?
Участник беседы: Иногда я чувствую состояние безмолвия; из этого безмолвия может ли исходить действие?
Кришнамурти: Вы спрашиваете: «Как может это безмолвие быть сохранено, поддержано, продолжено?» — так?
Участник беседы: Могу ли я продолжать мою каждодневную работу?
Кришнамурти: Может ли ежедневная деятельность исходить из безмолвия? Вы все ждёте, чтобы я ответил на этот вопрос. Быть оракулом для меня отвратительно; то, что в соответствии с обстоятельствами я сейчас сижу на возвышении, не придаёт мне никаких полномочий, никакого авторитета. Вопрос: может ли ум в состоянии безмолвия действовать в повседневности? Если вы отделяете повседневность от безмолвия, от утопии, от идеала, — которым является тишина, — эти двое никогда не встретятся. Могу ли я держать их раздельно, могу ли я сказать: вот это — мир, моя повседневная жизнь, а это — безмолвие, которое я испытал, которое однажды почувствовал? Могу ли перевести это безмолвие на язык повседневности? Не можете. Но если они не разделены, как правая и левая рука, если между тем и другим — безмолвием и повседневностью — существует гармония, единство, вы никогда не спросите: «Могу ли я действовать из безмолвия?»
Участник беседы: Вы говорите об интенсивном осознании, интенсивном видении, интенсивном наблюдении. Нельзя ли сказать, что степень интенсивности есть самое главное из всего того, что делает это возможным?
Кришнамурти: Человек в своей сущности интенсивен, в основе у него имеется эта глубокая интенсивность, — вы это говорите?
Участник беседы: Споособ страстного немотивированного подхода к этому представляется важнейшим условием.
Кришнамурти: Которым вы уже обладаете. Да?
Участник беседы: И да, и нет.
Кришнамурти: Сэр, зачем нам делать столько предположений? Не может ли человек, ничего не зная, предпринять путешествие и всё исследовать? Путешествие внутрь себя — не зная, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, чему следует быть, что должно быть, — просто совершить путешествие без всякого груза? Это как раз то, что труднее всего — внутреннее путешествие без всякого груза. Путешествуя, вы совершаете открытия; вы не отправляетесь, заявляя с самого начала: «Этого не должно быть», «Это должно быть». Не знаю почему, но это, по-видимому, одна из труднейших вещей на свете. Послушайте, господа, никто вам не поможет, — включая и ведущего беседу. Нет никого, в кого вам надо верить, — и я надеюсь, что вы ни в кого и не верите. Не существует авторитета, который указал бы вам, что надо делать, а чего не надо, в каком направлении вам двигаться, а в каком движение запрещено, нет авторитета, который обратит ваше внимание на ловушки и разметит для вас всё, — вы идёте один. Можете ли вы сделать это? Вы говорите: «Я не могу этого сделать, потому что я боюсь». Тогда возьмите этот страх, исследуйте его, поймите его полностью. Забудьте о путешествии и забудьте об авторитете, — исследуйте эту реальность, называемую страхом, — вам страшно, потому что вам не на кого опереться, и никто не говорит вам, что делать, вам страшно, потому что вы можете ошибиться. Так ошибайтесь, и наблюдая, рассматривая ошибку, вы выскочите из неё мгновенно.
Открытия совершаются по мере того, как вы продвигаетесь всё дальше. В этом гораздо больше творчества, чем в живописи, в написании книг, в том, чтобы выходить на сцену и делать из себя обезьяну. В этом гораздо больше взволнованности — если можно использовать такое слово, — гораздо больше чувства.
Участник беседы: Экзальтации?
Кришнамурти: О, не подставляйте слов.
Участник беседы: Это не нарушает безмолвия, тишины, если повседневная жизнь совершается без создания наблюдающего.
Кришнамурти: В этом вся проблема. Наблюдающий вечно играет с нами свои шутки — он на всё отбрасывает свою тень и потому порождает новые проблемы. Мы спрашиваем, можем ли мы с вами совершить внутреннее путешествие, абсолютно ничего не зная — и по мере продвижения открывая в себе собственные сексуальные потребности, собственные желания, замыслы и намерения. Это необыкновенное приключение, более грандиозное, чем полёт на луну.
Участник беседы: Именно в этом проблема; они знали, куда собираются, знали направление своего полёта. Внутри нас таких ориентиров нет.
Кришнамурти: Джентельмен говорит, что полёт на луну имеет цель, мы знаем, куда летим. Здесь же, совершая внутреннее путешествие, мы не знаем, куда направляемся. Следствием этого являются неуверенность и страх. Если вы знаете заранее, куда направляетесь, вам никогда не проникнуть в неведомое; и потому вам никогда не быть действительно тем, кто открывает вечное.
Участник беседы: Возможно ли немедленное и полное восприятие без помощи учителя?
Кришнамурти: Это то, о чём мы говорим.
Участник беседы: Вы не закончили предыдущий вопрос; проблема как раз в том, что мы знаем, куда направляемся; мы не хотим расставаться с удовольствием — нам в действительности и не нужно неведомое.
Кришнамурти: Да, мы не хотим расставаться с удовольствием. Мы не хотим расставаться с тем, что знаем. И со всем этим мы хотим совершить путешествие. Вы когда-нибудь поднимались на гору? Чем больше на вас груза, тем это труднее. И с большой поклажей трудно взойти даже на эти невысокие холмы. А если вы поднимаетесь на гору, вам нужно быть намного более свободным. Я действительно не знаю, в чём здесь трудность. Мы хотим нести на себе всё, что знаем, — обиды, оскорбления, сопротивления, глупости, наслаждения, восторги, экзальтации, — всё, что мы уже испытали. Когда вы говорите: «Я собираюсь путешествовать, неся всё это», — вы путешествуете в нечто такое, чего нет среди вашей поклажи. Поэтому ваше путешествие будет фантазией, не реальностью. Отправьтесь же в путешествие в то, что вы несёте с собой, в известное — а не в неведомое, — в то, что вы уже знаете: в ваши удовольствия, в ваши восторги, в ваше отчаяние, в ваши печали. Совершите путешествие именно в это, — это всё, что у вас есть. Вы же говорите: «Я хочу совершить путешествие со всем этим в неведомое и добавить неведомое ко всему этому, добавить другие восторги и другие удовольствия». Или это может быть настолько опасным, что вы говорите: «Не хочу я этого».
Саанен, Швейцария, 8 августа 1969