БОКАЛ ЦИКУТЫ

БОКАЛ ЦИКУТЫ

В ожидании смерти Сократ после суда провел в тюрьме долгих 30 дней. Дело в том, что еще накануне суда на остров Делос отплыл корабль с феорией, священным посольством. Наступили дни делосского праздника Аполлона. Смертные казни в Афинах в такие праздники приостанавливались до возвращения феории обратно.

Делии справлялись раз в четыре года. Ионийские города посылали на Делос, родину Аполлона, торжественные делегации с хорами из лучших певцов. Афинское посольство направлялось туда на корабле "Делиас", том самом, на котором плыл сам легендарный Тесей, сын афинского царя Эгея. Предание гласило, что Тесей вместе с семью юношами и семью девушками в качестве дани на "Делиасе" отправился на Крит к царю Миносу. Юноши и девушки обычно приносились в жертву критскому чудовищу Минотавру. Но Тесей убил его и положил конец кровавой дани. Тогда-то афиняне и дали Аполлону обет справлять в память о подвиге Тесея Делии. Обет неукоснительно соблюдался ими. Это и отодвинуло казнь Сократа на целый месяц.

В тюрьме Сократ пребывал в обычном для него светлом и бодром настроении. Его навещали родные и друзья. И до самого заката солнца последнего тюремного дня Сократа продолжались беседы — о жизни и смерти, добродетелях и пороках, законах и полисе, богах и бессмертии души.

Отсрочка казни дала Сократу возможность еще раз продумать смысл того божественного призвания, которое определило его жизненный путь и занятия.

Себя Сократ считал служителем светлого бога Аполлона. На протяжении долгой жизни не раз ему снился один и тот же сон. Картина сновидений менялась, но слова во сне звучали те же самые: "Сократ, твори и трудись на поприще Муз". Прежде Сократ считал эти слова из сновидений божественным призывом и советом заниматься философией, поскольку в сфере Муз она, по мнению Сократа, была высочайшим из искусств. Но теперь, в ожидании казни, Сократ стал сомневаться, правильно ли он истолковал ранее смысл призыва в повторявшихся сновидениях, не приказывал ли ему этот божий призыв заняться обычным искусством, т. е. поэтическим творчеством. И вот, повинуясь новой версии толкования своих прежних сновидений, Сократ сочинил гимн в честь богов-близнецов Аполлона и Артемиды. Согласно Диогену Лаэртскому, начало этого гимна звучало так:

Поклон Аполлону и Артемиде священным,

Брату поклон и сестре!

Но поэзия трудно давалась старому философу. "…Почтив бога, я понял, — признавался Сократ, — что поэт — если только он хочет быть настоящим поэтом — должен творить мифы, а не рассуждения. Сам же я даром воображения не владею…" (Платон. Федон, 61 b). Поэтому, продолжая свое очищение поэтическим искусством, Сократ переложил стихами несколько басен Эзопа, Диоген Лаэртский приводит первые две строчки одного из этих стихов:

О добродетели вы не судите мудростью массы,

Так говорил коринфянам однажды Эзоп.

В тюрьме Сократа часто навещал его старый друг Критон, который "ублаготворил", как он выразился, тюремного сторожа и добился его расположения. Накануне возвращения священного посольства с Делоса Критон стал настойчиво склонять Сократа к побегу из тюрьмы. Детали побега были уже продуманы его организаторами, друзьями Сократа. "Да и не так много требуют денег те, кто берется спасти тебя и вывести отсюда", — уговаривал Сократа его друг. Кроме самого Критона, дать деньги для побега пожелали фессалийцы Симмий и Кебет, да и другие сторонники Сократа. Конечно, признался Критон, организаторам побега приходится считаться с известным риском. На них, видимо, донесут, но друзья Сократа твердо решили спасти его. Скорее всего, заметил Критон, на доносчиков, этот "дешевый народ", и вовсе не понадобится много денег.

Желая уговорить Сократа, Критон сослался на несправедливость приговора, напомнил об ответственности перед семьей и малолетними детьми, остающимися в нужде и без поддержки. Побег же будет успешным, и Сократ найдет приют у преданных друзей в Фессалии.

Привел Критон и такой довод. Отказ Сократа от побега бросит, мол, тень и на его друзей. Большинство станет говорить, что друзья отшатнулись от Сократа в трудный час, пожалели денег и усилий для его спасения.

С предложением и доводами Критона Сократ не согласился. Бегство из тюрьмы было для него совершенно неприемлемо. Это было бы, по его мнению, бесчестным и преступным поступком, несправедливостью и злом. Хотя большинство и в состоянии убить нас, заметил Сократ; однако в вопросе о добродетельном, справедливом и прекрасном следует руководствоваться не мнением большинства, а мнением людей разумных и самой истиной. "…Согласно или не согласно с этим большинство, пострадаем ли мы от этого больше или меньше, чем теперь, все равно, — считал Сократ, — несправедливый поступок есть зло и позор для совершающего его, и притом во всех случаях" {Платон. Критон, 49 b).

Цель, даже высокая и справедливая, не оправдывает, по мнению Сократа, низких и преступных средств. И он считал недопустимым отвечать несправедливостью и злом на чужую несправедливость и зло. Сократ не раз высказывал ту мысль, что лучше претерпеть чужую несправедливость, чем самому творить ее. Воздавать злом за зло — несправедливо, полагал Сократ, расходясь в оценке этого ключевого этического момента с мнением большинства своих современников. В данном отношении его позиция довольно близка к последующей этике непротивления злу насилием.

Критику мотивов бегства из тюрьмы Сократ в дальнейшем ведет от имени Законов, как если бы последние собственной персоной явились в тюремную камеру, чтобы своим авторитетом и личным вмешательством предотвратить замышляемое преступление. "Тогда посмотри вот как, — говорит Сократ Критону, — если бы, чуть только собрались мы отсюда удрать — или как бы мы это там ни назвали, — вдруг пришли Законы и само Государство и, заступив нам дорогу, спросили:,Скажи-ка, Сократ, что это ты задумал? Не замыслил ли ты поступком, который собираешься совершить, погубить, насколько это от тебя зависит, нас, Законы, и все Государство? Или, по-твоему, еще может стоять целым и невредимым то государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы, но по воле частных лиц становятся недействительными и отменяются?"" (Там же, 50 b).

Законы ставят Сократа перед альтернативой: если он погибнет в соответствии с приговором, он кончит свою жизнь, обиженный людьми, а не Законами; если же он убежит из тюрьмы, позорно воздав обидой за обиду и злом за зло, то нарушит свои обязанности гражданина перед Государством и Законами и причинит им ущерб. Такое преступление навлечет па него гнев не только земных, но и божественных законов: ведь Законы Аида, куда переселяется каждый после смерти, — родные братья здешних, земных Законов.

Эту речь Законов, признается Сократ, он слышит так же явственно и отчетливо, как корибантам — жрецам Великой Матери богов — во время их экстатических оргий слышатся звуки небесных флейт.

Аргументы, вкладываемые Сократом в уста Законов, это, по существу, лишь наглядная и драматическая форма выражения тех же самых положений, которыми он последовательно руководствовался на протяжении всей своей жизни до суда и на самом процессе. Поэтому бегство из тюрьмы для него было бы такой же изменой себе и своему делу, как и примиренческая по отношению к обвинителям и судьям позиция на суде. Согласие на смерть — необходимое и неизбежное условие борьбы за справедливость, если, конечно, эта борьба серьезна и принципиальна. Именно такой была жизненная и философская борьба Сократа. И когда настал час оплаты последних жизненных счетов, он был давно и твердо готов к смерти.

Существенным мотивом против побега из тюрьмы был полисный патриотизм Сократа, его глубокая и искренняя привязанность к родному городу. У 70-летнего философа было достаточно времени уяснить свои взаимоотношения с Афинами. Вся долгая предшествующая жизнь его, если не считать участия в трех военных походах и одну отлучку из города во время праздника Посейдона на Истме, прошла в Афинах. Не все в афинской политике нравилось Сократу. Мы уже были свидетелями ряда его драматических столкновений с афинскими правителями и демосом. Но все его критические выпады против афинских порядков и ссылки на Спарту и Крит как примеры благоустроенных государств неизменно оставались в границах и горизонте его полисного патриотизма. Преданность родному полису и его законам была для Сократа высшей этической нормой взаимоотношений гражданина и полиса в целом.

Обвинители Сократа вовсю, конечно, использовали стойкую молву о его проспартанских настроениях, выдавая их за проявление враждебности к афинскому полису, его устоям и нравам. Это было злостной и нечистоплотной игрой на патриотических чувствах афинского демоса. Если какие-то черты спартанского пли критского государственного строя и нравились Сократу, из этого вовсе не следовало, будто он предпочитает эти полисы своему родному, Его реформаторская критичность была нацелена на разумное и справедливое, как он понимал, ведение государственных дел, а не на причинение ущерба Афинам. Жизнь и особенно смерть Сократа не оставляют сомнений па этот счет.

Последний день Сократа прошел, судя по платоновскому "Федону", в просветленных беседах о бессмертии души. Причем Сократ так оживленно обсуждал эту проблему с Федоном, Симмием, Кебетом, Критоном и Апол-лодором, что тюремный прислужник несколько раз просил собеседников успокоиться: оживленный разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит, Сократу следует избегать, иначе положенная порция яда не подействует и ему придется пить отраву дважды и даже трижды. Подобные напоминания лишь актуализировали тему беседы.

Сократ признался своим друзьям в том, что он полон радостной надежды, ведь умерших, как гласят старинные предания, ждет некое будущее. Сократ твердо надеялся, что за свою справедливую жизнь он после смерти попадет в общество мудрых богов и знаменитых людей. Смерть и то, что за ней последует, представляют собой награду за муки жизни. Как надлежащая подготовка к смерти жизнь — трудное и мучительное дело. "Те, кто подлинно предан философии, — говорил Сократ, — заняты, по сути вещей, только одним умиранием и смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если это все же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться к одной цели, а потом, когда она оказывается рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким рвением упражнялся!" (Платон. Федон, 64).

Подобные суждения Сократа опираются на величественное и очень глубокое, по его оценке, сокровенное учение пифагорейцев, гласившее, что "мы, люди, находимся как бы под стражей и не следует ни избавляться от нее своими силами, ни бежать" (Там же, 62 b). Смысл пифагорейского учения о таинстве жизни и смерти состоит, в частности, в том, что тело — темница души и что освобождение души от оков тела наступает лишь со смертью. Поэтому смерть — освобождение, однако самому произвольно лишать себя жизни нечестиво, поскольку люди — часть божественного достояния, и боги сами укажут человеку, когда и как угодна им его смерть. Закрывая таким образом лазейку для самоубийства как произвольного пути к освобождению, пифагорейское учение придает жизни напряженный и драматический смысл ожидания смерти и подготовки к ней.

Рассуждая в духе пифагорейского учения, Сократ считал, что он заслужил свою смерть, поскольку боги, без воли которых ничего не происходит, допустили его осуждение. Все это бросает дополнительный свет на непримиримую позицию Сократа, па его постоянную готовность ценой жизни отстоять справедливость, как он ее понимал. Подлинный философ должен провести земную жизнь не как попало, а в напряженной заботе о дарованной ему бессмертной душе.

Сократовская версия жизни в ожидании смерти была не безразличием к жизни, но, скорее, сознательной установкой на ее достойное проведение и завершение. Ясно поэтому, как трудно приходилось его противникам, которые, столкнувшись с ним, видели, что обычные аргументы силы и приемы устрашения не действуют на их оппонента. Его готовность к смерти, придававшая невиданную прочность и стойкость его позиции, не могла не сбить с толку всех тех, с кем он сталкивался в опасных стычках по поводу полисных и божественных дел. И смертный приговор, так логично завершивший жизненный путь Сократа, был в значительной мере желанным и спровоцированным им самим исходом. Смерть Сократа придала его словам и делам, всему, что с ним связано, ту монолитную и гармоничную цельность, которая уже не подвержена коррозии времени. Сократ, кончивший свою жизнь по-другому, был бы другим Сократом — не тем, кто вошел в историю и заметен в ней отовсюду.

Смертный приговор Сократу как преступнику осудил в глазах афинян и представленную им истину как преступницу. Смысл сократовской масштабности жизни, учения и смерти Сократа — как раз и состоит в том, что происшедшее с ним в новом свете обнажило внутреннее напряжение и тайную связь между истиной и преступлением, позволило увидеть осуждение философской истины не как простую судебную ошибку или недоразумение, по как принцип в ситуации столкновения индивида и полиса. Сократовский случай преступления позволяет проследить трудные перипетии истины, которая входит в мир как преступница, чтобы затем стать законодательницей. То, что в исторической ретроспективе очевидно для нас, было — в перспективе — видно и понятно и самому Сократу: мудрость, несправедливо осужденная в его лице на смерть, еще станет судьей над несправедливостью. И, услышав от кого-то фразу: "Афиняне осудили тебя, Сократ, к смерти", — он спокойно ответил: "А их к смерти осудила природа".

Последний день Сократа клонился к закату. Настало время последних дел. Оставив друзей, Сократ удалился на омовение перед смертью. Согласно орфическим и пифагорейским представлениям, подобное омовение имело ритуальный смысл и символизировало очищение тела от грехов земной жизни.

После омовения Сократ попрощался с родными, дал им наставления и велел возвращаться домой.

К этому времени тюремщик напомнил, что пора выпить яд.

Ранее в Афинах приговоренного к смерти сбрасывали со скалы. Но с прогрессом нравов и, видимо, с увеличением числа смертных приговоров цивилизовалась и процедура их исполнения. Во времена Сократа приговоренный к смерти в назначенное время выпивал чашу растертой ядовитой цикуты (болиголова).

Когда принесли цикуту, Сократ, мысленно совершив возлияние богам за удачное переселение души в иной мир, спокойно и легко выпил чашу до дна. Друзья его заплакали, но Сократ попросил их успокоиться, напомнив, что умирать должно в благоговейном молчании.

Он еще немного походил, а когда отяжелели ноги, лег на тюремный топчан и закутался. Затем, раскрывшись, сказал: "Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте" (Там же, 118). Это были последние слова Сократа. Жертвоприношение петуха сыну Аполлона Асклепию, богу врачевания, обычно полагалось за выздоровление. Сократ же имел в виду выздоровление своей души и ее освобождение от бренного тела.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.