III

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

III

Самая впечатляющая встреча меж пилигримом и одним из флорентийцев происходит в Песни десятой «Ада». При содействии архангела Михаила пилигрим и Вергилий проникли в нижний Ад, извне похожий на средневековый город. Подле городской стены расположен дол, напоминающий Данте римский некрополь под Арлем, который можно увидеть и в наши дни. Раскрытые каменные гробницы теснятся одна возле другой. Горят огни, опаляя могилы, где терзаются души еретиков. Чем страшнее ересь, тем горячей огонь. Из некой могилы пилигрим слышит голос:

«Тосканец, ты, что городом огня

Идешь, живой, и скромен столь примерно,

Прошу тебя, побудь вблизи меня.

Ты, судя по наречию, наверно,

Сын благородной родины моей,

Быть может, мной измученной чрезмерно».

(X, 22–27)

Пилигрим пугается, не понимая, откуда идет голос, и теснее льнет к своему вожатому. И Вергилий, как всегда, подбадривает и поддерживает его:

«Взгляни, ты видишь: Фарината встал.

Вот: все от чресл и выше видно тело».

(X, 32–33)

Фарината дельи Уберти принадлежал к числу великих сынов Флоренции. Его семейство долго возглавляло партию гибеллинов. Сам он родился в начале XIII века и скончался в 1264-м, за год до рождения Данте. Большой патриот и страстный гибеллин, Фарината в 1239 году стал главой своего семейства. Вероятно, Данте относился к нему с таким же пиететом, как Черчилль[25] к Дизраэли[26] или Улоф Пальме[27] к Брантингу[28]. Это мощная полумифическая фигура из прошлого, но не настолько далекая, чтобы ее следы не дымились кровью и жгучей болью. В 1260 году Фарината был одним из вожаков в сражении при Монтаперти, когда гибеллины наголову разбили флорентийских гвельфов, не в последнюю очередь благодаря предательству Бокки. Иными словами, Фарината – враг той партии, к которой принадлежало семейство Данте. Гвельфская Флоренция вызывала у гибеллинов такую злобу, что после победы при Монтаперти кое-кто требовал сровнять город с землей. Эти требования встретили резкий отпор со стороны Фаринаты. Его любовь к родному городу оказалась сильнее партийных страстей. Своим энергичным вмешательством он спас Флоренцию от разрушения.

Услышав имя Фаринаты, пилигрим оборачивается и видит вождя гибеллинов, который гордо возвысил из огненной гробницы грудь и чело и, «казалось, Ад с презреньем озирал» – come avesse lo inferno in gran dispitto (ст. 36). Вергилий ведет пилигрима меж могил, к Фаринате. Когда они подходят к изножию гробницы, Фарината как бы с презрением смотрит на Данте и спрашивает, кто его предки. Данте отвечает. Фарината приподнимает брови и замечает:

<…> «То был враждебный дом

Мне, всем моим сокровным и клевретам;

Он от меня два раза нес разгром».

«Хоть изгнаны, – не медлил я с ответом, —

Они вернулись вновь со всех сторон;

А вашим счастья нет в искусстве этом» —

та i vostri non appresser ben quell’arte.

(ст. 46–51)

В этот миг беседа прерывается. Перед Фаринатой из гроба поднимается призрак, дух, который, видимо, стал на колени и высунул голову над краем могилы. Он озирается по сторонам, словно надеясь увидеть подле Данте кого-то еще. Но его надежда напрасна, и, рыдая, он говорит Данте:

<…> «Если в этот склеп слепой

Тебя привел твой величавый гений,

Где сын мой? Почему он не с тобой?»

(ст. 58–60)

Данте сразу узнал его и понял, кого он высматривает. Это старый флорентийский аристократ Кавальканте Кавальканти, отец ближайшего друга Данте, поэта Гвидо Кавальканти. Кавальканте не случайно находится в одной гробнице с Фаринатой, ведь они друзья и ровесники, и хотя принадлежали к разным партиям – семейство Кавальканти было гвельфским, – Кавальканте, стремясь примирить враждующие стороны, женил своего сына Гвидо на Беатриче, дочери Фаринаты. «Комедия» отображает замкнутое аристократическое общество, и большая часть упомянутых в ней людей связана родственными узами, дружбой, разного рода контактами. В нашей стране долго господствовали сходные обстоятельства. Когда общественно опасный революционер Брантинг в конце концов занимает место за столом Королевского совета, старый архиреакционер король узнает в нем своего давнего школьного однокашника. Даг Хаммаршельд[29] еще в гимназических кружках имел возможность изучать деятельность Ярла Яльмарссона[30] и выработать суждение о консерватизме, выразителем которого был упомянутый политик. На фотографии, сделанной в день выпускного экзамена, бок о бок стояли будущий шпион, полковник Стиг Веннерстрём[31], и его одноклассник, будущий серийный убийца Фредрик фон Сюдов. Эти двое однажды встретятся в Аду, устроенном всеми нами.

О старом Кавальканте Кавальканти шла молва, будто он вольнодумец и не верит в бессмертие души. Вероятно, потому мы и находим его среди еретиков. Из глубины гроба он услышал и узнал голос Данте и надеялся увидеть с ним рядом своего сына. Предполагал он это по двум вполне естественным причинам. С одной стороны, Гвидо и Данте близко дружили, с другой – у них были общие художнические задачи. Отец Гвидо намекает на это, высказывая мысль, что Данте сумел живым низойти в Ад благодаря своему гению. Отчего же это не может удаться и его сыну? – думает отец, уязвленный ревностью. Его взгляд скользит вокруг так же, как взгляд честолюбивого отца озирает чемпионский помост или почетную трибуну, когда почести достаются другу его сына.

Данте отвечает Кавальканте очень мягко и скромно. Говорит, что пришел в Ад не своей волей, а ведомый Вергилием и что Гвидо, может статься, недостаточно чтил Вергилия. Такой ответ Данте во многом примечателен. Ведь он прямо заявляет, что пишет о путешествии в подземный мир в силу своего поэтического гения, как наследник

Вергилия. И одновременно говорит, что тех задач, какие он и Гвидо Кавальканти некогда ставили перед собой, ему уже недостаточно. Дантоведение с большим тщанием исследовало вопрос, почему Гвидо не чтил Вергилия, но к однозначным выводам так и не пришло. Ясно только, что, по мнению Данте, сам он продвинулся дальше Гвидо, обогнал его, оставил позади и нынешнее странствие никогда бы не состоялось, если б он остался в давнем кругу друзей, продолжая совершенствовать «дольче стиль нуово». Вергилий – визионер, писавший о золотом веке, когда народы будут мирно жить под властью справедливого правителя. К тому же поэт Вергилий, по свидетельству Стация, провидел Христа, вел к христианству, хоть сам и не обрел спасения. Какую бы задачу ни ставил перед собою Данте (вполне вероятно, он и сам не раз менял свою исходную позицию в этом плане), имел ли он в виду странствие в сокровенные глубины души или чувствовал себя скорее пророком, миссионером единого христианства и нового мирного царства, он так или иначе служил великой идее. Здесь-то и заключено различие между ним и Гвидо.

Однако отец Гвидо ничего этого не понял. Вот сию минуту его занимала поэтическая стезя сына. Но слова Данте направили его мысли в другое русло. В своем ответе Данте употребил прошедшее время. Сказал о Гвидо, что тот «не чтил» – ebbe a disdegno – творений Вергилия (ст. 63). И у отца возникает подозрение, еще более ужасное, чем то, что сын его в искусстве отстал от Данте. «Как ты ответил? / Он их не чтил? Его уж нет средь вас? / Отрадный свет его очам не светел?» (ст. 67–69) – спрашивает он. Для Данте вопрос не лишен щекотливости. Как приор он нес изрядную долю ответственности за то, что Гвидо был приговорен к изгнанию, где захворал и умер. Иными словами, Данте как бы послал друга на смерть. Но сейчас, весной 1300 года, когда происходит действие «Комедии», Гвидо еще жив. Стало быть, Данте мог бы немедля дать отцу успокоительный ответ, но ему пока не вполне ясны особенности жизни умерших. Чуть раньше пилигрим встретил чревоугодника Чакко, который предсказал ему грядущие беды. Значит, умершим известно, что произойдет в будущем. А коли так, им наверное известны и нынешние обстоятельства на земле. Эта неуверенность и заставляет Данте медлить с ответом, а отец решает, что его ужасное подозрение оправданно. Он поднялся из могилы в полный рост и теперь без единого слова падает в гробницу и более не появляется.

Фарината на протяжении этой сцены даже бровью не повел и как ни в чем не бывало продолжает беседу с Данте. Главные действующие лица этой песни «Ада» все трое закутаны в широкие плащи одиночества. Каждый думает о своем, и оттого реплики, которыми они обмениваются, имеют для каждого свой смысл. Пока Данте беседовал с Кавальканте, Фарината обдумывал слова Данте о том, что его, Фаринаты, люди не постигли искусство возвращаться из изгнания.

«То, – продолжал он снова, – что для них / Искусство это трудным остается, / Больнее мне, чем ложе мук моих. / Но раньше, чем в полсотый раз зажжется / Лик госпожи, чью волю здесь творят, / Ты сам поймешь, легко ль оно дается». Счет времени Фарината ведет по явлению Прозерпины, властительницы царства мертвых, чей лик озаряет каждый новый месяц. Сейчас Пасха 1300 года, а значит, пятьдесят месяцев спустя Данте отправится в изгнание. Фарината ошибается, ведь на самом деле Данте остается прожить во Флоренции всего два года. Мысль об унижениях изгнания была для Фаринаты страшнее всякого огня. Предсказав Данте его судьбу, Фарината дал ему пищу для размышлений. Дантова похвальба, что его ближним удается вернуться из изгнания, мало что значит, если сам он не овладел этим искусством. Мы знаем, что этого ему было не дано.

Фарината продолжает: «Но – в милый мир да обретешь возврат! – / Поведай мне: зачем без снисхожденья / Законы ваши всех моих клеймят?» Напомню: в то время гибеллины были изгнаны из Флоренции, и в городе действовали суровые законы, направленные против них. «В память истребленья, / Окрасившего Арбию в багрец, / У нас во храме так творят моленья», – отвечает Данте. Он имеет в виду сражение при Монтаперти, состоявшееся на холме над тосканской рекой Арбией, чьи воды приняли кровь многих флорентийских гвельфов. Фарината со вздохом качает головой и, намекая на кровавую резню, говорит: «Там был не только я <…> / Зато я был один, когда решали / Флоренцию стереть с лица земли; / Я спас ее, при поднятом забрале» (ст. 91–93).

Встреча пилигрима и Фаринаты – конфронтация двух политических противников, чьи судьбы так схожи, что едва ли поэт Данте этого не заметил. Власть императора Священной Римской империи после смерти в 1250 году Фридриха II все больше слабела. Габсбурги, обладатели этого сана, с трудом отстаивали перед папами свой суверенитет. В 1308 году умирает Альбрехт Габсбург, и преемником его становится Генрих граф Люксембургский, избранный императором при поддержке французского папы Климента V, в соперничестве с тем самым Карлом Валуа, которого Данте называл Иудой. Одного этого факта уже достаточно, чтобы сделать Данте приверженцем Генриха. Франция в то время – сильнейшая держава Европы, оттого и папская резиденция была тогда перенесена в Авиньон. В 1310 году император Генрих прибывает со своими войсками в Италию, желая короноваться и в Риме. Этот поход, как он надеется, обеспечит его тем престижем, который ему, монарху относительно бедному и малоземельному, крайне необходим. С прибытием Генриха в Италию у многих изгнанников вновь пробуждается надежда. В том числе и у Данте. Со страстным энтузиазмом он включается в жаркие схватки по поводу того, признавать ли итальянским князьям и городам власть императора.

Данте присутствует на церемонии в Милане, когда Генриха коронуют железной короной. Весной 1311 года он обращается с открытым письмом к правителям и народам Италии, – письмом, столь перегруженным риторикой, что в нем нелегко узнать сурового и лаконичного автора «Комедии». Однако Данте прошел великую школу риторики, которая не закрывала своих дверей с времен Античности и в Средние века прочно обосновалась в латинской литературе. «<…> занимается новый день, являя над кручами востока зарю, которая рассеивает мрак столь долгих злосчастий, – гласит это письмо, – <…> взойдет титан – миротворец; и с первыми его лучами воспрянет справедливость, что, подобно подсолнуху, чахла без солнца. Все страждущие от голода и жажды насытятся в свете его лучей <…>. Возрадуйся отныне, о Италия, ты, которая даже у сарацин способна вызывать сострадание; скоро ты станешь предметом зависти всех стран, ибо жених твой, утешение вселенной и слава твоего народа, милостивейший Генрих, божественный и августейший кесарь, спешит на бракосочетание с тобой. Осуши свои слезы и уничтожь все следы скорби, о прекраснейшая; ибо близок тот, кто освободит тебя из узилища нечестивцев, тот, кто мечом рассекая злодеев, сокрушит их и вверит свой виноградник другим земледельцам»[32] и т. д.

Генрих Люксембургский, по-видимому, и как личность не отвечал высоким требованиям Данте, и взглядов Данте на величие императорской власти не разделял. Надежда, возлагаемая на него Данте, скоро пойдет прахом. Император полагает, что правители Италии видят в нем вовсе не миротворца, а просто козырную карту в собственных играх. Со всем цинизмом, типичным для тогдашней эпохи, он позволяет использовать себя в таких целях. Однако ж уступчивость приносит ему мало пользы. Он добирается до Рима и коронуется там в июне 1312 года. Но к тому времени в Италии уже составился заговор с целью его изгнания из страны. Неаполитанский король Роберт, глава заговора, оккупирует Рим. В кулуарах непрерывно действуют флорентийские дипломаты и флорентийское золото. Флоренция выступает как подлинный организатор сопротивления императору. У города были серьезные причины занять такую позицию, ведь император не желал возобновить монополию Флоренции на чеканку золотой монеты, что флорентийцам было совершенно не по вкусу. В 1312 году папа Климент V, который надеялся, что Генрих станет противовесом французской королевской власти, открыто переходит в стан противников императора, а тем самым дело Генриха фактически обречено на провал.

Данте в эти годы пребывает в возбужденном состоянии духа. Происходящее есть продолжение несчастья, постигшего его в 1302 году, только уже во всемирно-историческом масштабе. Весной 1311 года он находится вблизи тосканской границы и каждый день ждет, что «милостивейший Генрих», к которому он взывал, даст ему возможность вернуться во Флоренцию. Он снова берется за перо и пишет послание своим землякам, опять-таки облачившись в хламиду ветхозаветного пророка. Флорентийцы, пишет он, нарушают волю Бога, поднимаясь против короля всего мира, который один способен установить покой и справедливость. И если Флоренция будет упорствовать, ее ждет страшная судьба. «Охваченные горем, вы увидите разрушенными тараном и испепеленными в огне постройки ваши, не защищенные стенами возрожденного Пергама, сооруженные не для ваших нужд и неразумно превращенные в места преступлений. Повсюду вокруг вы увидите смятенный люд, то разделенный мнениями – за и против, то единый в едином желании и устрашающе ропщущий на вас, ибо он не умеет одновременно голодать и бояться. И вам будет больно взирать на разграбленные храмы, в которые каждый день ходят толпы жен, и на изумленных и неразумных детей, вынужденных искупать грехи отцов. И если не обманывается мой вещий ум, <…> вы увидите город, поверженный нескончаемой скорбью, отданный в руки иноземцев, и часть из вас погубит смерть и темница, а немногие оставшиеся в живых будут рыдать и томиться в изгнании. Добавлю вкратце, что за свою приверженность рабству вам не избежать позора и тех же самых несчастий, которые за его верностью свободе довелось испытать славному городу Сагунту»[33].

Коротко говоря, Данте пророчествует здесь о полной и окончательной гибели. Месяцем позже он пишет еще одно письмо, адресованное непосредственно императору. Он именует Генриха преемником Августа, который вернет Италии и миру золотой век, некогда воспетый Вергилием. Восклицает: «Вот Агнец Божий, вот тот, который берет на себя грех мира»[34]. Укоряет императора в непонимании, что главный его противник – Флоренция. Именно этот злобный город и надобно прежде всего разбить. Геркулес не мог одолеть гидру, ибо на месте каждой отрубленной головы отрастали новые. Лишь добравшись до источника ее силы, герой одержал победу. Вот так же и императору должно понять: итальянскую гидру можно уничтожить, лишь истребив корень зла. «Неужели ты не знаешь, о превосходнейший из государей, и не видишь, с высоты своего величия, где нора, в которой живет, не боясь охотников, грязная лисица?»[35] – вопрошает Данте, написавший свое письмо «близ истоков Арно»[36]. Злодейка утоляет жажду не в быстром По и не в Тибре. Нет, ужасное чудовище погружает свою пасть в воды Арно и зовется Флоренцией. Она – змея, готовая пожрать свою мать; она – паршивая овца, заражающая все стадо хозяина; она – противоестественная Мирра, жаждущая объятий родного отца.

Смертельному врагу родной страны Данте изображает ее как гидру, которую надо истребить. Один результат этого письма не подлежал сомнению: пока режим, властвовавший тогда во Флоренции, будет существовать, поэт не сможет вернуться из изгнания. И город с ответом не промедлил. В сентябре 1311 года была объявлена широкая амнистия политическим изгнанникам, Данте же был подчеркнуто исключен из их числа. Конечно, принципы верности отчизне не настолько вошли ему в плоть и кровь, как нам, ведь он жил в эпоху, когда идеи универсализма еще не утратились. Тем не менее обстоятельства, в которых он находился, морально тяжко его угнетали. Он предрекал гибель Флоренции и пытался ее ускорить. От слов до дела было рукой подать.

Фарината в гробнице и тот Данте, что пишет «Комедию» и формулирует реплики Фаринаты и пилигрима, пребывают, стало быть, в одинаковой ситуации и терзаются сходными мучительными воспоминаниями. Фаринате во Флоренции ставили в вину, что он был одним из предводителей резни, окрасившей кровью воды Арбии. Но что до планов уничтожения города, то здесь у него полное алиби: он предотвратил уничтожение Флоренции. А как обстояло с Данте? Он звал к огню и мечу, однако известно, что, когда Генрих после коронации в Риме и открытого разрыва с папским престолом в конце концов двинулся на Флоренцию, Данте, присоединившийся к его армии, отказался участвовать в этом походе. Видимо, не смог идти с оружем против своих земляков. Но кровожадное письмо существовало. Фарината, защищающий себя в «Комедии», рисует нам образ самого изгнанника Данте, выступающего в свою защиту. За Фаринатой, который в языках пламени встает из гроба, мы видим изгнанника-поэта, сгорающего от тоски по родине и от угрызений совести. Фарината полон презрения к Аду, ибо собственная репутация в родном городе для него важнее вечной кары. Так же обстоит и с Данте, ведь муки изгнания – презренный пустяк и не идут ни в какое сравнение с муками оттого, что тебя считают злодеем, желавшим погибели отчему городу.

Фарината и Кавальканте находятся в Аду, в том круге, где терзаются еретики, но, как всегда, мы не слышим от них упоминаний о грехе, за который они наказаны. Мы уже привыкли не смешивать внешнюю моральную схему с внутренней, глубинной виной. Не обман с конем был грехом Улисса, но его неуемное стремление собирать знание ради знания. Фарината так поглощен своей политической страстью, что ужасы Ада становятся ему безразличны. Кавальканте, сжигаемый огнем за ересь, интересуется честью сына, а не спасением собственной души. Они оба еретики в том смысле, что полагают земную жизнь и преходящие цели более значимыми, нежели небеса и вечность. И являются оба вместе затем, чтобы рассказчик Данте мог показать, что и в политике, и в поэзии он сам продвинулся дальше.

Политика, внутренняя политика Флоренции, – вот всепоглощающая страсть Фаринаты. Высочайшая идея, ярчайшая звезда на его небосклоне – любовь к родине. Когда эта любовь вступает в конфликт с его партийными интересами, он отдает предпочтение родине. Потому-то и говорит «нет», когда его соратники хотят уничтожить город. В кругу идей партийной политики и любви к родине этот человек подошел к пределу человеческих возможностей. И если Данте помещает его в Аду, это означает, что, по его убеждению, сам он продвинулся дальше.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.