5.

5.

Теперь мы подошли к самому главному.

В любом государстве властвует политически активное меньшинство, часто называемое «политической элитой», «политическим классом», «правящим классом» и т. д. А точнее, властвует верхушка этого меньшинства, формируемая, воспроизводимая, ротируемая в порядке зачастую непонятном и даже невидимом внешним наблюдателям. Эта верхушка – олигархат, ее властвование – олигархия (греч. ? ???????? – власть немногих). Можно также использовать синоним «олигократия». Даже в самых крупных и развитых странах численность олигар-хата составляет не более нескольких тысяч человек (в небольших и неразвитых это может быть чрезвычайно узкий круг, до нескольких десятков человек).

В своих рассуждениях об олигархии и олигархате я опираюсь в первую очередь на классическую теорию элит (элитизм), разработанную Гаэтано Моской и Вильфредо Федерико Дамазо Парето.

Главный принцип своей доктрины Моска сформулировал так: «Fra le tendenze ed i fati costanti, che si trovano in tuti gli organismi politici, uno ve n’?, la cui evidenza pu? essere facilmente a tuti manifesta: in tute le societ?, a cominciare da quelle pi? mediocremente sviluppate e che sono appena arrivate ai primordi della civilt?, fno alle pi? colte e pi? forti, esistono due classi di persone: quella dei governanti e quella dei governati. La prima, che ? sempre la meno numerosa, adempie a tute la funzioni politiche, monopolizza il potere e gode i vantaggi che ad esso sono uniti; mentre la seconda, pi? numerosa, ? direta e regolata dalla prima in modo pi? o meno legale, ovvero pi? o meno arbitrario e violento, e ed esso fornisce, almeno apparentemente, i mezzi materiali di sussistenza e quelli che alla vitalit? dell’ organismo politico sono necessari». Nella pratica della vita tuti riconosciamo l’esistenza di questa classe dirigente o classe politica…» («среди неизменных явлений и тенденций, проявляющихся во всех политических организмах, одно становится очевидно даже при самом поверхностном взгляде. Во всех обществах (начиная со слаборазвитых или с трудом достигших основ цивилизации вплоть до наиболее развитых и могущественных) существуют два класса людей – класс правящих и класс управляемых. Первый, всегда менее многочисленный, выполняет все политические функции, монополизирует власть и наслаждается теми преимуществами, которые дает власть, в то время как второй, более многочисленный класс, управляется и контролируется первым в форме, которая в настоящее время более или менее законна, более или менее произвольна и насильственна и обеспечивает первому классу, по крайней мере внешне, материальные средства существования и все необходимое для жизнедеятельности политического организма. В реальной жизни мы все признаем существование этого правящего класса (или политического класса) …»). И далее: «Nel fato ? fatale la prevalenza di una minoranza organizzata, che obbedisce ad unico impulso, sulla maggioranza disorganizzata» («в действительности суверенная власть организованного меньшинства над неорганизованным большинством неизбежна»).[305]

Выскажу лишь одно возражение. Большинство – все же организованное. Да, оно не самоорганизованное и никогда не самоорганизуется. Но оно организовано меньшинством.

Моска применял исключительно политический (политико-исторический) метод, Парето же – скорее антропологический, то есть более глубокий. Он исходил из объективного неравенства индивидуальных способностей людей, проявляющегося во всех сферах социальной жизни. «социальная гетерогенность» в конечном счете приводит к противопоставлению массы управляемых индивидов управляющему меньшинству, которое он называл «le classi elete», «elite». Парето предложил и более узкое понятие правящего класса – это та часть элиты, которая играет определяющую роль в политике, которая является правящей элитой. «Lasciando da parte la fnzione della „rappresentanza popolare“ e badando alla sostanza, tolte poche eccezioni di breve durata, da per tuto si ha una classe governante poco numerosa, che si mantiene al potere, in parte con la forza, in parte con il consenso della classe governata, molto pi? nunierosa. Le diferenze stanno principalmente: in quanto alla sostanza nelle proporzioni della forza e del consenso, in quanto alla forma, nei modi coi quali si usa la forza e si consegue il consenso». («если оставить в стороне фикцию „народного представительства“ и обратиться к существу дела, то обнаружится, что, за небольшими недолговременными исключениями, повсеместно имеется малочисленный правящий класс, удерживающий власть отчасти силой, отчасти с согласия класса управляемых, значительно более многочисленного. Принципиальные различия в том, что касается сущности, состоят в соотношении между силой и согласием, а что касается формы – в способах, с помощью которых применяется сила и достигается консенсус»).[306]

5.2.1. Из известных нам авторов первыми об олигархии писали Платон и Аристотель, естественно, не разводившие формальную и фактическую организацию власти, не различавшие формы правления и формы режима, правовой статус и реальное властвование. Они же постарались наполнить это понятие негативным содержанием. Платон рассматривал, а Аристотель был склонен рассматривать олигархию как правление, основанное на имущественных цензах, как властвование богачей, как плутократию (от греч. ??????? – богатство); но ни тот, ни другой этим словом не пользовались. Оба приписывали олигархическим государствам всевозможные пороки.

Вот несколько характеристик олигархии из платоновского «государства»:

«Это строй, основывающийся на имущественном цензе; у власти стоят там богатые, а бедняки не участвуют в правлении».[307]

«Установление имущественного ценза становится законом и нормой олигархического строя: чем более этот строй олигархичен, тем выше ценз… такого рода государственный строй держится применением вооруженной силы или же был еще прежде установлен путем запугивания».[308]

«[…] подобного рода государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства: одно – бедняков, другое – богачей. Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга».[309]

«Но нехорошо еще и то, что они, пожалуй, не смогут вести какую бы то ни было войну так как неизбежно получилось бы, что олигархи, дав оружие в руки толпы, боялись бы ее больше, чем неприятеля… вдобавок они не пожелали бы тратиться на войну, так как держатся за деньги».[310]

У Аристотеля в «Политике» олигархия – «обезьяна» аристократии, ее извращенная форма. При аристократии «правят лучшие» и «имеется в виду высшее благо государства и тех, кто в него входит»[311]. А при олигархии же блюдутся «выгоды состоятельных граждан» и, соответственно, общая польза в виду не имеется[312]. «аристократия [переходит] в олигархию из-за порочности начальников, которые делят [все] в государстве вопреки достоинству, причем все или большую часть благ [берут] себе, а должности начальников [распределяют] между одними и теми же людьми, превыше всего ставя богатство» – это уже цитата из «никомаховой этики»[313]. В качестве примера олигархии Аристотель приводил, в частности, плутократические порядки в Карфагене[314], каковые порицал («вполне естественно, что покупающие власть за деньги привыкают извлекать из нее прибыль, раз, получая должность, они поиздержатся; невероятно, чтобы человек бедный и порядочный пожелал извлекать выгоду, а человек похуже, поиздержавшись, не пожелал бы этого»[315]). Тут же, впрочем, признавая, что государственная система Карфагена заслуженно пользуется «хорошей славой».[316]

Аристотель описывал не только плутократическую, но также и наследственную олигархию, при которой государственные должности переходят по наследству[317] и пр.

Но важно, однако, не это. Во-первых, и Платон, и Аристотель считали правление немногих совершенно естественным. «[…] верховная власть непременно находится в руках либо одного, либо немногих, либо большинства»[318]. Во-вторых, олигархия у них – это «неправильно» организованное «неправильное» правление «неправильных» немногих. А возможно и желательно правление «правильных» немногих, организованное «правильно» и «правильное». Утопист Платон грезил о правлении философов[319]. Аристотель рассуждал о политие (????????), в которой синтезируется лучшее из олигархии и демократии – еще одной извращенной формы правления, «отклоняющейся» как раз от той же политии[320] (в таком случае олигархию он тоже мог бы назвать «отклонением» от политии, но не сделал этого).[321]

«Говоря попросту, полития является как бы смешением олигархии и демократии. Те виды государственного строя, которые имеют уклон в сторону демократии, обычно называются политиями, а те, которые склоняются скорее в сторону олигархии, обыкновенно именуются аристократиями, потому что люди, имеющие больший имущественный достаток, чаще всего бывают и более образованными, и более благородного происхождения. […]

Каким образом возникает наряду с демократией и олигархией так называемая полития и каково должно быть ее устройство… существуют три способа соединения и смешения. Либо следует взять существующие законоположения в олигархии и в демократии, относящиеся хотя бы, например, к судопроизводству. […] второй способ состоит в том, чтобы взять среднее между присущими олигархии и демократии постановлениями о цензе касательно, положим, участия в народном собрании. Для участия в нем при демократическом строе имущественный ценз либо вовсе не требуется, либо требуется совсем незначительный; олигархический строй, наоборот, выставляет требование высокого ценза. Общих признаков здесь нет, но для политии можно взять средний ценз между обоими указанными. При третьем способе объединения можно было бы взять одну часть постановлений олигархического законодательства и другую часть постановлений демократического законодательства. Я имею в виду следующее: одной из основ демократического строя является замещение должностей по жребию, олигархического же – по избранию, причем в демократиях это замещение не обусловлено имущественным цензом, а в олигархиях обусловлено. Следовательно, отличительный признак аристократии и политии мы получили бы, если бы взяли из олигархии и демократии по одному из отличительных для них признаков в деле замещения должностей, а именно: из олигархии – то, что должности замещаются по избранию, а из демократии – то, что это замещение не обусловлено цензом. Итак, вот еще один из способов смешения. Мерилом того, что такого рода смешение демократии и олигархии произведено хорошо, служит то, когда окажется возможным один и тот же вид государственного устройства называть и демократией и олигархией. Те, кто пользуется обоими этими обозначениями, очевидно, чувствуют, что ими обозначается смешение прекрасное; а такое смешение заключается именно в середине, так как в ней находят место обе противоположные крайности [выделено мной. – В. И.]».[322]

Почему, говоря о властвовании немногих, я предпочитаю говорить именно об олигархии? использовать слово, считающееся сейчас, особенно в нашей стране, ругательным или, по крайней мере, «сомнительным»?[323]

Традиция требует обращаться к грекоязычной терминологии. Нарушать ее не надо. Да, Платон и Аристотель, как сказано, негативировали понятие олигархии (правда, Аристотель был готов брать из нее «лучшее»). Однако они также изрядно негативировали и понятие демократии[324]. Это не помешало спустя многие века «реабилитировать» его. И еще как «реабилитировать»! современное понимание демократии, как уже было подробно показано, существенно отличается от античного. Почему же тогда нужно догматизировать платоновские и Аристотелевские определения олигархии?

Еще Томас Гоббс резонно утверждал, что аристократия и олигархия суть одно и то же, просто исторически сложилось, что слово «олигархия» используют в качестве негативного синонима слова «аристократия»: «they that are displeased with Aristocracy, called it Oligarchy» («те, кто недоволен аристократией, называют ее олигархией»)[325]. Аристотель и сам признавал: дескать, зачастую «аристократию считают некоей олигархией».[326]

Продолжая эту линию рассуждения, замечу, что исторически же понятие аристократии оказалось крепко вписано в контексте феодализма и того, что называют «феодализмом». Аристократ в современном понимании – это феодал, дворянин, магнат и т. п., то есть земельный собственник или держатель, как правило, наследственный, наделенный соответствующими привилегиями, в том числе социальными и политическими.

Понятие олигархии же, напротив, постепенно освободилось от жесткой привязки к плутократии. Сейчас никого не удивишь формулировками «бюрократическая олигархия», «партийная олигархия», а также «аристократическая олигархия». Аристократию стало уместно рассматривать как один из видов олигархии. Возможно, лучший вид, но именно вид.

К тому же властвующие немногие отнюдь не всегда имели и имеют знатное или вообще сколь-либо благородное происхождение. И можно ли непременно считать их «лучшими»? Заботятся ли они об общем благе или только о собственном? соответственно, как общее и «олигархическое» блага соотносятся с интересами государства? Полагаю, что такие вопросы, мягко говоря, излишне оценочные. Попытки ответить на них и сделать выводы на основании ответов чреваты скатыванием к субъективизму и бесплодному морализаторству.

В общем, повторяю, если обсуждать властвование немногих, то следует говорить об олигархии.

Суть олигархии – не в цензовых ограничениях, не во властвовании богачей, знати или «лучших», а принципиально во властвовании немногих над всеми остальными.

5.2.2. Роберт Михельс, опираясь на подробное исследование партийной социологии, сформулировал «eherne Gesetz der Oligarchie» («Iron Law of Oligarchy», «железный закон олигархии»), согласно которому во всякой человеческой организации неизбежно должна складываться и складывается олигархия[327]. Необходимость управления организацией, то есть сама природа организации, востребует лидеров, руководителей, властный аппарат, состоящий из профессионалов. И власть неизбежно концентрируется в их руках. «Wer Organisation sagt, sagt Tendenz zur Oligarchie»[328] («Кто говорит „организация“– тот говорит „тенденция к олигархии“»). В английском переводе, кстати, формулировка Михельса была «заострена» и тем самым «улучшена»: «Who says organization, says oligarchy[329]» («Кто говорит „организация“– тот говорит „олигархия“»).

Из «железного закона олигархии» следует, что, во-первых, чем многочисленнее организация, чем сложнее ее цели и задачи, тем меньше в ней элементов демократии (здесь – в смысле самоуправления) и больше – олигархии. Соответственно, во-вторых, такая политическая организация, как государство («организация организаций», если угодно), по определению не может быть организована демократически[330]. Потому «[…] die Mehrheit der Menschen, durch eine grausame Fatalit?t der Geschichte dazu vorherbestimmt […] die Herrschaf einer kleinen Minderheit […] und nur als Piedestal f?r Gro?e der Oligarchie zu dienen» («[…] большинство людей жестокой фатальностью истории обречены […] терпеливо сносить над собой господство незначительного меньшинства […] и служить пьедесталом для величия олигархии»).[331]

Вне зависимости от формы правления любой политический режим всегда олигархический, олигократический, вне зависимости от того, кто заявляется носителем государственной власти, реальным ее носителем выступает олигархат[332]. Как сказал арон: «on ne peut pas concevoir de r?gime qui, en un sens, ne soit oligarchique» («режим, который в каком-либо смысле не был бы олигархическим, немыслим»).[333]

По своему генезису и структуре олигархат может быть аристократическим (феодальным, служилым и пр.), плутократическим, бюрократическим[334], клерикальным, военным, партийным. Исторически чаще всего встречались различные гибридные варианты. Сейчас «костяк» олигархата в большинстве «развитых» стран составляют политические руководители государства, верхушка бюрократии, в том числе «силовой», крупнейшие собственники и предприниматели, топ-менеджеры ведущих бизнес-структур, религиозные деятели, лидеры ведущих партий и общественных объединений, профсоюзные боссы, «медиакраты».

Принадлежность к олигархату определяется не занятием значительной и «ресурсной» должности в государственном аппарате – олигарх далеко не всегда занимает какую-либо государственную должность, не всегда имеет какой-то официальный статус, – а участием во властвовании, вовлеченностью в процесс принятия и реализации государственных решений, в том числе, конечно, тех самых конечных и последних решений. Участие и вовлеченность обеспечивают происхождение, карьерные успехи (в самом широком смысле, в частности, успешную карьеру ведь может сделать как придворный, так и революционер), заслуги (также в самом широком смысле этого слова), богатство (но отнюдь не любой богач становится олигархом), связи, общественная известность и популярность, удачное стечение жизненных обстоятельств. Можно родиться олигархом (причем наследственная передача олигархического статуса практикуется отнюдь не только в отсталых странах, но и в самых «цивилизованных»). Можно стать олигархом благодаря собственным сознательным усилиям. Можно быть назначенным олигархом или даже попасть в олигархат буквально благодаря случаю.

У любого олигархата есть свое ядро и своя периферия, взаимодействие между ними бывает организовано самыми различными способами, но a priori залог устойчивости любого олигархата – механизм взаимной ротации ядерных и периферийных фигур (вовсе не обязательно частой и оформляемой публично через те же выборы) и обновления его состава в целом за счет включения представителей политической и пр. элиты и «контрэлиты» (оппозиционных элитных групп).

Глава государства и основные руководители исполнительной власти (глава и члены правительства, главы регионов и пр.) всегда входят в состав олигархата, хотя, безусловно, не всегда принадлежат к его ядру (глава государства же может не являться фактическим правителем). Депутатский корпус, за исключением отдельных «народных избранников», обычно довольствуется только принадлежностью к элите, и то нередко условной и временной – на срок полномочий. То есть большинство депутатов не входят даже в число периферийных олигархов. Разумеется, от «выпадения» из олигархата не застрахован никто, включая губернаторов, министров, президентов. Но здесь нужно понимать, что обычно не потеря должности влечет утрату власти, а утрата власти приводит к потере должности. И можно уйти, даже быть изгнанным из власти формально, но остаться в ней фактически. Примеров «бывших», оставшихся, сохранившихся в олигархате довольно много.

Олигархия бывает демократической, если властвование олигархов ограничено и «замаскировано» демократическими институтами и практиками.

Олигархия бывает автократической, если правитель (соправители) возвышен над остальными олигархами, относительно автономен от них, если автократия ограничивает и опять же «маскирует» их властвование.

Олигархия бывает одновременно демократической и автократической, если соответствующие элементы сочетаются.

Если этих элементов нет, то налицо идеальная («чистая») олигократия. Идеальная и та олигархия, которую не удалось ни ограничить, ни «замаскировать» демократией и / или автократией. (Как в России во второй половине 1990-х гг., когда в условиях политической слабости и непопулярности президента Бориса Ельцина и власти в целом практически открыто признавалось, что государством правят не столько выбранные избирателями политики и назначенные ими чиновники, сколько крупные предприниматели, разбогатевшие на внешнеторговых и финансовых махинациях и приватизации, которых так и называли – «олигархи». На самом деле кроме тех олигархов-предпринимателей были и разные другие. Но суть в другом: в том, что олигархат считался совершенно независимым от российской нации, а бизнес-олигархи – от президента.)

Демократические и автократические институты и практики обеспечивают вертикальную мобильность, а значит, обновление, ротацию олигархата (в том числе могут предупреждать «закрытие» олигархата, если к этому есть тенденции), задают «правила игры».

Властвование немногих очень часто нужно представлять властвованием всех и / или властвованием одного – ради получения нужной степени легитимности и популярности власти, ради посильного сокрытия ее подлинной картины и смягчения конфликтности между властвующими и подвластными.

Может и не быть ни демократии, ни автократии. А олигархия есть всегда. Олигархия есть не просто обязательный, не просто ключевой, а базовый элемент любого более-менее современного политического режима, его основа. Слова «режим» и «олигархия» до определенного предела взаимозаменяемы.

Никакие революции, перевороты или «случайные» победы на выборах оппозиционных несистемных политиков ничего по существу в политическом режиме не меняют и не могут изменить. Можно «оседлать историю», то есть уловить и эффективно использовать протестные настроения масс, «народа», или просто воспользоваться ситуацией для того, чтобы войти в олигархат, стать его лидером, реорганизовать, провести ротацию и пр. Смена политических, религиозных, идеологических, социально-экономических, культурных парадигм зачастую сопровождается частичной или полной заменой олигархата (репрессиями, физическим истреблением старых олигархов). Но заменой олигархата, а не отказом от олигократии. Тут действительно действует «железный закон».[335]

Античная демократия (мерократия) в этой связи предстает исключением, которое подтверждает правило и которое его объясняет. В тех же Афинах демократия (мерократия) всегда дополнялась олигократией – тамошний олигархат включал политических лидеров как аристократического, так и незнатного происхождения, полководцев, богатых предпринимателей, политических активистов и пр. Так что античная демократия (мерократия) была олигархической, она не могла не быть олигархической.[336]

Уже после издания первой редакции этой книги я прочитал ряд работ государствоведа-«евразийца» Николая Алексеева, в одной из которых обнаружил мысли, весьма схожие со своими. Приведу лишь три цитаты:

«Можно признать […] весьма обоснованным взгляд, […] что в жизни государства действовал всегда закон „меньшего числа“, то есть ясно выраженное меньшинство было представителем культурных тенденций государства в мировой истории, а среди этого меньшинства еще более узкий слой фактически руководил государством».[337]

«Неофициально управляющей группой в демократии оказались партийные вожаки и партийные комитеты, та партийная олигархия, существование которой можно считать доказанным всеми честными исследователями западной партийной жизни. Официальными выразителями этой олигархии являются государственные органы современных демократий – парламенты, ответственные кабинеты и т. п.».[338]

«Если рассматривать проблему [организации власти] с точки зрения реальных властных отношений, то можно сказать, что никогда и нигде не существовало чистой монархии [автократии, монократии. – В. И.], ибо реально власть монарха всегда опиралась на известный ведущий слой и управляла при помощи правящей группы [курсив мой. – В. И.]. Исторически известные нам монархии все без исключения были аристократиями, опиравшимися на класс землевладельцев или на известные служилые группы. Но с таким же правом можно утверждать, что не существовало и демократии. То, что называлось в истории „демократиями“ […] и даже демократия современная […] по социальному существу своему было также чисто олигархическим образованием, знало прямое преобладание одних социальных слоев над другими… все это уполномочивает сделать вывод, что фактически все известные нам государства были олигархиями [выделено Алексеевым. – В. И.] и вообще не существовало никакого иного государства, кроме олигархического [выделено мной. – В. И.]».[339]

Алексеев, впрочем, сделав эти выводы, ими отнюдь не удовлетворился, притом что сам разрабатывал и пропагандировал, помимо прочего, элитистскую концепцию «ведущего слоя» и «управляющей группы», основанную на доктрине Парето. Он решил уйти от понятия олигархии и предложил собственную оригинальную терминологию, которая, однако, не прижилась.[340]

5.3.1. Тезис о демократической «маске» олигархии, думается, нуждается в дополнительных разъяснениях. Выше уже говорилось, что нация не может властвовать нигде и никак, в том числе потому, что ее «много». Олигархат же обычно не может править открыто потому, что его «мало»[341]. И потому что человечество культурно и социально «выровнялось» («выровнено»).

Исключения сейчас возможны лишь там, где сохраняются, консервируются традиционные политические культуры. Там же, где они разрушены либо основательно разложены, то есть практически повсеместно, олигархаты правят более-менее скрыто. Официально признавать подвластность наций не просто нежелательно, а невозможно. Представления о всеобщем политическом равенстве, о принадлежности власти нациям, о демократии (в смысле «народовластия») как о лучшей форме властвования стали в последние века общим местом и светским «символом веры». Они зафиксированы во множестве правовых актов, включая конституционные и международные. Ученые, публицисты и политические маргиналы, конечно, могут оспаривать и даже отрицать «нациоцентризм» и критиковать демократию[342], но ни один мало-мальски серьезный политик, политический карьерист (в любом смысле этого слова) никогда не позволит себе ничего подобного. Не следует игнорировать и то, что сами олигархи зачастую не считают себя таковыми, вполне искренне исповедуют «демократические ценности» и даже убеждены в «демократичности» своего властвования.

5.3.2. На Западе олигархии с XX в. «маскируются» почти целиком. При этом участие граждан в политике и управлении государством все чаще и все больше подменяется иллюзиями участия. В последние десятилетия благодаря, в том числе, значительному прогрессу в сферах политических технологий, pr и медиа, политический процесс часто сводится к красочным и динамичным постановкам. Это форма, за которой непропорционально мало содержания. Правда, очень убедительная для масс форма. Наиболее ярким примером стали президентские кампании в США с их праймериз, партийными конвентами и теледебатами.[343]

Сформулированы многочисленные концепции «полиархии», «меритократии»[344], «элитной демократии»), до известного предела сглаживающие противоречия между официальными демократическими декларациями и олигархической действительностью либо объясняющие, почему при современной демократии нет и не должно быть «народовластия» и она все равно остается демократией и якобы не превращается при этом в олигархию.

Так, Людвиг Генрих фон Мизес еще в 1920-е гг. Вовсю выхолащивал классическую демократическую теорию: «идея, что при настоящей демократии люди будут проводить время в совете подобно членам парламента, возникла из представления о древнегреческом городе-государстве периода упадка; но при этом упускается из виду тот факт, что такие общины вовсе не были демократиями, поскольку исключали из общественной жизни рабов и всех тех, кто не обладал всей полнотой прав гражданина. Там, где все должны трудиться, „чистый“ идеал демократии становится нереализуемым. Стремление увидеть демократию реализованной именно в этой невозможной форме есть не что иное, как педантское доктринерство… Чтобы достичь целей демократических установлений, необходимо только, чтобы законодательная и административная работа следовала воле большинства народа… существо демократии не в том, что каждый пишет законы и управляет, но в том, чтобы законодатели и управляющие на деле зависели от воли народа, чтобы их можно было мирно заменить в случае конфликта»[345]. Любопытно, что фон Мизес был искренне уверен, что «разбил» концепцию Михельса, дескать, «демократия не делается менее демократичной оттого, что лидеры выделяются из массы, чтобы посвятить себя целиком политике».[346]

Йозеф Алоис Шумпетер в 1942 г., «выбраковав» и выбросив из теории демократии концепты «воли народа», «народовластия» и т. п.[347], утверждал, что «демократический метод – это такое институциональное устройство для принятия политических решений, при котором отдельные индивиды обретают власть принимать политические решения в конкурентной борьбе за голоса людей».[348]

Данило Дзоло, дотошный комментатор и беспощадный критик Шумпетера, подробно разобрал эту формулировку: «[…] демократия является, таким образом, процедурной уловкой, предусматривающей, что народ в развитых и дифференцированных обществах хотя формально и считается обладателем политического суверенитета, но фактически не способен осуществлять этот суверенитет. Демократическая модель – это сочетание процедур и учреждений, позволяющее народному суверенитету проявляться единственно возможным для него образом, то есть в сотрудничестве в производстве правления и, следовательно, политических решений. […]

Главные элементы концепции демократии, пересмотренной Шумпетером, можно, пожалуй, аналитически выразить в трех следующих пунктах:

1) для признания политического режима демократическим необходимо рассматривать […] исключительно процедуры…

2) в демократических режимах, в отличие от режимов автократических и деспотических, производство правления происходит в результате конкурентной борьбы.

3) Эта борьба направлена на завоевание голосов народа, а ее исход определяют результаты выборов».[349]

После второй мировой войны некоторое время шла дискуссия между теоретиками, опиравшимися на классическое понимание демократии как «народовластия», и новаторами-ревизионистами во главе с Шумпетером. К 1970-м гг., как отмечает Сэмюэль Филлипс Хантингтон, дебаты закончились победой последних[350] [очень смелое утверждение! – В. И.]. Сам Хантингтон, будучи убежденным «шумпетерианцем», предлагал определять уровень демократичности государства, учитывая меру, «в какой лица, наделенные высшей властью принимать коллективные решения, отбираются путем честных, беспристрастных, периодических выборов, в ходе которых кандидаты свободно соревнуются за голоса избирателей, а голосовать имеет право практически все взрослое население».[351]

Роберт Даль по существу переопределил демократию как «правление меньшинств», которое якобы принципиально отличается от «правления меньшинства»[352]. Впрочем, обычно он описывал и описывает демократию как «полиархию», предполагающую, если упрощенно, распределение власти между множеством политических групп и их свободную и публичную конкуренцию друг с другом за голоса избирателей[353]. Это свое «открытие» он использовал, кроме прочего, для критики все того же Михельса, заявив, что, несмотря на олигархическую организацию партий, межпартийная конкуренция гарантирует, что «политика правительства будет со временем отвечать предпочтениям большинства голосующих».[354]

Карл Раймунд Поппер был еще откровеннее: «в „теории“ […] современные демократии все еще основаны […] на не имеющей ничего общего с практикой идеологии, согласно которой именно народ, все взрослое население является… реальным верховным, единственно законным правителем. В действительности народ нигде не правит»[355]. Власть народа – фикция, по мнению Поппера; возможно и необходимо господство права (rule of law), при котором правительство может быть смещено вотумом большинства и т. д..[356]

Безусловно, демократия не исчерпывается процедурой конкурентных выборов, оформляющих и дополняющих публичное соперничество различных элитных групп, потенциалом «мирной» смены власти, rule of law и т. д. Это элементы одной из разновидностей современной демократии – либеральной демократии. Режим вообще не исчерпывается процедурами или потенциалами. С другой стороны, очевидно, что от того же сведения демократии к процедуре всего полшага до признания олигархической сущности западных либерально-демократических режимов.[357]

Дзоло, обобщив идеи Шумпетера и его единомышленников и последователей, объединил всех этих авторов в «неоклассическую школу демократии». По его оценке, характерная черта их однозначно элитистского учения – «попытка избежать любого противопоставления элитистских тезисов традиции классической демократии. Для таких авторов, как Моска, Михельс и Парето, элитизм был реалистическим и консервативным (пусть порой и открыто авторитарным и антидемократическим) возражением радикально-демократическому и социалистическому прогрессизму но у представителей неоклассической школы функция элит стала, по-видимому, чем-то не столько направленным против демократии, сколько главным содержанием, сутью демократии». Для них «„реальная демократия“ демократична потому, что она является элитарным режимом, который в то же время остается плюралистическим и либеральным [выделено дзоло. – В. И.]».[358]

Приведу еще одно мнение, на этот раз Лео Штрауса, «анти-Шмитта»: «Что такое современная демократия? Как-то было сказано, что демократия – это вид политического режима, опирающийся на добродетель. Демократия – это политический режим, при котором все или большинство взрослых являются людьми добродетели, и поскольку добродетель, кажется, требует мудрости, то режим, в котором все взрослые люди или же их большинство добродетельны и мудры, или режим, при котором все или большинство взрослых развили свой разум до высокой степени… одним словом, демократия предназначена быть аристократией, расширившейся до всеобщей аристократии. […]

Существует целая наука, которую я, как и тысячи других людей, преподаю как профессионал, политическая наука, которая, так сказать, не имеет иной темы, кроме сопоставления изначальной концепции демократии или того, что можно назвать идеалом демократии, с демократией как она есть. Согласно крайнему взгляду, господствующему в этой профессии, идеал демократии был полнейшим заблуждением, и единственной вещью, имеющей значение, является функционирование демократий и поведение людей при демократиях. Современная демократия, поскольку она не является всеобщей аристократией, была бы властью массы, если бы не тот факт, что массы не умеют править, а управляются элитами, то есть группами людей, по той или иной причине находящихся наверху или имеющих неплохой шанс там оказаться [выделено мной. – В. И.]; говорят, что одной из важнейших добродетелей, требующихся для беспрепятственного функционирования демократии, в том, что касается масс, является электоральная апатия, то есть недостаток общественного духа; пусть, конечно, не солью земли, но солью современной демократии являются те граждане, которые не читают ничего, кроме спортивных страниц и разделов комиксов. Действительно, тогда демократия – это не правление масс, а массовая культура [выделено мной. – В. И.]. Массовая культура – это культура, которая может быть приобретена с помощью самых посредственных способностей, без какого бы то ни было умственного и морального усилия и по очень дешевой цене.[359]

Вряд ли тут еще нужны какие-то комментарии. Пожалуй, остается только процитировать Джованни Сартори, для которого демократия является лишь «системой, основанной на фиктивной воле большинства и, в сущности, изобретенной и поддерживаемой правлением меньшинства».[360]

5.33. Необходимо отметить, что благодаря своей демократической, либерально-демократической «маске» западные (а вслед за ними и многие незападные, но подражавшие западным) олигархии приобрели довольно специфические черты и свойства. «Маска», что называется, отпечаталась на лице. Если не приросла. Длительная практика массового вовлечения народонаселения в политику, имитации такого вовлечения, постепенное снятие почти всех формальных цензов (имущественного, религиозного, расового, гендерного, и пр.) и неформальных барьеров вкупе с культивированием политической конкуренции и плюрализма привели в итоге к опасному размыванию элит и, следовательно, олигархатов. Выяснилось, что чем тщательнее и дольше олигархия прячется за демократию, тем более «демократическим» – в смысле зависимости от демократических институтов и практик – становится процесс воспроизводства и ротации олигархии. Подчеркну: имеется в виду не увеличение прозрачности и понятности процесса, и тем более не повышение реальной роли электората в нем. Чтобы добиться признания и согласия на властвование, выиграть во внутриэлитной конкуренции, олигархам и претендентам на олигархический статус приходится все больше и все чаще идти на уступки «простому гражданину», «массовому избирателю», то есть заигрывать с ним, потакать его порокам, подстраиваться под него стилистически и ментально, то есть перенимать степень его примитивности и меру его невежества[361]. Мало того, благодаря «демократическим» социальным лифтам и «окнам возможностей» в элиты и олигархаты проникает все больше случайных деятелей, объективно не готовых и не способных нести бремя власти и ответственности за нее. Особенно рельефно это проявилось в собственно политической, собственно государственно-властной сфере. Долгие десятилетия тон там задавали профессиональные политики, зачастую потомственные, которых традиционно попрекали «элитарностью», обвиняли в коррупции, лоббизме и т. д. Сейчас их все больше теснят всевозможные «гражданские активисты», «общественные организаторы», «медиаперсоны» и прочие «непрофессионалы» (естественно, отнюдь не менее склонные к коррупции и лоббизму), эффективно использующие демократические институты и практики, а также современные информационные технологии, да еще умело добивающиеся «демократизации демократии»[362]. Они не успевают пройти необходимую «школу», «обтесаться», проникнуться элитарным духом. Более того, они подчас стараются уклоняться от этого. Входя в элиту по факту, удачливые парвеню не желают считаться элитой, продолжают противопоставлять себя ей, блюдя свою «народность». Профессионалам все труднее их обучать и адсорбировать, происходит скорее обратный процесс. То есть профессионалы не подтягивают «новобранцев» на свой уровень (как было почти всегда), а сами опускаются на их уровень.[363]

Но главная проблема, конечно, лежит в иной плоскости. Образно выражаясь, либеральная демократия не предполагает ни тормозов, ни заднего хода. Она стремится к полному и окончательному «освобождению». Поэтому за «освобождением» большинства последовало «освобождение» всевозможных меньшинств (сопровождающееся академическими рассуждениями даля и пр. О том, что для демократии-де на самом деле важно не мнение большинства, а консенсус меньшинств). Поэтому либеральные демократии «демократизуются». Поэтому либеральная демократия «экспортируется», причем порой во вред странам-«экспортерам» (не говоря уже об «импортерах»). Здравомыслящие либералы вроде Закарии призывают остановиться, но остановиться никто не сможет. Мы наблюдаем не девиацию либерально-демократического «прогресса», а его кульминацию.

5.4. Многие незападные государства копировали и копируют западные модели либерально-демократической олигархии с той или иной степенью успешности. Но хорошо известны и примеры частичного «опубличивания» и даже легализации олигархий как при копировании, так и при выстраивании альтернативных демократических и недемократических моделей. Имеется в виду, в частности, официальное либо неофициальное закрепление особой роли правящей партии или партии власти и партийного руководства – СССР, Китай с 1949 г., Мексика в 1938 – 2000 гг.[364] (партократия, на определенном этапе неизбежно трансформирующаяся в партийную бюрократию, партбюрократию, – когда партия срастается с государственным аппаратом)[365], религиозно-политических лидеров – Иран (теократия), генералитета – Япония в 1900 – 1945 гг., Турция с основания республики Мустафой Кемалем в 1923 г. по 2000-е гг., Аргентина, Бразилия, Чили в разные периоды своей истории в XX в. (стратократия[366]). Чаще всего демократический элемент в незападных странах «уравновешивается» автократическим, то есть олигархии дополняются и «маскируются» не только демократией, но и автократией, либо демократический элемент присутствует в минимальном объеме или вовсе отсутствует, то есть внешне олигархия предстает личной диктатурой. Хотя и сам Запад в XX в. знал олигархии и демократическо-автократические (упоминавшийся деголлевский режим), и автократические (режимы в Италии при Бенито Муссолини в 1926 – 1943 гг., в Австрии при Энгельберте Дольфусе и Курте фон Шушниге в 1933 – 1938 гг., в Португалии при Антониу ди Оливейре Салазаре в 1933 – 1968 гг., в Испании при Франсиско Франко Баа-монде в 1939 – 1975 гг.).

5.5. Олигархии (и, следовательно, политические режимы) можно и нужно делить также на соревновательные и консенсусные.

Соревновательная олигархия организована на конкурентных началах, олигархи и олигархические коалиции, претенденты на олигархический статус публично соперничают напрямую или опосредованно через партийные, медийные, общественные институты. При консенсусной олигархии политическая конкуренция существенно ограничена, подчас вплоть до ее полной непубличности – из соображений сохранения политической стабильности и т. п. Соревновательная олигархия, конечно, не только не исключает, но, напротив, востребует свой консенсус. Как минимум консенсус о «правилах игры». Другое дело, что они не всегда оказываются адекватными и не всегда соблюдаются. И у такого консенсуса нет реального гаранта. Приходится полагаться на традиции, обычаи и право. Иногда их более чем достаточно, иногда нет, все зависит от политической культуры и конкретной конъюнктуры. В свою очередь при консенсусной олигархии, как сказано, конкуренция ограничена. Но не отменена. Конкуренция неотменяема в принципе, поскольку имманентна человеческой природе. Сущностное различие здесь не в наличии или отсутствии конкуренции либо консенсуса. При соревновательной олигархии конкуренция рассматривается как благо, как основа и как фактор развития. А при консенсусной – как «неизбежное зло», как то, что надлежит сдерживать или секвестировать.

Соревновательная олигархия при ее совмещении с либеральной демократией предполагает достаточно регулярную ротацию ядерных и периферийных участников олигархата посредством выборов, создает довольно многочисленные социальные лифты для желающих приобщиться к элите, войти в олигархат. При таком совмещении обеспечивается доступ во власть более многочисленного числа людей и групп, нежели при совмещении соревновательной олигархии и любой другой разновидности демократии. Но это никак нельзя считать безусловным благом.

Ограничение конкуренции при консенсусной олигархии гарантируется и поддерживается правителем-автократом (соправителями-автократами), выступающим верховным источником политической воли, устанавливающим «правила игры» и обеспечивающим их соблюдение. Возможен и вариант, при котором олигархат не позволяет появиться сильному правителю и при этом, стремясь консервировать статус-кво, самоограничивает себя, ограничивает возможности претендовать на олигархический статус.

Когда правитель-автократ навязывает себя либо устанавливает свой консенсус принуждением[367] и / или поддерживает его репрессиями, следует говорить о диктатуре. Такие случаи, однако, в наши дни редки. Режимы Сапармурата Ниязова (туркмения, 1991 – 2006 гг.) или Теодоро Обианга Нгемы Мбасого (Экваториальная Гвинея, с 1979 г.) – прецеденты по-своему уникальные. Вообще же к диктатурам относятся все консенсусные режимы, систематически применяющие насилие («неавтократические» партийные диктатуры типа большевистской и т. д.).[368]

Соревновательной бывает олигархия демократическая или демократическо-автократическая. Но не только. В Великобритании в XVII—XIX вв. функционировала идеальная соревновательная олигархия, то есть не демократическая и не автократическая (структура олигархата – аристократическая, затем аристократическо-плутократическая). Консенсусной же бывает олигархия и идеальная, и автократическая, и демократическая, и демократическо-автократическая. Примеры первого – «постфеодальные» аристократические режимы в арабских petrostates, военные режимы в Греции в 1967 – 1974 гг. при «черных полковниках»[369], в Аргентине в 1976 – 1983 гг., в Бразилии в 1964 – 1985 гг., лютая партийная диктатура «красных кхмеров» в Камбодже в 1975 – 1979 гг. И т. п. Примеры второго – режимы в Парагвае при альфредо стресснере Ма-тиауде в 1954 – 1989 гг., в Индонезии при Ахмеде Сукарно в 1959 – 1966 гг. И Мухаммеде Cухарто в 1966 – 1998 гг. Примеры третьего – нынешние режимы в Китае и Иране (там автократические элементы основательно вывелись после, соответственно, отхода от власти «патриарха китайских реформ» Дэн Сяопина в 1990-е гг.[370] и смерти лидера исламской революции и первого Рахбара Рухоллы Мусави Хомейни в 1989 г.[371]). Примеры четвертого – режимы в России при владимире Путине, в Казахстане при Нурсултане Назарбаеве, в Азербайджане при гейдаре и ильхаме алиевых.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.