I. Эпикурейский священник

I. Эпикурейский священник

Первая половина XVII века — годы жизни Гассенди — была беспокойной, мятежной эпохой в истории Франции и всей Европы. С полным основанием французский историк Р. Мунье говорит о наступлении в это время периода всестороннего кризиса. «XVII век был эпохой кризиса, охватившего всего человека во всех областях его деятельности — экономической, социальной, политической, религиозной, научной, художественной — и проникшей во все его существо» (53, стр. 143).

Нескончаемые войны повсюду нарушали нормальную жизнь обитателей Западной и Центральной Европы. В продолжение трех десятилетий затяжные сражения с Габсбургской австрийской и испанской династией лишили людей мирного существования. То немцы вторгались в Бургундию, то испанцы в Пикардию. Вспыхивала война Франции то с Англией, то с Испанией. Страна находилась в непрестанном военном напряжении. Одновременно свирепствовали гражданские войны. Призрак капитализма не только бродил по изжившей себя феодальной Европе, но и обрел воплощение в реальной революционной действительности в соседствующих с Францией Голландии и Англии. В самой Франции не успели еще завершиться сражения с гугенотами, как на юго-западе развернулись крестьянские и рабочие мятежи. Войны разоряли страну. Экономический кризис все усиливался. «Самое мрачное изображение народных бедствий не может превзойти действительности: чума, голод, взятки судейских чиновников, хитрые и жестокие вымогательства налоговых откупщиков, насилия военных… Ежеминутно жакерии вспыхивали на пути Ришелье» (21, стр. 37). Крестьянские и плебейские восстания «кроканов» («ничтожеств», как обзывали их господствующие классы) разразились в Провансе — родной провинции Гассенди. С особой силой одно вспыхнуло в 1631 году в Эксе, провансальской столице. Карательная экспедиция была беспощадной. Даже губернатор провинции граф д’Але (друг и почитатель Гассенди) был приведен в негодование бесчинствами карателей. «Нельзя, — протестовал он, — все взваливать на спину бедного народа, который здесь доведен до отчаяния» (53, стр. 147). В ходе карательной экспедиции был разрушен и дом ближайшего друга Гассенди ученого Пейреска, у которого он неоднократно жил, находясь в Эксе, и восторженную биографию которого написал после его смерти.

На всем протяжении первой половины XVII века во Франции не прекращались и политические неурядицы. Генрих Наваррский, бывший гугенот, спасшийся от гибели в Варфоломеевскую ночь и после перехода в католицизм ставший в 1589 году королем Франции Анри IV, в 1593 году овладел Парижем, оправдав свой лозунг: «Париж стоит обедни». Династия Бурбонов установила неограниченную политическую власть королевского абсолютизма. Убийство Анри IV в 1610 году воздело французскую корону на голову девятилетнего Людовика XIII. Кратковременное регентство его матери Марии де Медичи было вскоре фактически, а в 1624 г. формально оттеснено кардиналом Ришелье, в руках которого находилась вся полнота власти, использованная для развертывания свирепой контрреформации, для подавления гугенотов и народных восстаний.

По вступлении на престол Людовика XIV возглавляемая преемником Ришелье кардиналом Мазарини государственная власть способствовала еще большему усилению абсолютизма. Социально-политический кризис в стране углублялся. Возрастающий классовый антагонизм между феодалами и крестьянством сочетался с обостряющимися противоречиями классовых интересов между усиливавшейся буржуазией и феодальной аристократией. Последнее десятилетие жизни Гассенди ознаменовалось государственным кризисом: вспыхнула Фронда — мятежное антиабсолютистское движение, охватившее различные слои третьего сословия.

Однако именно это обстоятельство и погубило Фронду: буржуазия испугалась подъема народных восстаний, предательски переметнувшись на сторону королевской власти, предпочтя сближение с правящей феодальной кликой для совместного подавления народных масс. Вследствие этого «Фронда, хотя и была кризисом феодально-абсолютистского порядка… не стала все же буржуазной революцией — из-за того, что руководящие слои буржуазии спасовали в решительную минуту и предали собственное дело. Буржуазия возвратилась под сень абсолютизма» (21, стр. 636). Почти полтора столетия бродил по Франции призрак буржуазной революции.

Таков социально-политический фон, на котором совершались идеологические процессы, происходившие в годы жизни Гассенди. Несмотря на военную обстановку, критическую экономическую и социально-политическую ситуацию, развитие новых производительных сил и производственных отношений в рамках феодальной системы хотя и тормозилось, но не приостанавливалось. Медленно, но неуклонно происходило развитие промышленности и торговли. Развертывалась колониальная экспансия. В 20—30-х годах были организованы десять торговых компаний по голландскому образцу, развернувших свою деятельность в заморских странах — в Индии и на Американском континенте. А развитие промышленности и навигации в свою очередь настоятельно требовало научно-технического сдвига. Прогресс научной мысли в странах развитого капитализма не мог не оказывать влияния во Франции, не мог не стимулировать творческой инициативы французских мыслителей и ученых.

Грядущей социальной революции предшествовала научная революция, провозвестником которой был Николай Коперник. Вместе с Землей сдвинулась с места и наука. Наступил конец многовековому застою естествознания. Земля и ее окружение предстали в новом свете. Изобретение телескопа и микроскопа (энгископа, как его тогда называли) открыло людям глаза на дотоле незримое и неведомое. После географического открытия Америки начались, по остроумному выражению кембриджского философа того времени Гленвила, открытия научных Америк. Современниками Гассенди были Кеплер и Галилей, Гарвей и Торричелли. С этого времени развитие науки пошло гигантскими шагами, развитие, «которое усиливалось, если можно так выразиться, пропорционально квадрату расстояния (во времени) от своего исходного пункта» (1, т. 20, стр. 347).

Революция эта в равной мере относилась как к объекту, так и к методу познания. Она была крутым поворотом от сосредоточения философских интересов схоластики на химерических теологических псевдопроблемах к природоведению — к изучению реального мира. Вместе с тем (одно неотрывно от другого) эта революция знаменовала утверждение новых научных методов, методологический разрыв с ухищрениями схоластического умозрения.

Новорожденное естествознание, раскрепощавшее познание природы от теологической зависимости, начало свой триумфальный исторический путь: первое место заняла «механика земных и небесных тел, а наряду с ней, на службе у нее, открытие и усовершенствование математических методов» (1, т. 20, стр. 348). Это было обусловлено как практическими задачами, так и теоретической необходимостью. Первоочередной практической задачей было насущное требование развития производительных сил созревавшего нового общественного строя. Теоретической необходимостью этой стадии научного прогресса было исследование в первую очередь низшей, простейшей, всеобщей формы движения — механических закономерностей. А этому в свою очередь способствовали, наряду с расширением эмпирического и экспериментального кругозора, блестящие математические открытия: установление Виетом алгебраической символики и начал тригонометрии, создание Декартом и Ферма аналитической геометрии, первые шаги, проложенные Ферма и Паскалем на пути к теории вероятностей, подступы к дифференциальному исчислению.

Но как то, так и другое (введение в научный обиход экспериментальных исследований и математических методов) неизбежно влекло за собой существенное преобразование всего строя мышления. Тридцатилетие, прошедшее от 1620 до 1650 годов, было решающим периодом в истории рационального познания. Научная революция, происходившая в эти годы, была не только естественнонаучной революцией, но величайшим переворотом в истории миропонимания в целом. Если первой такой революцией в истории человечества был переход от мифологического мировоззрения к натурфилософскому, то рассматриваемая эпоха была началом второй универсальной интеллектуальной революции, открывшей путь к научному миропониманию, положившей начало философии нового времени. Современниками Гассенди были Бэкон, Декарт и Гоббс. Возродилась и вступила в борьбу за существование и развитие низведенная с исторической сцены и подавленная в продолжение долгих веков материалистическая философия, проблески которой лишь сверкнули в номинализме. Но и противостоящая ей новая нематериалистическая философия отстаивала свои права на автономию по отношению к безгранично царившей в тогдашней идеологии теологической гегемонии. В 1635 году во Франции была учреждена академия наук, предшественницей которой была академия, ранее частным образом организованная близким другом и покровителем Гассенди — де Монмором. Вышел в свет первый французский научный журнал «Journal des savants». В эти же годы формировалась объединявшая ученых разных европейских стран «Республика ученых». «Республика» эта преодолевала государственные границы.

Взаимный обмен идеями путем «переписки, поездок, длительного пребывания за границей, создали своего рода научную интеллигенцию» (39, стр. 123) в международном масштабе.

Процесс этот происходил отнюдь не идиллически. То было весьма суровое время. Конфронтация религии и науки, веры и знания достигла крайнего напряжения. Инквизиция свирепствовала. 17 февраля 1600 года на Площади цветов в Риме был заживо сожжен героический энтузиаст Возрождения, бесстрашный борец против «торжествующего зверя» Джордано Бруно. В 1619 году на родине Гассенди, в Тулузе, на, костре инквизиции погиб продолжатель дела Бруно падуанский священник Джулио Чезаре (Лучилио) Ванини. А три года спустя та же участь постигла в самом Париже на Гревской площади безбожника Жана Фонтанье. Ришелье не довольствовался отменой Нантского эдикта. По его наущению 19 мая 1636 года Людовик XIII потребовал от парламента утверждения декларации об усилении беспощадных преследований еретиков, содержащей перечень наказаний вплоть до рассечения губы и вырывания языка. В 1643 году генеральный прокурор потребовал от парламента предоставления ему права на казнь. «Духовенство оставалось первым сословием в государстве — самым могущественным в политическом отношении и самым богатым» (60, стр. 161). Основанный в середине XVI века орден иезуитов все больше прибирал к рукам всю систему образования, оттесняя доминиканских и францисканских конкурентов, расширяя и упрочивая свою гегемонию на университетских кафедрах, бдительно следя за «происками» инакомыслящих и отступников.

Гассенди жил в эпоху грозового идеологического климата.

* * *

Пьер родился 22 января 1592 года в многодетной крестьянской семье в деревне Шантерсье, в нескольких километрах от провансальского городка Динь. Фамилия его родителей — Антуана и Франсуазы (урожденной Фабри) была Гасан (Gassend). Ставшая традиционной и общепринятой фамилия Гассенди была данью галантному в то время «италианизированию». Как установлено специальными исследованиями, и в церковно-приходской метрической записи значится «Gassend», и сам он так подписывал свои письма (46, стр. 239).

Это был очень способный мальчик. В четырехлетнем возрасте он уже умел читать. В восьмилетнем он поступил в диньскую школу, основанную орденом миноритов (разновидность францисканцев). По окончании школы, после двухлетнего пребывания в родной деревне, он поступает в 1609 году в коллеж провансальской столицы Эксан-Прованс («в залитом мягким солнцем и богатом оливковыми рощами

Эксе»; 5, т. 2, стр. 21), где изучает теологию и философию. «Я не знаю, — отзывался о нем один из профессоров, — является ли молодой Гасан моим учеником или моим учителем» (67, стр. 3). Окончив занятия в коллеже, Гассенди начинает работать в качестве преподавателя риторики в Дине (1612—14), после чего, получив ученую степень доктора теологии в Авиньонском университете (1614) и сан священника (1616), утверждается профессором философии в том самом коллеже, где четыре года до этого закончил свое студенческое образование. «Безбородым профессором философии» называли в Эксе почтенные мужи своего двадцатичетырехлетнего коллегу. Шесть лет продолжалась там его преподавательская деятельность. В 1622 году полностью завладевшие коллежем иезуиты отстранили его от работы.

Для этого были, впрочем, достаточные основания. Молодой профессор философии чем больше изучал схоластический перипатетизм, тем больше в нем разочаровывался, тем прочнее убеждался в его неубедительности и несостоятельности. А преподавал он неизбежно именно католически препарированный аристотелизм. Как же он преподавал эту неприемлемую для него официальную философию? Вот как он сам рассказывает об этом своему почтенному другу генеральному викарию Экса Жозефу Готье: «…когда мне потом пришлось целых шесть лет исполнять в академии Экса обязанности профессора философии, и именно аристотелевской, то хоть я и старался всегда, чтобы мои слушатели умели хорошо защищать Аристотеля, однако в виде приложения излагал им также такие взгляды, которые совершенно подрывали его догматы.

И если первое я делал в силу известной необходимости, вызванной условиями места, времени и окружающей среды, то второе — из-за того, что умалчивать об этом я считал недостойным порядочного человека; такой подход давал слушателям разумное основание воздерживаться от одобрения вышеназванной философии» (5, т. 2, стр. 11). Другими словами, изучение схоластического аристотелизма состояло в том, чтобы как следует знать оружие идейного противника, дабы уметь с ним успешно сражаться. Такому курсу философии не место было в иезуитском коллеже и ни в одном тогдашнем учебном заведении. Два года спустя после прекращения преподавательской работы в Эксе, в августе 1624 года, в Гренобле была опубликована анонимно его первая книга с выразительным заглавием: «Парадоксальные упражнения против аристотеликов, в которых потрясаются основы перипатетического учения и диалектики в целом и утверждаются либо новые взгляды, либо, казалось бы, устаревшие взгляды древних мыслителей».

В том же году Гассенди впервые посещает Париж, куда снова приезжает в конце 20-х — начале 30-х годов. Во время пребывания в Париже он знакомится с рядом видных ученых и философов, постоянная переписка с которыми и личное дружеское общение продолжались впоследствии долгие годы. Этому сближению способствовали не только философские интересы, но и широко привлекавшие внимание ученых того времени открытия в области астрономии — науки, увлечение которой присуще Гассенди на протяжении всей его жизни. Сохранился (и посмертно был опубликован) его астрономический дневник, в который в продолжение почти сорокалетия он записывал свои повседневные нескончаемые астрономические наблюдения.

В 1626 году утвержденный в качестве каноника диньского кафедрального собора, Гассенди, интенсивно продолжая свою научную деятельность, приступил к исполнению обязанностей священнослужителя. Он пользовался всеобщим уважением прихожан, и его церковные проповеди этому способствовали в значительной степени. К своим проповедям он тщательно готовился, и они доставляли ему большое моральное удовлетворение. Вот что сам он рассказывает об их содержании в своем письме к Люилье (от 6. II. 1633): «Я не проповедовал ничего иного, кроме как против разнузданности (contre les debauches) нашего времени… Вся моя деятельность заключалась в одних лишь чисто нравственных рассуждениях. И при этом я всячески уклонялся от всех тех возвышенных материй, о которых другие толкуют с наших кафедр…» Таким образом, подобно тому как свои философские курсы Гассенди использовал для дискредитации схоластики, свои церковные проповеди он использовал для чисто этических нравоучений.

В 1628 году Гассенди совершает вместе с Франсуа Люилье (государственным казначеем, с которым он подружился в Париже) длительную поездку в Голландию. Девять месяцев, проведенных в этой стране, имели немалое значение в окончательном формировании научного образа мысли Гассенди. Там по сравнению с Францией была гораздо большая свобода мысли (не случайно переселился туда Декарт). Гассенди познакомился и общался там со многими передовыми учеными, с которыми затем, по возвращении на родину, состоял в переписке, обмениваясь мнениями о новых научных открытиях и дискуссионных проблемах.

Возвратившись домой и продолжая исполнять свои обязанности настоятеля кафедрального собора, Гассенди все свободное от этих обязанностей время неустанно посвящал разработке своего философского учения, противопоставляемого им схоластике, не прекращая при этом астрономических и физических наблюдений и экспериментов. За это десятилетие им были опубликованы наряду со специальными астрономическими работами яркие полемические философские произведения, которые представляют большой историко-философский интерес и будут нами рассмотрены в дальнейшем.

В 1645 году пятидесятидвухлетний ученый был приглашен на пост профессора кафедры математики Королевского коллежа и переселился в Париж. 23 ноября состоялась вступительная лекция по читаемому им курсу астрономии. Впоследствии, в 1647 году, курс «Оснований астрономии согласно как древним гипотезам, так и Копернику и Тихо» был им опубликован. Тема этого курса была в то время очень острой и злободневной и требовала от лектора и автора большой сдержанности и крайней осмотрительности: осуждение Ватиканом Галилея было грозным предостережением для ученых. Позиция, занятая в этом курсе Гассенди, была очень осторожной и не могла быть иной. Он, как бы беспристрастно, излагает различные имеющиеся «гипотезы», знакомя с ними своих слушателей и читателей. Каково его собственное предпочтение, из этой работы установить нельзя. Но оно не оставляет ни малейших сомнений при ознакомлении с другими источниками, неоспоримо свидетельствующими о его полной приверженности учениям Коперника и Галилея. Несмотря ни на какие запреты, Гассенди не только в разговорах и переписке с друзьями постоянно выражал свое восторженное отношение к великому флорентинскому ученому, но не остановился и перед непосредственным общением с ним и после его процесса и осуждения в 1633 году.

Переписка Гассенди с Галилеем началась еще в 1625 году. В 1632 году Галилей переслал ему экземпляр своего «Диалога о двух системах мира». В своем благодарственном письме от 1 ноября того же года Гассенди высказывает свое согласие со взглядами Галилея и выражает свой восторг перед его гением. Когда впоследствии Галилей сообщил ему о возбужденном против него инквизицией преследовании, Гассенди отнюдь не прекратил свое общение со «столь прославленным Галилеем, имя которого сохранится навеки». А в одном из своих писем к проживавшему в Париже после бегства из заключения основоположнику утопического коммунизма Томмазо Кампанелле (в мае 1633 г.) Гассенди заявляет, что он, как и Кампанелла, разделяет астрономические воззрения Галилея.

После осуждения семидесятилетнего ученого переписка велась с большой осторожностью конфиденциальным путем при посредстве верных друзей, ездивших в Италию и лично передававших эти письма. Эти письма Гассенди проникнуты глубоким уважением и искренним сочувствием. Он призывал Галилея не отчаиваться, смириться перед непреодолимым злом, призывая его не омрачать своего существования: «Я пребываю в величайшем беспокойстве по поводу судьбы, ожидающей вас, о вы, величайшая слава нашего века… Оставайтесь самим собой и не допускайте, чтобы ваша почтенная старость была развенчана от мудрости, которая до сих пор всегда была неразлучной спутницей вашей жизни. Да будет с вами уверенность в вашей вечной правоте» (от 19. I. 1634). А в письме от 18 ноября 1636 года Гассенди делится с Галилеем своей несбывшейся мечтой встретиться с ним, чтобы посоветоваться перед опубликованием своего философского учения: «Да будет воля богов, чтобы ты был еще в этом мире, когда наконец сей эмбрион увидит свет!» В октябре 1637 года Гассенди выражает свое соболезнование ослепшему Галилею, так и не увидевшему ни Гассенди, ни его философского творения.

Обострение болезни (туберкулез легких) вынудило Гассенди в 1648 году покинуть Париж и возвратиться в Прованс. Приглашение шведской королевы Кристины, сделанное через несколько дней после смерти Декарта, приехать в Стокгольм Гассенди отклонил. В 1653 году он снова вернулся в Париж. Здесь 24 октября 1655 года в третьем часу пополудни в доме академика Монмора, в котором он проживал, на Церковной улице (Rue du Temple, 79), скончался шестидесятитрехлетний ученый, творческой деятельностью которого может гордиться история французской культуры. Два дня спустя прах Гассенди был похоронен в фамильной гробнице Монмора на Николаевском кладбище. Мраморный бюст Гассенди, повешенный Монмором на стене кладбищенской церкви, не сохранился. Но дело его жизни — беззаветная преданность служению прогресса научной мысли — не пропало бесследно, и память о нем не исчезла в потоке веков.

* * *

В качестве эпиграфа к своей работе о Гассенди (1904) Герман Шнайдер избрал формулу: «Философская система есть прежде всего выражение некоторой личности». Мы не разделяем такого подхода к истории философии. Совсем еще молодой Маркс, уже до того как он стал основоположником исторического материализма, сформулировал принципы иного, подлинно научного подхода к историко-философским явлениям: «Задача философской историографии, — писал он в 1839 году в седьмой „Тетради по истории эпикурейской, стоической и скептической философии“, — заключается не в том, чтобы представить личность философа, хотя бы и духовную, так сказать как фокус и образ его системы, еще менее в том, чтобы предаваться психологическому крохоборству и мудрствованиям. История философии должна выделить в каждой системе определяющие мотивы, подлинные кристаллизации, проходящие через всю систему… Она должна отделить бесшумно подвигающегося вперед крота подлинного философского знания от…феноменологического сознания субъекта, которое является вместилищем и двигательной силой этих рассуждений. Этот критический момент при изложении философской системы, имеющей историческое значение, безусловно необходим для того, чтобы привести научное изложение системы в связь с ее историческим существованием… Но в то же время она должна быть утверждена и как философская связь…» (2, стр. 211).

Установленный здесь методологический принцип сохраняет свое полное значение, что, однако, ни в коей мере не умаляет роли личности в истории, не сводит к нулю ни в истории философии, ни в истории вообще «воли отдельных людей, каждый из которых хочет того, к чему его влечет физическая конституция и внешние, в конечном счете экономические, обстоятельства (или его собственные, личные, или общесоциальные)…» (1, т. 37, стр. 396). Энгельс, как и Маркс, решительно выступает против вульгарного социологизма в трактовке исторических явлений (1, т. 37, стр. 395). Столь же решительно выступал против социологической вульгаризации истории философии и Ленин, отвергая как «вздор и ребячество» подобный подход, получивший гротескное выражение в книге В. Шулятикова (см. 3, т. 29, стр. 464—5).

Уяснив социально-политическую и идеологическую атмосферу эпохи Гассенди, прежде чем перейти к теоретическому анализу его учения и к установлению его места и значения в движении вперед «крота философского познания» (Маркс), нам хочется обрисовать живой образ философа, получить представление о личности творца этого учения и условий, в которых протекала его жизнь.

В отличие от невысокого ростом, худощавого, черноглазого и темноволосого Декарта Гассенди унаследовал внешность своих родителей, провансальских крестьян: он был высоким, широкоплечим, голубоглазым блондином, хотя и не отличался крепким здоровьем. «Как ты знаешь, — писал он своему другу, — я не обладаю очень прочным телосложением. Но при этом я все же не подвержен тяжелым и томительным заболеваниям» (6, стр. 88). Образ жизни его был очень скромным, хотя Гассенди совершенно чужд был мрачный аскетизм. Он предпочитал вегетарианскую пищу, совершенно не выносил вина, но с аппетитом питался овощами и фруктами. «Я обедаю всегда с большим аппетитом, — писал он своему другу, — настолько, что даже тогда, когда я ем один только сухой хлеб, я всегда испытываю при этом большое удовольствие» (6, стр. 86).

У католического священника не было, конечно, своей семьи. Большую часть жизни у него не было и своего дома. Лишь в 1637 году он приобрел небольшой дом с садиком, но жил он преимущественно и в Эксе и в Париже, у своих друзей. А друзей, близких, верных друзей, у него было множество, где бы он ни был. Он был очень общителен и вовсе не склонен к одиночеству, к замкнутому образу жизни, чуждому дружеского общения, оживленных бесед, горячих споров и веселых шуток. Он был очень ласков с детьми и охотно играл и резвился с ними. В нем гармонически сочетались жизнерадостность и неприхотливость, доброжелательность и ирония, принципиальность и самокритичность.

Вот каким было каждодневное времяпрепровождение Гассенди в диньском уединении. Он вставал в три или четыре часа утра; работал до завтрака. После легкого завтрака беседовал час-другой с посетителями. «Он не был ни надменным, ни труднодоступным. Его любезность и гуманность были бесподобны», — вспоминает его ближайший ученик Франсуа Бернье (26а, стр. 4). Затем совершал небольшую прогулку и снова возвращался к работе, продолжавшейся до восьми часов вечера. В девять он обычно укладывался спать, когда не зачитывался латинскими поэтами, большинство произведений которых он знал на память. Он любил музыку и даже написал небольшую работу по теории музыки. Зачастую он вставал среди ночи для астрономических наблюдений. И так изо дня в день. По воскресеньям он служил обедню, а в понедельник снова возвращался к своим повседневным занятиям.

То был неутомимый труженик. Собрание его сочинений — это пять тысяч страниц in folio в две колонки. Из них одно только главное его произведение «Свод философии» занимает 1768 страниц с 262 приложениями. А ознакомление с рукописными вариантами его работ показывает, с каким упорством, трудолюбием, усердием работал он над их совершенствованием, уточнением, исправлением, отшлифовкой формулировок, устранением не удовлетворявших его высказываний.

Эрудиция Гассенди была поразительной как по своему объему, так и по универсальности. Его сочинения — настоящая научная энциклопедия того времени. Он был в курсе всех достижений физики, астрономии, математики, анатомии, физиологии, метеорологии, ботаники, филологии, психологии, истории, а вместе с тем, разумеется, был всесторонне осведомлен в области теологии. Он не только в совершенстве владел латинским языком, на котором написаны все его произведения, он хорошо знал греческий, арабский и еврейский языки. Он был первым во Франции историком философии. Его работы основаны на обширном и доскональном знании и критическом осмыслении истории античной и средневековой философии и непосредственно предшествовавшей ему философии Возрождения. Он был вместе с тем и историком науки, запечатлевшим в своих работах не только античные натурфилософские построения, но также и астрономические открытия своих современников. Перу его принадлежат биографии Коперника, Тихо Браге, Региомонтана.

Совершенно иным, чем в родном краю, был образ жизни Гассенди в Париже, где он непрестанно находился в дружеском окружении. Живя у гостеприимного Монмора, он постоянно встречался с участниками академических собраний. Но чаще всего он проводил время с неразлучными друзьями; то была, как называли их, «la Tetrade» (четверка, квартет): Гассенди, Диодати, Нодэ и Ле Вайе — «известные любимцы нимфы Софии» (57, стр. 325).

Старшим из них был неугомонный Эли Диодати (шестнадцатью годами старше Гассенди). Уроженец кальвинистской семьи в Женеве, он был совершенно безразличен к религиозным вопросам, но одержим неутолимой жаждой знаний. Хотя постоянным его местожительством был Париж, он был неустанным путешественником, то и дело уезжая в Голландию, Англию, Германию и особенно в Италию. Это не был непоседливый любитель приключений: он гонялся за новыми знаниями, в поисках сделанных в разных странах научных открытий; он неудержимо стремился к общению с искателями истин, к обогащению их мыслями, догадками, соображениями, которыми делился, которые обсуждал затем со своими коллегами. Он встречался с Бэконом и Гоббсом, с Кремонини и Гюйгенсом, с Гуго Гроцием и Кампанеллой. То был настоящий эмиссар «Республики ученых». Он был беззаветно предан великому флорентинцу, с которым не только переписывался, но и лично встречался, невзирая на все запреты и преследования гениального ученого. Он готовил перевод «Диалогов» Галилея на французский язык. При посредстве Диодати осуществлялась связь Галилея с Гассенди («Столь мною любимый и уважаемый сеньор Гассенди», — писал Галилей Диодати 25 июля 1634 г.). При встречах и в письмах Галилей делился с Диодати своими невзгодами, заявляя, что «все его бедствия произошли от немилости иезуитов» (письмо от 25 июля 1634 г.). «Я подчиняюсь своему несчастью, — писал ослепший Галилей (14 августа 1638 г.), — потому что глупо и безрассудно желать сопротивляться велениям рока» (20а, III, стр. 298). Письма Диодати к Галилею проникнуты обожанием гениального страдальца.

Таков первый из участников гассендистской «четверки». Самым младшим в ней был Габриэль Нодэ (восемью годами моложе Гассенди), универсальный ученый, автор многочисленных научных работ по самым разнообразным отраслям знания, по профессии врач. Сочинения Нодэ посвящены наряду с медициной (особенно «ятрофилологией», как он называл ятрохимию, нынешнюю фармакологию) также и истории, военному делу, политическим вопросам (в числе последних — работа о государственных переворотах, написанная под явным влиянием Фронды). В своих сочинениях он беспощадно отвергает измышления астрологов, магов, прорицателей. Ему принадлежит также сборник эпиграмм. Это чрезвычайно любопытная фигура. Библиотекарь кардиналов Барберини (впоследствии папы Урбана VIII), Ришелье и Мазарини, этот друг Гассенди был убежденным безбожником. «Я считаю господина де Ле Вайе и господина Нодэ, — писал в одном из своих писем Пьер Бейль, — двумя самыми образованными учеными этого века, обладающими наиболее свободными от общепринятых предубеждений умами; но, будучи ярко выраженными вольнодумцами (esprits forts), они очень часто распространяют среди нас доктрины, чреватые опасными последствиями» (57, стр. 575).

Упомянутый Бейлем Франсуа де Ла Мот Ле Вайе также один из гассендистской «четверки»; он был, пожалуй, самой экстравагантной фигурой из теснейшего окружения Гассенди. Так же как и Нодэ, он был неверующим, свободомыслящим ученым. Но узы дружбы с ним, как и с Нодэ, диньского каноника из-за этого нисколько не ослабевали.

Четырьмя годами старше Гассенди и прожившй до глубокой старости (85 лет), Ле Вайе был учителем Людовика XIII и брата короля, герцога Орлеанского. Он носил звание государственного советника и историографа Франции. По основании Французской академии стал ее членом (чего не удостоился Гассенди). Многогранность его научных интересов и литературной деятельности изумительна. Философия, история, историография, логика, риторика, этика, экономика, политика, география, музыка — все это является предметом рассмотрения в его пятнадцатитомном собрании сочинений — объемом в семь тысяч страниц. «Французский Плутарх» называл его Нодэ.

По своим философским воззрениям Ле Вайе был скептиком. Однако скептицизм его был направлен вовсе не на то, чтобы дискредитировать научное познание и дать место вере. Как раз наоборот. Одна из его работ озаглавлена: «О пользе скептицизма для науки» (1668). В первую очередь он направлен против теологического догматизма. «В самом существовании бога он хочет видеть одну из тех мистерий, в которые следует верить без поощрения философией, следуя авторитетам, закрыв глаза» (57, стр. 141). Вполне понятно, что в его время и при его общественном положении он не мог обходиться без «философской дипломатии». «Сомневаться в религиозных догмах, не считая ни уместным, ни возможным восставать против них, с удовольствием подрывая их, не претендуя на их отвержение… такова была участь Ла Мот Ле Вайе на протяжении большей части его жизни» (57, стр. 505).

Литературные произведения этого участника «четверки» отличаются сарказмом, издевательством над банальностями и трюизмами. Четвертый диалог его «Диалогов Оразия Туберского» носит название «Ослы нашего времени». Это язвительная апология «ослиной философии», презирающей искателей, критически мыслящих новаторов. Нетрудно представить его высказывания в откровенных беседах с друзьями из «четверки». Следует особо отметить его книгу «О добродетели язычников» (1641), развивающую идеи этического историзма и своеобразного нравственного релятивизма. Эту книгу можно считать прологом к этической концепции Пьера Бейля, разрывающей связь морали с религией.

Таковы были верные друзья Гассенди: очень разные люди как по своему общественному положению, так и по своим нравам и темпераменту. Когда, занимаясь Гассенди, знакомишься с «четверкой», невольно приходит в голову поговорка: «Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты». При всем различии их объединял лозунг Горация, служивший девизом всей деятельности Гассенди: «Sapere aude!» («Отважься быть разумным!») В этом они были единомышленниками.

* * *

Латинский афоризм «Habent sua fata libelli» (книги имеют свою судьбу) в полной мере приложим к сочинениям Гассенди.

Основной труд Гассенди, плод его двадцатилетней работы, «Свод философии», а также и его «Свод философии Эпикура» и вторая книга «Парадоксальных упражнений против аристотеликов» были опубликованы лишь посмертно в шеститомном Собрании сочинений, изданном в Лионе его учеником Сорбьером в 1658 году. В 1727 году это издание было перепечатано во Флоренции. С тех пор в течение трех столетий ни одно из произведений Гассенди не переиздавалось, а главное — ни одна из работ Гассенди не была переведена с латинского на французский язык, т. е. не стала доступной сколько-нибудь широкому кругу читателей, интересующихся историей философии. Существовало лишь не вполне адекватное изложение этой философии, сделанное учеником Гассенди Бернье в 70-х годах XVII века и с тех пор также не переиздававшееся.

Историки философии, как правило, игнорировали это учение. В «Истории философии» Гегеля о Гассенди — три строки; в двухтомной «Истории новой философии» Виндельбанда — двадцать пять строк; в объемистой истории Рассела он только упоминается. Даже в многотомной истории философии одного из крупнейших французских историков философии — Э. Брейе Гассенди уделено всего лишь пятьдесят строк. Первая диссертация о Гассенди, защищенная в Парижском университете в 1898 году Анри Берром (серьезный, вдумчивый результат четырнадцатилетней работы), была, в соответствии с университетскими требованиями, написана по-латыни. «Гассенди, — утверждает Берр, — образует как бы превосходное средоточие для рассмотрения всего того, что в XVII веке противостояло официальным принципам» (27, стр. 16). Он высказывает надежду, что «будущее воздаст Гассенди должное» (27, стр. 59).

На конгрессе, происходившем наконец в Дине в ознаменование трехсотлетия со дня смерти Гассенди (лишь в 1852 году, спустя двести лет после смерти, в этом городе была воздвигнута в память о нем бронзовая статуя), Ж. Куароль в своем выступлении обратил внимание участников конгресса на тот факт, что Гассенди никогда не фигурирует ни в каких учебных программах, ни в перечне тем дипломных работ философских факультетов.

Автор обстоятельного исследования истории философии XVII века иезуит Гастон Сортэ один из заключительных параграфов раздела своей работы, посвященного Гассенди, называет: «Незаслуженное забвение Его причины», пытаясь объяснить, «почему учение Гассенди было при жизни его лишь беглой волной, а впоследствии она скрылась во мраке глубоко несправедливого забвения» (67, стр. 250). И тут же Сортэ выискивает всяческие оправдания тому, что забвение это, «жертвой которого стал Гассенди», отнюдь не было «совершенно неоправданным» (67, стр. 248). Латинский язык, на котором писал Гассенди, ограничивал сферу его влияния, объясняет Сортэ. Но почему этот международный язык тогдашних ученых не побудил их и последующих философов к тому, чтобы сделать доктрину Гассенди более доступной? (Кстати, сам Гассенди сделал латинский перевод с древнегреческого X книги Диогена Лаэртского для того, чтобы сделать более доходчивым излагаемое в ней учение Эпикура [1].)

В 1955 году, том самом, когда состоялся упомянутый конгресс в Дине, на страницах французского коммунистического журнала «La pensee» выступил тов. Жорж Коньо со статьей «Гассенди, реставратор эпикуреизма», где дан точный ответ на вопрос о том, почему Гассенди подвергался остракизму в истории философии: «Именно потому, что он проповедовал материализм, официальная история философии обходит его молчанием или нарочито искажает его идеи и даже его биографию» (№ 63, стр. 25).

В последние десятилетия имя Гассенди выплыло во французской истории философии из трехсотлетнего забвения. Появились обстоятельные исследования о нем. Предметом изучения стали не только опубликованные сочинения, но и хранившиеся веками в различных архивах рукописи и письма. В 1959 году был издан французский перевод «Парадоксальных упражнений». В 1962 году — полемические работы Гассенди против Декарта. А в 1960 году (спустя шестьдесят два года!) переведена упомянутая ранее диссертация Берра. Вокруг исторической трактовки и оценки философского наследия Гассенди возникла острая идейно-теоретическая борьба.

«Дело Гассенди», как теперь принято называть дискуссию о нем между французскими историками философии, — яркий эпизод в борьбе двух партий в философии. Совсем не случайно французский марксист потребовал воздать должное Гассенди. Не случайно перевод с латинского его произведений был осуществлен советскими философами. В 1968 году в Москве вышло двухтомное издание его сочинений, в которое вошли также до сих пор не переведенные на французский язык «Свод философии Эпикура» и полемическое письмо против Герберта Чербери. В журнале «La pensee» в том же году тов. Л. Ланжевен посвятил этому изданию, способствующему разработке истории материалистического лагеря в философии и роли в нем несправедливо игнорируемого Пьера Гассенди, специальную статью «Гассенди, переведенный на русский» (№ 137, стр. 114–118).

А дискуссия о Гассенди не замолкает. Утверждение о том, что «Гассенди еще и сегодня является объектом борьбы партий, словно он умер лишь вчера» (66, стр. 65), что одни выдают его за материалиста, другие — за противника материализма, одни — за вольнодумца, другие — за благочестивого католика, — это утверждение еще гораздо острее, чем в те годы, когда писал Шнайдер, выражено в нынешней дискуссии о Гассенди.

Кому же верить? — спрашивал Шнайдер. Стремлением дать убедительный, объективный ответ на этот вопрос будет все последующее исследование.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.