Вопрос восьмой Где?

Вопрос восьмой

Где?

Где находится Персия и почему она так больше не называется? Что лучше иллюстрирует отсутствие понимания Ирана Западом, чем тот факт, что мало кто на Западе знаком с единственной важной книгой иранской литературы, «Шахнаме»? Почему эта книга, мощная эпическая поэма о доисламских королях Персии, которую поэт X века Абдулькасым Фирдоуси писал большую часть своей жизни, начинается вопросом? «Что сказывает нам дикхан-сказитель / О том, кто первым молвил: «Я властитель»?»[8] Начинается ли он вопросом потому, что его ответ – о первом царе известно очень мало? Как лучше начать 900-страничную эпическую поэму? Может ли утверждение открыть труд такого масштаба? Какое утверждение справится с подобной задачей? Не является ли вопрос единственным честным способом приняться за историю, которая началась в незапамятные мифические времена? Если мы готовы признать, что мало что знаем о них, не будет ли ложью начать с утверждения?

«Куда я иду?»

Сколько американцев знает хотя бы, где расположен Иран? Не от простого ли неумения задавать вопрос «где», не из-за плохого ли знания географии происходит часто замечаемое неумение американцев понимать мировые события?

Но, с другой стороны, не проводят ли люди слишком много времени, спрашивая «где»? Где сделано? Где вы родились? Где должна быть проведена граница? Не происходят ли расизм и национальный экстремизм в значительной степени от траты слишком многого времени на вопрос «где»?

Тем не менее не является ли часто важным знать «где»? Разве не тревожен тот факт, что многие молодые люди, которых посылают воевать за границу, даже не знают, где те страны? А если приближается разрушительный ураган, то неплохо бы знать, где он ударит? Если нам звонят и мы не знаем, где находится звонящий, не является ли «где» хотя бы вторым вопросом? Не спрашиваем ли мы «кто» и потом «откуда»? Кто это? Откуда вы звоните? Можем ли мы в полной мере понять разговор, не зная для начала, откуда звонок? Не определяет ли «где» необходимый для понимания контекст?

Удивительно ли, что Томас Мертон, монах-траппист, изучавший азиатские религии, и великий любитель вопросов, часто спрашивал «где»? Не естественно ли, что такой искатель, как Мертон, задает этот вопрос, размышляя над загадкой о небе и земле, которые могут все, но не делают ничего?

«Где человек, что может достичь

Подобного недеяния?»

И не было ли у Мертона других вопросов «где», таких как «Где Дао?» и «Куда ушло ваше благородство?»? Если вы сможете ответить на этот вопрос, не будете ли вы знать многого о себе? Но не был ли основным вопросом его семидесяти книг вовсе не «где», а «Достоин ли я подражания?»?