Вопрос седьмой Ну?

Вопрос седьмой

Ну?

О чем говорит тот факт, что так много по-настоящему великих любителей вопросов происходит из древних цивилизаций? Теряем ли мы способность задавать хорошие вопросы? Или мы потеряли понимание того, что знание начинается с вопроса? Удивительно ли, что китайцы, претендующие на то, что первыми изобрели практически все на свете, задавали хорошие вопросы? Может, это они изобрели вопрос? Кто скажет? Кстати, а почему бы им на это не претендовать?

Появилось ли мастерство задавания вопросов раньше, чем «Аналекты» Конфуция, написанные за тридцать с лишним лет между шестым и пятым веком до н. э.? Имеет ли значение, что и сам Конфуций старше «Аналектов», так как те были записаны позже его последователями? Возможно ли, что Конфуций задавал куда более удачные вопросы, чем те запомнили? И кто на самом деле: Конфуций или его последователи – создали стиль китайской мысли, основанный на формулировании великих вопросов? Использовался ли этот стиль в дискуссиях мудрецов, поддерживаемых правительством, потому что на одной из сторон таких дебатов всегда были последователи Конфуция? Когда император-подросток Чжао-Ди династии Хань, организовавший дискуссию шестидесяти мудрецов в 81 году н. э., спросил конфуцианцев, каким образом государство должно повышать доходы, почему конфуцианец ответил: «А почему ваше величество использует слово «доходы»?»? Когда он спросил, как государство должно финансировать войска, почему конфуцианец ответил: «А для чего нам войска?»? Не использование ли вопросов превратило эту дискуссию, якобы об осмысленности государственных монополий на соль и железо, в столь всеобъемлющее обсуждение правильного государственного управления, что его изучают до сих пор? Не метод ли ответов с помощью все новых вопросов позволил этой дискуссии продолжаться? И вообще говоря, не прекращают ли дискуссию ответы с помощью ответов?

Насколько влиятельной в китайской мысли была эта привычка излагать идеи вопросами? Не начал ли Го Си тысячелетие спустя свое знаменитое эссе о пейзажах «Великий смысл лесов и потоков» вопросом: «Отчего благородный муж любит горы и воды?»[7] Не является ли все остальное эссе ответом на него?

Не может ли даже названное Иисусом «золотым правилом» быть прослеженным к древнему китайском вопросу? Когда это золотое правило было лучше всего сформулировано? Тогда ли, когда Иисус представил его апостолам в качестве правила, согласно Евангелию от Матфея, «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними»? Или когда раввин Гилель, с чьими трудами Иисус был знаком, с его помощью объяснил всю Тору в ответ на требование сделать это за время, которое его собеседник может простоять на одной ноге? Или оно было наилучшим образом представлено в четвертом веке н. э. китайским философом – противником конфуцианства Мо-цзы, который сформулировал его в качестве вопроса: «Если каждый человек будет считать других такими же, как он сам, кто навлечет боль и страдания на других?» И не показывает ли этот переход – от вопроса через загадку к правилу – исторический сдвиг от вопросов к более жестким суждениям? Не уводит ли он нас от рационального выбора, основанного на свободной воле, к послушному ответу на моральную команду? Какое общество сильнее: то, где люди действуют, руководствуясь здравым смыслом, или то, в котором они действуют так, как полагается?

Задают ли вопросы более молодые религии? Где вопросы протестантизма, одной из новых и наименее обрядовых религий? Не начинает ли кантата, вокальное произведение, исполняемое хором, протестантскую службу вопросом в еврейском стиле? И не полны ли вопросов ошеломляюще прекрасные кантаты Баха на слова немецкого лютеранского поэта и богослова Эрдмана Ноймайстера? Не стоит ли в самом начале Кантаты № 8 один из самых больших вопросов: «Liebster Gott, wann werd ich sterben?» – «Боже мой, когда же я умру?»