7. Амбивалентные 1990-е годы

7. Амбивалентные 1990-е годы

После того как завершилась конкурентная борьба между двумя общественными системами и деятельность Совета Безопасности была разблокирована, ООН — до этого времени fleet in being[148] — стала важным форумом мировой политики. Начиная с первой иракской войны, Совет Безопасности только в период 1990–1994 годов 8 раз принимал решения об экономических санкциях и об акциях вмешательства, направленных на поддержание мира; 5 раз речь шла о военном вмешательстве. После неудач в Боснии и Сомали Совет Безопасности действует более осторожно; помимо эмбарго на вооружение, а также экономических санкций последовали и другие одобренные ООН мероприятия по стабилизации ситуации в Заире, Албании, Центральной Африке, Сьерра-Леоне, Косово, Восточном Тиморе, Конго и Афганистане. Роль Совета Безопасности в мировой политике стала очевидной и в тех двух случаях, когда он отказался одобрить военное вмешательство, — при интервенции НАТО в Косово и при введении американских и британских войск в Ирак. В первом случае были основания сожалеть о неспособности Совета Безопасности принять решение[149]. Во втором случае Совет Безопасности укрепил репутацию ООН как института, отказывающегося от проведения политики, очевидно противоречащей международному праву; укрепил также и тем, что тщательно избегал последующего признания результатов военных действий. Три факта подчеркивают возросший политический вес ООН.

Совет Безопасности участвует в решении не только межгосударственных конфликтов, но и конфликтов, возникающих внутри государств; он реагирует:

— на факты насилия в ситуации гражданской войны или распада государственной целостности (как это происходило в бывшей Югославии, Либерии, Анголе, Бурунди, Албании, Центрально-африканской Республике и Восточном Тиморе);

— на грубое нарушение прав человека, на этнические чистки (как в Родезии и Южной Африке, в Северном Ираке, Сомали, Руанде и Заире);

— на разрушение демократического порядка (в Гаити и Сьерра-Леоне)[150].

Кроме того, Совет Безопасности продолжает традиции Нюрнберга и Токио и инициирует деятельность трибуналов по военным преступлениям (за бойню в Руанде и бывшей Югославии).

Сомнительное понятие так называемых «стран-изгоев» (Schurkenstaaten)[151] (Джон Роулз пользуется более нейтральным выражением «outlaw-states»[152]) указывает не только на проникновение фундаменталистского образа мыслей в риторику ведущей державы Запада, но и характеризует практику международного правового признания. В международных отношениях государства, нарушающие нормы безопасности и прав человека, принятые ООН, все чаще подвергаются дискриминации. Регулярные информационные обзоры организаций-наблюдателей, работающих во многих странах мира (Human Rights Wotch и Amnesty International[153]), способствуют тому, что такие государства постепенно утрачивают свою легитимность[154]. Разъяснительная работа и угрозы извне в сочетании с деятельностью оппозиции внутри страны привели к тому, что правительства ряда стран (Индонезии, Ливии, Марокко) пошли на уступки.

Но наряду с этими прогрессивными подвижками существуют и обратные, весьма разочаровывающие тенденции. ООН располагает лишь слабыми финансовыми ресурсами. Во многих случаях своего вмешательства она наталкивается на сопротивление правительств, декларирующих волю к совместным действиям; ведь эти правительства по-прежнему сами контролируют военные ресурсы, а в своих решениях зависят от одобрения со стороны общественности их собственных стран. Вмешательство в процессы гражданской войны в Сомали сорвалось, потому что правительство США вывело свои войска, опасаясь негативной реакции собственного населения. Но еще хуже, чем с такими неудачными интервенциями, обстоит дело с интервенциями, которые либо отложены, либо запоздали, как, например, в иракском Курдистане, в Анголе, Конго, Нигерии, Шри Ланке и даже в Афганистане. Такие члены Совета Безопасности, обладающие правом вето, как Россия и Китай, могут заблокировать любое вмешательство ООН ссылкой на то, что оно является вмешательством во «внутренние дела» того или иного государства; однако от избирательного восприятия и асимметричной оценки гуманитарных катастроф больше всего страдают страны Черного континента.

В Руанде командир дислоцированных там подразделений голубых касок ООН уже в начале января 1994 года предупреждал компетентные подразделения ООН о возможных в скором будущем массовых убийствах. А 7 апреля началась резня, которая за три последующих месяца унесла жизни 800 тысяч жертв, в основном представителей этнического меньшинства тутси. ООН затянуло с началом военного вмешательства, к которому его обязывала конвенция 1948 года об истреблении народа. Постыдная избирательность, с которой Совет Безопасности оценивает ситуацию и реагирует на нее, выдает те преимущества, которые национальные интересы все еще имеют по сравнению с глобальными обязательствами международного сообщества. Бесцеремонное игнорирование обязательств в особенности обременяет Запад, которому сегодня, даже без учета влияния процессов политически недостаточно институционализированной экономической глобализации, приходится бороться как с издержками неудачной деколонизации, так и с замедленными последствиями своей колониальной истории[155].

В обеих сферах своей компетенции — угроза национальной безопасности и массовые нарушения прав человека — ООН сталкивается с эскалацией нового типа насилия. Против государств, проводящих преступную политику, ООН может использовать в случае необходимости вооруженные силы, принадлежащие разным государствам. Правительства отдельных стран, скрытно приобретающие оружие массового уничтожения или занимающиеся его нелегальным производством, все еще представляют значительную опасность. Правительства зачастую причастны к этническим чисткам и территориальным захватам. Но угрозы, которые исходят от этих криминальных государств, во все большей степени отступают перед той опасностью, которую несет с собой насилие, не имеющее государственной организации (entstaatlicher Gewalt). «Новые войны» неоднократно возникали в результате распада авторитета государственной власти, которая разлагается на мешанину из этнонационализма, родовой распри, международной преступности и террора гражданской войны. Эти процессы подчинены другой логике, нехарактерной для классических форм гражданской войны с ее идеологическими конфронтациями[156].

Глобальный терроризм, который подпитывается сегодня энергией религиозного фундаментализма, отличается от всего перечисленного тем, что он не привязан к определенной территории, и поэтому с ним еще труднее бороться[157]. Новым является не террористический расчет, даже не способ нанесения удара (символическое значение штурма башен-близнецов Всемирного торгового центра не представляет собой исключения), а своеобразная мотивация и, прежде всего, логистика этого денационализированного насилия, действующего в масштабах всего мира в виде слабо сплетенной сети. «Успех», которого эти террористы, на их взгляд, добились с 11 сентября 2001 года, объясняется многими факторами. Мы не должны забывать о двух его составляющих: об огромном резонансе, который находит ужас в высокосложном и осознавшем свою уязвимость обществе; и о неадекватной реакции высокооснащенной сверхдержавы, обладающей мощным технологическим потенциалом, который она готова использовать против негосударственных сетей, прибегая к услугам национальных вооруженных сил. Террористический расчет нацелен на достижение «успеха», который напрямую зависит от ожидаемых «военных и внешнеполитических, внутриполитически-правовых и социально-психологических последствии ударов»[158].

Недостатки в практике ООН, которая нуждается в реформе, очевидны. Однако новые типы насилия, которые все чаще и все настоятельнее принуждают к конструктивным и преодолевающим конфликты изменениям порядка в международном сообществе, представляют собой лишь самые назойливые симптомы разложения национальных взаимозависимостей и перехода к постнациональному взаимодействию. И эти тенденции, которые сегодня в виде ключевого понятия «глобализация» оказались в центре внимания, вовсе не идут вразрез с кантовским проектом всемирно-гражданского порядка. Они идут ему навстречу. Глобализация создает для все еще далеко забегающей вперед идеи всемирно-гражданского состояния упрочивающий контекст, и в нем сопротивление политическому обустройству мирового общества не воспринимается как препятствие, которое невозможно преодолеть.