4. Религия и миф. Кто не знает о сходстве Иисуса и Осириса?

4. Религия и миф. Кто не знает о сходстве Иисуса и Осириса?

Для верующего человека содержание его религии — откровение. Откровение не может быть вторичным. Но для атеиста, знакомого с мифами самых разных народов и структурной антропологией, в содержании мировых религий нет ничего необычного или нового. Верующие люди очень высоко ценят чудеса, как произошедшие в прошлом, так и будто бы происходящие в настоящее время. Но само утверждение о чуде для атеиста есть признак мифа, поскольку сама роль чудесного события есть художественный эффект, влияние на аудиторию. Знакомому с принципами культуры по трудам Эдварда Эванс-Причарда, Джеймса Фрэзера, Мирча Элиаде или Клода Леви-Стросса человеку трудно воспринимать религиозные сюжеты или религиозные ритуалы как нечто новое и необычное, отличное от всей прочей мифологии человеческих культур.

В XIX веке, когда сформировалось само понятие гуманитарных наук и бурно развивались филология и антропологические исследования неевропейских культур, исследователи обратили свое внимание на то, что в различных художественных литературных сюжетах и мифах встречаются повторяющиеся элементы. Хотя имена персонажей и места действия сюжета могут быть разными, присущая разным сюжетам структура одинакова. Это может быть справедливо как в отношении античных эпосов и классических трагедий, так и в отношении современной развлекательной художественной литературы и кино. Для описания структурных элементов художественных фикций структуралисты ввели понятия тропов, нарратива, избыточности. Знаменитый термин Жака Деррида «деконструкция» обозначает метод выявления присущих определенным жанрам повторяющихся структурных элементов посредством намеренного нарушения их стереотипного использования. Таинственная и зловещая книга, оказывающаяся утерянным томом Поэтики Аристотеля, — вот пример деконструкции. Вся современная постмодернистская литература построена на цитировании, деконструкции, использовании культурных референций, ироническом использовании известных сюжетов.

И антропологические исследования, и филология обнаруживают повторяющиеся мотивы и в религиях. С точки зрения культуролога, между функционирующей религией и архаичными мифами разницы не существует. К примеру, известно множество божественных и мифологических персонажей вроде Осириса, Диониса или Персефоны, которые умирали и воскресали. Иисус Христос как персонаж, безусловно, может быть отнесен к этому множеству. Уже неоднократно упоминавшийся Джеймс Фрэзер считал сюжеты об умирающих и воскресающих персонажах связанными с культами плодородия и даже находил в христианских мотивах «хлеба и вина как тела и крови» очевидное наследие культов плодородия. Кстати говоря, христианский ритуал причастия, евхаристия, — одна из самых странных и удивительных сторон христианской религии. Многие, включая античного неоплатоника Порфирия и одного из величайших религиоведов Мирча Элиаде, приходили к выводу о том, что евхаристия — это ритуал магического каннибализма. Католики и православные христиане воспринимают причастие буквально. Якобы при причащении происходит чудо пресуществления хлеба и вина в плоть и кровь Иисуса Христа. Это важный момент христианского вероучения, которому посвящены весьма странные патристические тексты («Иисус сладчайший»). Но антропологу это напоминает ритуалы архаичных племен каннибалов, в которых воины племени поедали части своих побежденных противников, чтобы приобрести их силу. Совершая причастие, христиане как бы приобретают богочеловеческую природу Христа. Конечно, современные апологеты станут интерпретировать этот ритуал несколько иначе, но его структура, назначение и сущность очевидны. И это по-своему поразительно.

Вторичность и откровенно мифологический характер присущи всем сторонам любой существующей религии. Паломники, приезжающие в Иерусалим, зажигают от горящей благодатным огнем лучины тридцать три свечи, чтобы увезти эти соприкоснувшиеся с чудом свечи с собой. То же касается и освящения религиозных предметов в святилище в храме в Вифлееме и на Камне миропомазанья в храме Гроба Господня. Все это слишком очевидным образом напоминает магию контакта, другой пример которой — волосы жертвы в кукле Вуду. Изображение распятия Иисуса Христа и христианский культ святых мучеников играют такую же роль, что и человеческие жертвоприношения у ацтеков, сюжет о Саньке Матросове в СССР или современные телепередачи о преступлениях и войнах: образ смерти, насилия и физической угрозы трудно игнорировать, он всегда вызывает сильные чувства. Чувство «сакрального» начинается с ощущения страха. По этой причине жертвоприношение или его замещение — часто главный ритуал культа. Об этом писал Рене Жирар в исследовании «Насилие и священное».

Вот почему для атеиста нет принципиальной разницы между религиозными учениями, мифами или художественными произведениями: все они устроены одинаково (помимо того, что все это вымысел или вообще буквальная бессмыслица). Сюжет существует в целях произведения впечатления на аудиторию, содержит конфликт, протагониста с антагонистом и путь к разрешению конфликта. Талантливое художественное произведение оригинально. Хорошая литература — интеллектуальная игра, предложенная автором читателю, в которой интересен и выразителен каждый элемент, а плохая литература жертвует непротиворечивостью сюжета, оригинальностью последовательности элементов и изобретательностью в угоду прямому авторскому высказыванию.

Занятно, что религиозные сюжеты зачастую интереснее в изложении литераторов и режиссеров. Знаменитые примеры — фильм Мартина Скорцезе «Последнее искушение Христа», снятый по роману Никоса Казандзакиса, «Иуда Искариот» Леонида Андреева, изложение истории Христа в «Мастере и Маргарите» Михаила Булгакова и рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда» Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса. С моей точки зрения, особенно хороша последняя, впрочем, как и все произведения Уэббера. Честно говоря, мне кажется, что «Иисус Христос — суперзвезда» имеет большую художественную ценность, чем собственно Евангелия. В рок-опере нет вульгарных чудес, конфликт интереснее, роль Иуды сложнее (Иуда вообще всегда был любим писателями, уж больно противоречива его роль), и аудитория вольна в своих интерпретациях и симпатиях, да музыка там лучше. Полагаю, что христиане уже смирились с той простой мыслью, что история Христа является таким же достоянием художественной литературы, как история Геракла или Сократа (ведь и саму историю Христа можно рассматривать как литературное сочинение по мотивам более схематичных мифов об Осирисе или Бахусе).

Как видите, аналогия между религиозным мифом и художественным сюжетом слишком очевидна, чтобы просто так выкинуть ее из головы. Поиск распространенных литературных и мифологических тропов в идеологиях, политических мифах, городских легендах и других «системах убеждений» — вообще хорошее упражнение для ума, позволяющее иначе взглянуть на все то, что Морис Хальбвакс называл «коллективной памятью» — огромным множеством сюжетов, которое мы называем культурой.