Бунтарство, Не Революция

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Бунтарство, Не Революция

Человек не достиг той точки, в которой правительства могут быть распущены. Анархисты, такие как Кропоткин, выступали против закона, против правительств. Он хотел их распустить Я тоже анархист, но в смысле, совершенно противоположном Кропоткинскому.

Я хочу поднять уровень сознания человеческих существ до такой точки, в которой правительства станут бесполезными, суды будут оставаться пустыми, потому что никого не будут убивать, насиловать, никого не будут мучить или беспокоить. Понимаете разницу?[5] Акцент Кропоткина на том, чтобы распустить правительства. Мой акцент — на том, чтобы поднять уровень сознания человеческих существ до такой точки, в которой правительства станут — сами собой — бесполезными. До той точки, в которой суды начнет закрываться, в которой полиция начинает исчезать, потому ей нечего делать, и судьям говорят: «Ищите другую работу». Я анархист в совершенно другом измерении. Пусть сначала люди будут готовы, и тогда правительства исчезнут сами собой. Я не за то, чтобы уничтожать правительства; они исполняют определенную потребность. В человеке столько варварского, столько уродливого, что если отменить силу, все общество придет в хаос

Я не за хаос. Я хочу, чтобы человеческое общество стало гармоничным целым, огромной коммуной, охватывающей весь мир: люди медитирующие, люди без всякого чувства вины, люди огромной безмятежности, молчания; люди радующиеся, танцующие, поющие; люди, у которых нет желания ни с кем соревноваться, люди, которые отбросили саму идею о том, что они особенные, и должны это доказать, став президентом Америки; люди, которые больше не страдают комплексом неполноценности, никто из которых не хочет быть выше других, и никто не хвалится своим величием.

Правительства испарятся, как роса на утреннем солнце. Но это совершенно другая история, совершенно другой подход. Пока этот момент не наступил, правительства нужны.

Это просто. Если вы больны, нужно лекарство. Такой анархист, как Кропоткин, хочет уничтожить лекарства. Я хочу, чтобы вы были здоровыми и не нуждались в лекарствах. Автоматически вы их выбросите — что вы будете делать с этими лекарствами? Они совершенно бесполезны, фактически, даже опасны; большинство лекарств ядовиты. С какой целью вы станете их накапливать? Посмотрите на разницу в акцентах.

Я не против лекарств, я против болезни человеческих существ, которая делает необходимыми лекарства. Я бы хотел, чтобы человеческое существо было более здоровым, — что возможно при помощи генной инженерии — человеческое существо, для которого невозможно быть больным, потому что мы с самого рождения программируем его таким образом, что оно не может заболеть, применяем к его телу средства, позволяющие ему бороться с болезнью Безусловно, тогда лекарства исчезнут, аптеки исчезнут, врачи исчезнут, медицинские колледжи закроются. Но я не против их! Это будет простым следствием здорового человечества.

Я хочу, чтобы был один мир, один язык, одна религиозность, одно человечество, и, когда человечество станет действительно взрослым, одно правительство.

Правительство — это не что-то такое, чем можно гордиться. Его существование — это оскорбление Его существование говорит о том, что вы — все еще варвары, что цивилизация еще не случилась; иначе какая была бы необходимость в том, чтобы вами распоряжалось правительство?

Если вся преступность исчезнет, если исчезнут страхи, что другие могут вас эксплуатировать или убить, то что вы сделаете со всей бюрократией правительства? Вы не можете ее продолжать, потому что она — бремя на экономике нации, тяжелое бремя, и оно становится больше и больше. Иерархии склонны становиться больше и больше, по той простой причине, что никто не хочет работать, все ненавидят работу. И каждому нужно больше и больше помощников; аппарат растет.

Вы можете увидеть в любом правительственном учреждении папки, нагроможденные на столах. Если только вам не удастся кого-то подкупить, ваша папка может остаться где-то в недрах гигантской груды и никогда не достигнуть ее вершины. И бюрократы наслаждаются тем, что папок так много; это делает их большими, особенными. У них есть власть над столькими людьми; в их умах все эти папки содержат власть над людьми.

Я — анархист совершенно другой категории, нежели чем все анархисты, которые существовали на земле. Я — сам себе категория, потому что мой подход ни на чей не похож Я не против правительства, я против необходимости в правительстве Я не против судов, я против необходимости в судах

Когда-нибудь, однажды, я вижу возможность того, что человек сможет жить без всякого контроля — религиозного или политического, потому что он будет сам себе дисциплиной.

Есть история о том, как ученик приходит к мастеру и спрашивает его, свободен ли человек. t Мастер говорит этому ученику встать и оторвать одну ногу от земли. Ученик, стоя на одной ноге — с другой в воздухе — понимает еще меньше, чем раньше. Теперь мастер просит его оторвать от земли и вторую ногу.

Ошо, не будешь ли ты так добр рассказать о свободе ОТ и о свободе ДЛЯ?

Свобода от очень заурядна, обыденна. Человек всегда пытался быть свободным от того или другого. Это не творческий подход. Это негативная сторона свободы. Свобода для — это творчество. У тебя есть определенное видение, которое тебе хочется претворить в действительность, и ради него ты хочешь свободы.

Свобода от — всегда от прошлого, свобода для — всегда для будущего.

Свобода для — это духовное измерение, потому что ты движешься в неизвестное и, может быть, однажды — в непознаваемое. Она даст тебе крылья. Свобода от, самое большее, может снять с тебя наручники. Это необязательно принесет пользу — и вся история это подтверждает. Люди никогда не думали о второй свободе, на которой я так настаиваю; они думали только о первой — потому что у них нет прозрения, чтобы увидеть вторую. Первая видима: у них на ногах цепи, у них на руках наручники. Вы хотите от них освободиться, но для чего? Что вы будете делать руками? Вы можете даже раскаяться в том, что попросили свободы от

Это случилось в замке Бастилии во время Французской революции. Это была самая знаменитая французская тюрьма, отведенная только для тех, кто был приговорен к тюремному заключению пожизненно. Человек входил в Бастилию живым и никогда живым не выходил из нее — выходили только мертвые. Надетые на узников наручники и цепи запирали, а ключи выбрасывали в колодец, находившийся внутри Бастилии, — потому что ключи больше были не нужны. Если замки никогда не будут открыты, какая надобность в ключах? В этой тюрьме было более пяти тысяч человек. Какой смысл напрасно хранить пять тысяч ключей и поддерживать их в порядке? Когда узники входили в темные камеры, они входили в них навечно.

Французские революционеры, конечно, подумали, что Первое, что нужно сделать, это освободить заключенных из Бастилии. Бесчеловечно помещать человека, что бы он ни сделал, в темную камеру, чтобы он просто ожидал смерти, которая может прийти через пятьдесят лет, через шестьдесят лет. Шестьдесят лет ожидания — это безмерная мука для души. Это не наказание, это месть, мщение за то, что люди не подчинились закону. Между их действиями и наказанием нет равновесия.

Революционеры открыли двери и вытащили людей из темных камер. И они были удивлены. Узники не были готовы выйти из камер.

Вы можете понять. Человек прожил шестьдесят лет в темноте — солнце для него слишком ярко. Он не хочет выходить на свет. Его глаза стали слишком чувствительными. И какой в этом смысл? Ему уже восемьдесят лет. Когда он вошел, ему было двадцать. Вся его жизнь прошла в этой темноте. Эта темнота стала его домом.

Революционеры захотели сделать заключенных свободными. Они сломали их цепи, их наручники — потому что ключей не было. Но заключенные этому противились. Они не хотели выходить из тюрьмы. Они говорили:

— Вы не понимаете нашего состояния. Если человек шестьдесят лет провел в тюрьме, что он будет делать снаружи? Кто даст ему пищу? Здесь его кормят, и он может отдыхать в своей мирной темной камере. Он знает, что он почти мертв. Снаружи он не сможет найти свою жену или узнать, что с ней сталось, его родители умерли, его друзья умерли или совершенно забыли его. И никто не даст ему работы. Кто даст работу человеку, который шестьдесят лет не работал? — И к тому же человеку из Бастилии, в которой держат самых опасных преступников? Одного названия Бастилии будет достаточно, чтобы ему отказали в любой работе. Зачем вы нас принуждаете? Где мы будем спать? У нас нет дома. Мы почти забыли, где раньше жили, — наверное, теперь там живет кто-то другой. Наши дома, наши семьи, наши друзья, весь наш мир настолько переменился за эти шестьдесят лет; мы не сможем с этим справиться. Не мучьте нас больше. Нас достаточно мучили.

И в том, что они говорили, был смысл. Но революционеры — упрямые люди; они их не слушали. Они заставили этих людей выйти из Бастилии, но в тот же вечер почти все пришли обратно. Они сказали:

— Дайте нам поесть, потому что мы голодны.

Некоторые пришли среди ночи и сказали:

— Дайте нам наши цепи, потому что без них мы не можем спать. Пятьдесят, шестьдесят лет мы спали в наручниках, с цепями на ногах, в темноте. Они почти стали частью наших тел, и мы не можем без них спать. Верните нам наши цепи — и мы хотим в свои камеры. Мы были всем довольны. Не навязывайте нам свою революцию. Мы — бедные люди. Вы можете делать революцию где-нибудь в другом месте.

Революционеры были потрясены. Но этот случай показывает, что свобода от — это не обязательно благословение.

Вы можете это видеть во всем мире; страны освободились от Британской Империи, от Испанской Империи, от Португальской Империи — но их ситуация стала гораздо хуже, чем была, когда они были рабами. По крайней мере, в рабстве они успели к нему привыкнуть. Они отбросили амбиции, они приняли свое положение как судьбу.

Свобода от рабства просто создает хаос.

Вся моя семья была вовлечена в борьбу за свободу Индии. Все члены семьи сидели в тюрьме. Это помешало их образованию. Никто из них не смог получить степень в университете, потому что прежде, чем они смогли сдать экзамены, их поймали — кто-то провел в тюрьме три года, кто-то— четыре года. И тогда уже было слишком поздно начинать заново, и они стали подлинными революционерами. В тюрьме они вошли в контакт со всеми лидерами революции; и все их жизни оказались посвященными революции.

Я был маленький, но я обычно спорил со своим отцом, со своими дядями: «Я могу понять, что рабство уродливо, что оно лишает человека достоинства, отнимает престиж человеческого существа; против него нужно бороться. Но вот я хочу сказать: что вы будете делать, когда будете свободны? Свобода от ясна, я не против нее. Но я хочу, чтобы вы знали и ясно понимали, что вы собираетесь Делать со своей свободой. Вы умеете жить в рабстве. Умеете ли вы жить в свободе? Вы знаете, что в рабстве нужно соблюдать определенный порядок; иначе вы будете раздавлены, убиты, расстреляны. Знаете ли вы, что в свободе это поддержание порядка будет вашей ответственностью? Никто не будет вас убивать, и никто другой не будет ни за что ответственным — вам придется быть ответственными за все. Спрашивали ли вы ваших лидеров, для чего эта свобода?»

И я никогда не получал никакого ответа. Они говорили. «Прямо сейчас мы слишком поглощены тем, чтобы избавиться от рабства: о свободе мы позаботимся потом».

Я говорил: «Это не научный подход. Если вы сносите старый дом и вы разумны, то должны, по крайней мере, подготовить эскиз нового дома Лучше всего, если вы подготовите новый дом, прежде чем сносить старый. Иначе вы останетесь без дома, и тогда будете страдать — потому что в старом доме быть лучше, чем вообще остаться без дома».

В моей семье часто были гостями великие лидеры индийской революции — и я постоянно спорил с ними об этом. И я так и не нашел ни одного лидера индийской революции, у которого был бы ответ на то, что они собираются делать со свободой.

Свобода пришла. Индуисты и мусульмане убивали друг друга миллионами. Их удерживали от того, чтобы убивать друг друга только британские силы; эти силы были удалены, и по всей Индии начались беспорядки Жизнь каждого оказалась в опасности. Целые города горели; целые поезда горели, и людям не позволяли выбраться из горящих поездов.

Я сказал. «Странно. Этого не происходило в рабстве, и это происходит в свободе — и причина просто в том, что вы не были готовы к тому, что такое свобода»

Страна была разделена на две части — революционеры никогда об этом не думали Во всей стране царил хаос, и люди, пришедшие к власти, обладали определенной квалификацией — квалификацией в том, чтобы сжигать мосты, чтобы сжигать тюрьмы, убивать людей, которые порабощали страну. Эта квалификация не имеет ничего общего с тем, чтобы строить новую страну. Но они были лидерами во время революции; естественно, они оказались у власти. Они боролись, они победили, и власть оказалась у них в руках. И это были неправильные руки.

Ни одному революционеру нельзя предоставлять власть — потому что он умеет только саботировать, ноне умеет созидать; он умеет только разрушать. Ему нужно оказать почет, воздать дань уважения, наградить золотыми медалями и всем прочим, но не давайте ему власти.

Придется найти людей, которые умеют быть творческими, — но это будут люди, которые не участвовали в революции.

Это очень тонкий вопрос. Поскольку творческие люди связаны со своим творчеством, их не интересует, кто стоит у власти. Кто-то должен править, но британцы это или индийцы, им все равно. Они заботились о том, чтобы вкладывать энергию в свою творческую работу, и они не были в высших чинах среди революционеров. Но теперь революционеры не позволят им прийти к власти. Фактически, творческие люди — предатели. Они никогда не участвовали в революции, а вы хотите дать им власть?

Каждая революция в мире до сих пор терпела поражение, и по той простой причине, что люди, которые делают революцию, обладают квалификацией одного рода, а люди, которые делают страну, создают страну, создают в людях ответственность, относятся к другой группе. Они не участвуют в разрушении, в убийстве. Но они не могут прийти к власти. Власть переходит в руки тех, кто сражался. И естественно, каждая революция по своей сути обречена на поражение, если только то, что я говорю, не будет ясно понято

В революции есть две части, от и для; и должно быть два рода революционеров: те, кто работает над первым — свободой от, и те, кто будет работать, когда закончат работу первые, — над свободой для Но это трудно устроить. Кто это устроит? Каждый полон жажды власти. Когда революционеры добиваются победы, власть оказывается у них в руках; они не смогут никому ее отдать, и страна окажется в хаосе. В каждом измерении она будет с каждым днем падать ниже и ниже.

Именно поэтому я не учу революции, я учу бунтарству. Революция принадлежит толпе; бунтарство принадлежит индивидуальности. Индивидуальность изменяет сама себя. Она не заботится о структуре власти; ей просто удается изменить собственное существо, дать рождение в себе новому человеку. И если вся страна становится бунтарской…

И вот что в этом прекраснее всего: в бунтарстве могут участвовать обе разновидности революционеров, потому что в бунтарстве многое должно быть разрушено, и многое должно быть создано Что-то придется разрушить, для того чтобы создать, поэтому это привлекательно для тех и других: для тех, кого интересует разрушение, и для тех, кого интересует созидание.

Это не явление толпы. Это ваша собственная индивидуальность. И если миллионы людей переживут бунтарство, тогда власть стран, наций окажется в руках этих людей — бунтарей. Только в бунтарстве революция может достичь успеха, иначе революция страдает раздвоением личности.

Бунтарство одно, едино.

И всегда помните, в бунтарстве разрушительность и творчество идут рука об руку, поддерживая друг друга. Это не отдельные процессы. Как только вы их разделяете, как это происходит в революции, вся история повторяется.

История в этом вопросе не закончена Это красивая, мистическая история. Человек приходит к мастеру, чтобы спросить, насколько человек свободен, независим. Свободен ли он тотально, или есть ограничение? Есть ли что-то подобное судьбе, кишмету, предначертанию, есть ли Бог, налагающий ограничение, от которого никогда нельзя освободиться?

Мистик ответил по-своему — не логически, но экзистенциально. Он сказал:

— Встань

Наверное, этот человек почувствовал, что это какой-то глупый ответ. «Я задал ему простой вопрос, а он просит меня встать». Но он сказал.

— Посмотрим, что получится.

Он встал. И мистик сказал:

— Теперь оторви от земли одну ногу.

Этот человек к этому времени, наверное, уже начал думать, что пришел к сумасшедшему; что общего это имеет со свободой, независимостью? Но раз он уже пришел… и, наверное, рядом была толпа учеников, и этот мистик пользовался всеобщим уважением; не повиноваться ему было бы непочтительно, и в его просьбе не было ничего плохого. И он оторвал одну ногу от земли, одна нога оказалась в воздухе, другая осталась на земле.

И тогда мастер сказал:

— Очень хорошо. Только еще одно. Теперь подними и другую ногу.

Это невозможно! Этот человек сказал:

— Ты просишь меня сделать невозможное. Я уже поднял правую ногу. Теперь я не могу поднять левую.

Мастер сказал:

— Но ты свободен. Сначала ты мог поднять левую ногу. Тебя не связывал никакой приказ. Ты был совершенно свободен выбрать, какую ногу поднять, левую или правую. Я ничего об этом не говорил, это решил ты сам. Ты поднял правую ногу. Само это твое решение сделало невозможным поднять левую ногу. Не беспокойся о судьбе, кишмете, Боге. Просто подумай о простых вещах.

Любое действие, которое вы совершаете, не позволяет вам сделать другое действие, противоречащее ему. Поэтому каждое действие — это ограничение. Из этой истории это так ясно. В жизни это не настолько ясно, потому что вы не можете видеть одну ногу на земле, а другую в воздухе. Но каждое действие, каждое решение — это ограничение.

Вы совершенно свободны, прежде чем решить, но как только вы решили, само ваше решение, сам ваш выбор приносит ограничение. Никто другой вам не навязывал этого решения; это в природе вещей — вы не можете делать одновременно взаимоисключающие вещи. И хорошо, что не можете; иначе… вы уже в хаосе., вы были бы в еще большем хаосе, если бы могли делать взаимоисключающие вещи одновременно. Вы сошли бы с ума. Это просто экзистенциальная мера безопасности.

В основе вы полностью свободны выбирать, но как только вы выбрали, сам ваш выбор приносит ограничение.

Если вы хотите быть совершенно свободными, не выбирайте. Именно здесь начинается учение о невыбирающей осознанности. Почему все великие мастера настаивают, что нужно просто быть осознанным и не выбирать? Потому что в го мгновение, как вы выбираете, вы теряете часть своей тотальной свободы и остаетесь только с ее частью. Но если вы остаетесь без выбора, ваша свобода остается тотальной.

Есть только одно, что тотально свободно, — и это невыбирающая осознанность. Все остальное имеет ограничения.

Вы любите женщину — она красива, но очень бедна. Вы любите богатство — есть другая женщина, которая очень богата, но безобразна, отвратительна. Теперь вам приходится выбирать. И что бы вы ни выбрали, это принесет страдание. Если вы выберете красивую девушку, она бедна, и вы всегда будете раскаиваться, что напрасно упустили все эти богатства, — потому что красота через несколько дней знакомства принимается как должное, и вы ее больше не видите. Что вы будете делать с этой красотой? Вы не можете купить машину, не можете купить дом, не можете купить ничего Теперь вам остается только биться головой об эту красоту — что вам делать? И ум начинает думать, что выбор был неправильным.

Но если вы выбираете отвратительную, безобразную женщину, у вас будет все, что можно купить за деньги: дворец, слуги, все возможные приборы, но вам придется терпеть эту женщину — и не только терпеть, но и говорить: «Я тебя люблю». И вы не можете даже ее ненавидеть, так она отвратительна. Даже чтобы ненавидеть, нужен кто-то, кто не вызывает отвращения, потому что ненависть — это отношения. И вы не можете наслаждаться этими машинами, дворцом и садом, потому что за вами постоянно следует отвратительное лицо этой женщины. И она знает, что вы женились не на ней, вы женились на ее богатстве, и она будет обращаться с вами как со слугой, не как с возлюбленным. И это правда: вы никогда ее не любили. Тогда вы начнете думать, что было бы лучше иметь бедный дом, обычную еду — по крайней мере, та женщина была красивая, и вам было бы с ней хорошо. Выбрав эту, вы были идиотом.

Что бы вы ни выбрали, вы будете раскаиваться, потому что другой выбор останется и будет вас преследовать.

Если человеку нужна абсолютная свобода, единственно возможное — это невыбирающая осознанность.

И когда я вместо революции предлагаю отдать предпочтение бунтарству, я подвожу вас ближе к законченному целому В революции вы обязательно будете разделены, либо от чего-то, либо для чего-то. Нельзя иметь то и другое одновременно, потому что для этого нужны разные квалификации. Но в бунтарстве оба эти качества сочетаются вместе.

Когда скульптор создает статую, он делает то и другое; он отсекает камень — разрушает камень таким, каким он был, — и, разрушая камень, он создает красивую статую, которой не было раньше. Разрушение и создание происходят одновременно, они не разделены.

Бунтарство целостно.

Революция состоит из двух частей — ив этом опасность революции. Это слово красиво, но за многие века оно стало ассоциироваться с расцепленным умом. Я против всякого рода расщепленностей, потому что они приводят вас к шизофрении.

И все страны, освободившиеся от рабства, переживают агонию, которую невозможно себе представить. Они никогда не переживали подобной агонии, когда были рабами, а они были рабами триста, четыреста лет. За триста лет, четыреста лет они никогда не сталкивались с такой агонией, и всего за несколько десятилетий они оказались в таком аду, что недоумевают: «Зачем мы боролись за свободу? Если это свобода, то рабство было лучше». Рабство никогда не лучше. Просто эти люди не осознают, что они выбрали половину свободы.

Другая половина может быть завершена, но не теми же самыми людьми, которые сделали революцию Для другой половины потребуется совершенно другого рода разум, мудрость. Потребуются не те люди, которые убивали, бросали бомбы, жгли поезда, полицейские участки и почтовые отделения, — это не те люди.

В моей семье мой дед был против того, чтобы отправлять моих дядей в университет. Только моему отцу как-то удалось отправить их в университет. Мой дед говорил: «Ты не знаешь. Я знаю этих мальчиков. Ты пошлешь их в университет, и, в конце концов, они окажутся в тюрьме — такая там атмосфера».

Большая часть революции была совершена студентами, молодыми людьми. Ничего не зная о жизни… — они никогда ничего не переживали — но у них была энергия, у них была жизненная сила; они были молоды и полны романтических идей о свободе. Они делали все — делали бомбы, бросали бомбы, убивали бюрократов и политиков. Они делали все. И когда они вышли из тюрьмы, то внезапно обнаружили, что у них оказалась вся власть, но нет никакого искусства, чтобы ее использовать. У них не было и большого разума — что делать с властью? Они стали притворяться. Они наслаждались эйфорией, и на мгновение страна тоже наслаждалась эйфорией — теперь у власти наши собственные люди! — Но вскоре эти люди начали сражаться друг с другом.

Революция содержит — и, я думаю, будет содержать всегда — ту проблему, что ее делают люди определенного склада, и власть оказывается у них в руках… а жажда власти — в человеческой природе. Они не захотят никому ее отдать. Но сделать нужно именно это. Теперь нужно найти людей, которые достаточно мудры, — которые помогут стране всеми возможными способами, внося больше технологии, внося новые методы сельского хозяйства; которые могут представить в стране новые индустрии, которые могут открыть двери страны, чтобы весь мир вкладывал в нее деньги.

Но в Индии произошло прямо противоположное. Страна начала с каждым днем приходить в упадок, опускаться. И она продолжала опускаться, и никто не мог указать простого факта, что у власти стоят неправильные люди.

Просто воздайте революционерам почести, дайте им награды, вручите им призы, выдайте удостоверения, написанные золотыми буквами, чтобы они могли повесить их у себя дома, — но не давайте им власти.

Видя это бедственное положение всех революций, я > начал думать о бунтарстве, которое индивидуально. И индивидуальность способна синтезировать разрушительные и творческие силы в одно целое в своей невыбирающей осознанности.

И если многие люди переживут это бунтарство, — которое ни против кого не направлено, которое направлено только против собственной обусловленности, — и дадут рождение новому человеческому существу внутри себя, тогда проблема не будет трудной.

Революция должна быть признана устаревшей.

(Ошо «Передача лампы», гл. 42)

Если вы боретесь и сражаетесь, думаете ли вы, что сможете тем самым трансформировать мир и его ситуацию? Путем борьбы и сражения вы только станете такими же, как те люди, с которыми боретесь и сражаетесь; это один из фундаментальных законов жизни. Выбирайте врагов тщательно! Друзей вы можете выбирать не задумываясь, потому что друзья на вас так не повлияют, не оставят в вас такого следа, как враг. Человек должен быть очень осторожен в выборе врагов, потому что ему придется бороться с этим врагом. В борьбе вам придется применять его же стратегии, его же тактики. И вам придется применять эти стратегии и тактики многие годы; они создадут в вас обусловленность. Именно так происходило веками.

Иосиф Сталин оказался гораздо более опасным царем, чем те цари, которые правили Россией прежде, чем победил коммунизм. Почему? — потому что он научился стратегиям у царей. В борьбе с царями ему пришлось научиться тем же методам и средствам, к которым прибегали они. Проведя всю жизнь в борьбе, практикуя насилие — к тому времени как Иосиф Сталин пришел к власти, он уже был царем, очевидно, гораздо более опасным, потому что победил в борьбе с царями. Наверное, он был хитрее, насильственнее, наверное, у него было больше амбиций, больше от Макиавелли. Иначе победить в борьбе с царями было бы невозможно.

И он сделал то же самое, только в гораздо большем масштабе: он победил всех царей! Все цари, сложенные вместе, никогда не совершали столько насилия, столько убийств, как один Иосиф Сталин. Он выучил урок так хорошо, что подозревают даже, что лидер революции, Ленин, был отравлен Иосифом Сталиным. Ленин был болен, и под видом лекарства ему постепенно давали яд, и это его убило. Если бы Ленин оставался в живых, Иосиф Сталин был бы человеком номер три, потому что был еще один человек, Лев Троцкий, который был человеком номер два. Поэтому в первую очередь нужно было уничтожить Ленина — он убил Ленина — и потом убить Троцкого — он убил Троцкого. Тогда он оказался у власти, и как только он оказался у власти, то стал убивать всех Все члены Политбюро, все высокопоставленные коммунистические лидеры были постепенно убиты Сталиным. Поскольку они знали все стратегии, их нужно было удалить.

Это случалось во всех революциях во всем мире.

Этот мир — очень красивый мир, но им управляют не те руки — но когда я это говорю, я не имею в виду, что нужно начать бороться с этими неправильными руками. Я говорю: пожалуйста, не будьте этими неправильными руками сами, вот и все.

Я не учу революции, я учу бунтарству, и разница огромна. Революция — политическая, бунтарство — религиозно.

Революция требует, чтобы вы организовались в партию, в армию и боролись с врагами. Бунтарство требует, чтобы вы были бунтарями как индивидуальности, вы просто выходите из всей этой колеи. По крайней мере, вы не должны разрушать природу.

И если больше и больше людей будет выпадать из общей массы, мир может быть спасен. Это будет истинной революцией, вне политической; она будет духовной. Если больше и больше людей будет выходить из старого ума и его путей, если больше и больше людей будет становиться любящими, если больше и больше людей будут становиться не амбициозными, если больше и больше людей будут становиться нежадными, если больше и больше людей прекратят интересоваться политикой власти, престижем, респектабельностью… Если больше и больше людей станут выходить из этой старой, прогнившей игры и жить свою жизнь по-своему… Это не борьба со старым, это только высвобождение из-под хватки старого — и это единственный способ его ослабить, единственный способ его разрушить.

Если миллионы людей в мире просто выйдут из рук политиков, политики вымрут сами собой. Вы не можете с ними бороться. Начав бороться, вы сами станете политиками. Начав с ними бороться, вы сами станете жадными, амбициозными; это не поможет.

Выпадите из массы. Ваша жизнь коротка: может быть, вы будете здесь еще пятьдесят лет, шестьдесят лет, семьдесят лет — вы не можете надеяться, что сможете трансформировать мир, но можете надеяться на то, что, тем не менее, сможете наслаждаться миром и любить мир.

Используйте возможность этой жизни, чтобы праздновать, как только возможно. Не тратьте время попусту на то, чтобы бороться и сражаться.

Я не пытаюсь создать политическую силу, нет, совсем нет. Все политические революции потерпели поражение такое полное, что только слепые могут продолжать в них верить. Те, у кого есть глаза, обязательно станут учить вас чему-то новому. Я предлагаю что-то новое. Это делалось и раньше, но не в большом масштабе. Мы должны это сделать в таком большом масштабе — пусть миллионы людей выпадут из массы! Под «выпадением из массы» я не подразумеваю, что вы должны отбросить общество и уйти в горы. Вы продолжаете жить в обществе, но отбрасываете амбиции, отбрасываете жадность, отбрасываете ненависть. Живите в обществе и будьте любящими, живите в обществе, оставаясь никем. Тогда вы можете наслаждаться и праздновать. И путем наслаждения и празднования вы распространите волны экстаза среди других людей

Мы можем изменить весь мир — но не путем борьбы; на этот раз, хватит. Довольно бороться! Мы должны изменить этот мир празднованием, танцем, пением, музыкой, медитацией, любовью. Не борьбой.

Старое, безусловно, должно прекратиться, чтобы могло существовать новое, но, пожалуйста, не понимайте меня неверно. Безусловно, старое должно прекратиться — но старое внутри вас, не снаружи. Я не говорю о старой структуре общества; я говорю о старой структуре вашего ума, — что она должна прекратиться, чтобы могло существовать новое. И один-единственный человек, отбросив старую структуру ума, создает такое огромное пространство для многих, чтобы трансформировать свои жизни, что это невероятно, невообразимо, немыслимо. Один-единственный человек, трансформируя себя, становится первым звеном цепной реакции; тогда начинают изменяться многие другие. Его присутствие становится каталитическим агентом.

Вот бунтарство, которому я учу. выпадите из старой структуры, выпадите из старой жадности, выпадите из старого идеализма. Станьте молчаливым, медитативным, любящим человеком. Будьте более в танце и посмотрите, что произойдет. Кто-нибудь, рано или поздно, обязательно присоединится к вашему танцу, и тогда людей будет становиться больше и больше.

У меня нет политических наклонностей. Я полностью против политики. Да, старое должно прекратиться, чтобы могло существовать новое, — но старое должно прекратиться внутри вас, и тогда будет новое. И как только внутри вас — начинается новое, это новое заразительно, похоже на инфекцию; оно начинает распространяться среди других людей. Радость заразительна! Смейтесь, и вы увидите, что и другие начинают смеяться. Так же и с грустью: будьте грустны, и кто-то, глядя на ваше вытянутое лицо, внезапно тоже почувствует грусть. Мы не отдельны, мы слиты воедино, и когда чье-то сердце начинает смеяться, это касается многих других сердец — иногда даже далеких сердец. Вы собрались из таких дальних мест; так или иначе мой смех вас достиг, так или иначе моя любовь вас достигла. Так или иначе, каким-то таинственным образом, мое существо коснулось ваших существ, и вы собрались здесь, несмотря на все трудности.

Но я не учу вас ни с чем бороться. Когда вы с чем-то боретесь, то становитесь реакционером — потому что это и есть реакция. Вы становитесь чем-то одержимым, вы против чего-то, и тогда очень возможно, что та самая вещь, с которой вы боретесь, захватит над вами власть — может быть, негативным образом, но она будет иметь власть над вами.

Фридрих Ницше был очень против Иисуса Христа. Но мой собственный анализ Фридриха Ницше показывает, что он был под слишком большим впечатлением от Иисуса Христа, и только потому, что был против него. Он был им одержим; он действительно пытался стать Иисусом Христом по собственному праву. Его великая книга «Так говорил Заратустра» — это попытка создать новое Евангелие. Язык, который он использует, метафоры, к которым он прибегает, безусловно, напоминают те, которыми пользовался Иисус Христос, и Ницше был очень против него. Он никогда не упускал ни единой возможности, если ему представлялся случай осудить Иисуса, он тут же осуждал его. Но это снова и снова напоминает об Иисусе. Он был одержимым. Когда он сошел с ума, в последний период жизни, он стал подписывать письма словами «Антихрист Фридрих Ницше». Он не смог забыть Христа, даже когда сошел с ума. Сначала он написал «Антихрист», потом писал свое имя. Вы можете увидеть эту одержимость, глубокую зависть Христу, которая управляла всей его жизнью. Зависть разрушила безмерную творческую силу. Ницше мог бы быть бунтарем, но опустился до реакционера Он мог принести в мир что-то новое, но ему не удалось. Он остался одержимым Иисусом

Я не против кого-то или чего-то. Я не хочу, чтобы вы были свободны от чего-то, я просто хочу, чтобы вы были свободны. Поймите различие: свобода от никогда не тотальна; это «от» удерживает ее в путах прошлого. Свобода от никогда не может быть настоящей

(Ошо «Гость», гл. 12)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.