Г.Г.Водолазов Ильенков как проблема
Г.Г.Водолазов Ильенков как проблема
ВОДОЛАЗОВ Григорий Григорьевич — доктор философских наук, профессор, главный редактор журнала «Мегаполис»
Мне кажется, мы пока не нащупали сегодняшний нерв разговора об Ильенкове. Пожалуй, лишь Бородай попытался говорить об Ильенкове «как проблеме». Василий Васильевич Давыдов и Вячеслав Семенович Стёпин, как и многие другие, сказали немало интересного — с чем — то я согласен, с чем — то нет. Но все это, так сказать, попытки перечисления достоинств и недостатков писаний Эвальда Васильевича — попытки дать некий совокупный ответ на то, чем и кем был Ильенков. Мне же думается, надо поставить задачу иначе, а именно: Ильенков как вопрос. Это, на мой взгляд, самое важное, самое нужное и самое трудное сегодня: понять, в чем состоит «проблема Ильенкова». Я призываю всех подумать именно в этом плане и попробую порассуждать под этим углом зрения сам.
Юрий Бородай пытался это сформулировать так, что проблема Ильенкова — это трагедия марксиста и коммуниста. Он говорит, что Ильенков был «открытым прозрачным коммунистом», а сам Юрий Ме — фодьевич был «подпольщиком», «подпольным человеком». Я бы сказал иначе: Юрий Мефодьевич, вы были подпольным антикоммунистом, а Эвальд был подпольным коммунистом. Как я ощущаю, для членов Клуба «гениальность» Сергея Ервандовича Кургиняна вне всяких сомнений. Хотя сегодняшнее его выступление и его рассуждения о Богданове, Ильенкове, Лифшице говорят о том, что она, эта гениальность, имеет некоторые ограничения. Но все — таки одну гениальную идею он высказал. Он сказал, что диссиденты для того коммунизма были гораздо менее опасны, чем подпольные коммунисты типа Ильенкова. Это действительно так. Диссидентствующий антикоммунист был не очень опасен тому коммунизму, который был у нас. Ведь тот коммунизм включал в себя (по крайней мере, на словах) мощную всемирно — историческую традицию, связанную с Платоном, Гегелем, Марксом и т. д. И что антикоммунист подпольный может с этим сделать? А вот коммунист, который сам опирается на эту традицию и тем не менее выступает против этого режима, — вот он — то по — настоящему опасен.
Далее. Василий Васильевич Давыдов, Валентин Иванович Толстых и Вадим Михайлович Межуев подчеркнули, что Ильенков был последовательным марксистом. Толстых сказал, что Ильенков не стыдился того, что он марксист и т. д. Вы знаете, я бы и здесь сказал иначе: Ильенков был «больше, чем марксист». Он не укладывается в рамки марксистского учения. Да, он опирался на важную научную традицию марксизма, но при этом преодолевает его ограниченности, обусловленные современной эпохой и той, в которую жил, творил Маркс. Ученик Ильенкова, Саша Суворов, слепоглухой, в своей недавно защищенной диссертации написал: «Упрощением было бы сказать, что я марксист, я — ильенковец». То есть он видит в идеях своего учителя что — то выходящее за пределы марксистской парадигмы.
Наконец, Валентин Толстых сказал, что было бы трудно сегодня работать и Михаилу Лифшицу, и Эвальду Ильенкову. Да, конечно, было бы очень трудно. Но, во — первых, следует иметь в виду, что нынешняя трудность — другого типа, чем тогда. И, во — вторых: а тогда, Валентин Иванович, легко было им? У них все бока, как говорил Лифшиц, были ободраны до крови — от травли и преследований. Ведь многие произведения Эвальда Васильевича только сегодня дошли до читателя, и среди них — совершенно потрясающие — «Космология духа» и «Маркс и западная культура».
Да, он подпольный коммунист. Человек, творящий за полицейской решеткой. Только с помощью эзопова языка, с помощью кухонь и курилок, с помощью «братьев по духу» из Института философии ему удавалось что — то сказать, что — то напечатать, — он вырывался и прорывался, потому что гениальность не могла не прорваться даже в тех условиях.
Да, сегодня, при нынешних условиях, видя, что происходит в обществе — и наверху, и внизу, ему было бы нелегко. Но ему было бы «легко» в том смысле, что для мыслителя очень важна эпоха, когда происходит разлом истории и когда на поверхность выходят проблемы всемирно — исторического масштаба. И вот этот перелом всемирно — исторического типа, связанный с крахом того коммунизма, который был, — сталинистско — брежневского типа, произошел. Это — пища для философа — теоретика. Кроме того, появилась возможность более или менее открыто об этом сказать.
Появление таких возможностей — конечно, не заслуга нынешних правителей, а заслуга того движения — демократического и нравственного, одним из родоначальников и прародителей которого был Эвальд Васильевич.
И еще два предварительных замечания.
Я хотел бы, учитывая «смешанный» состав аудитории, где — и философы — специалисты, и актеры, и режиссеры, и журналисты, все — таки не вести специально философский разговор. Конечно, каждый волен говорить, как он хочет, но я хотел бы, чтобы у нас разговор был, так сказать, укрупненный, более значимый для самых разнообразных людей, которые здесь присутствуют.
И второе. У Ильенкова было много ипостасей: философ, культуролог, психолог, экономист, педагог, этик, эстетик и т. д. И везде им были сделаны очень крупные открытия. И вот я хотел бы подумать, а нет ли точки схода всех этих ипостасей, нет ли некоего фокуса, где они сходятся, некоей «клеточки», о которой любил говорить Эвальд Васильевич, из которой тянутся эти нити ко всем его ипостасям? Вот определить бы ее, то есть поговорить бы об Ильенкове, как сейчас модно говорить, на парадигмальном уровне. Потому что, мне думается, Ильенков — это человек, работавший и писавший на смене исторических парадигм, мыслительных, социальных, культурных.
Правильно ли вообще так ставить вопрос относительно Ильенкова? Действительно ли он появлялся в эпоху смены парадигм всемирной истории? Я думаю, правильно. Вообще говоря, смена парадигм в истории происходит не потому, что появляются гениальные люди, а потому, что происходит смена исторических эпох. Так появляется античная парадигма, платоновско — аристотелевская и т. д., средних веков, возрожденческая, просветительская. И вот на смену просветительской парадигме является новая парадигма, которая в нашей философской науке считалась парадигмой марксизма.
А вообще новая парадигма возникает в каких ситуациях? — Когда идеалы, обрисованные в идейно — теоретических учениях и концепциях, вдруг не совпадают с предсказанными и ожидавшимися результатами исторического действия людей. Так было в буржуазных революциях; просвещенческие идеалы оказались нереализованными вовсе или реализованными в очень деформированном виде. Сходная судьба выпала на долю и марксистской парадигме. Получилось так: марксизм, говоривший об обществе равенства, обществе демократии, доводимой до конца (установление вместо формальной демократии — реальной), был положен в основу построения общества в нашей стране. В итоге же сложился тоталитарный, полицейский, сталинистско— брежневский режим, не имевший ничего общего с обрисованными марксизмом идеалами. И вот это противоречие результата и идеала — проявилось явно зримо. И его надо разрешить — и в теории, и на практике. Отметим, что противоречие это возникло не в 1985–м году. Оно возникло значительно раньше. И Эвальд Васильевич был именно тем человеком, который определил эту линию раскола — где возникло это противоречие, требующее решения. И что же здесь было сделано Эвальдом Васильевичем?
Прежде всего — он в наибольшей степени отразил эту ситуацию и внес (вместе с Лифшицем, я думаю) наибольший вклад в достраивание прежней парадигмы и открытие дверей в новую мыслительную парадигму.
Вначале о достраивании прежней парадигмы. Три момента. Прежняя парадигма — это не просто марксистская парадигма. Для Ильенкова (Валентин Иванович отметил: смотрите, с какой симпатией он относился к идеалистам — к Гегелю, к Фихте и т. д.) идеалисты — очень родственные души. И в этом нет ничего удивительного, потому что мысль Ильенкова шла следующим образом. Когда он ставил вопрос о природе мышления, для него источником был любимый афоризм Спинозы: «Мышление — это движение мыслящего тела по контуру внешней вещи или по контуру внешнего мира». А потом Гегель и Маркс развили эту спинозовскую идею, что и зафиксировал Эвальд Васильевич. Так, согласно Гегелю и Марксу, оказалось, что «мыслящее тело» — это не просто индивид, это не просто человек. Это — общество, это — социум. Поэтому, чтобы это тело двигалось по контуру внешнего мира, оно должно производить (стало быть, атрибутами такого «тела» будут «производительные силы», «экономика», «политические силы», «классовая борьба» и т. д.). Вот каким оказалось оно, это «мыслящее тело»! Оказывается, далее, — для того чтобы понять логику и законы мышления, то есть закономерности движения такого «мыслящего тела», надо включить изучение социального. Оказалось, что проблемы революции, классовой борьбы — это частный момент движения мыслящего тела. Это, по сути дела, часть диалектической логики. Поэтому у Ильенкова так органично в диалектическую логику, в науку о мышлении входила наука социальной философии. Выяснилось, что «исторический материализм» неотделим от диалектического, что это взаимопонимающие части единства целого. Так же, как — этика, эстетика, педагогика и т. д. Вот она — парадигма, выведенная Ильенковым из спинозовско — гегелевско — марксов — ского понимания «мышления» и «мыслящего тела».
Второй момент. Вот здесь говорили — о сближении Ильенковым Гегеля и Маркса (по поводу чего как раз и негодовали многие руководящие «официальные» марксисты того времени). И на самом деле, парадигма Ильенкова — это была не чисто марксовская парадигма, а парадигма «Гегеля — Маркса». А если быть еще точнее — это парадигма Гегеля — Маркса — Ильенкова. В этой парадигме Ильенков прописал одну очень важную вещь, которая является истоком и как бы входом в новую парадигму — парадигму нашего времени. Он отметил, что то, что произошло в России после 1917–го года (отметил, в отличие от многих), — это лишь формально — правовое обобществление собственности. Ильенков заметил, что Марксом предусматривался этот первый шажок обобществления, и вместе с тем, как тонко отмечал Эвальд Васильевич, это формально — правовое обобществление, согласно Марксу, есть доведение до конца идеи частной собственности. Это — всеобщая частная собственность, это завершение идеи частной собственности.
И далее, согласно точному и тонкому (ильенковскому!) пониманию Маркса должно осуществляться движение к реальному обобществлению, переход от формальной общественной собственности к личной собственности. Правда, если для Маркса такое формальное обобществление (и возникновение на его основе грубого, казарменного коммунизма) было одной (и не основной!) из возможностей исторического развития, то для Ильенкова казарменный (сталинистский) коммунизм стал тем феноменом, который реализовался и оттеснил в данный период все другие возможности («демократический социализм», например). И Ильенков основательно описал сущность этого социалистического строя, представлявшего собой диктатуру бюрократии, номенклатуру и отчуждение от собственности и власти основной массы граждан страны. Это было как бы конкретизацией дозавершения концепции «казарменного коммунизма», лишь в общих чертах намеченной Марксом.
А вот дальше выяснилось, что этот строй формального обобществления, «казарменный коммунизм», не «спешит» трансформироваться в строй реального обобществления, в политический режим более полной, последовательной, реальной демократии.
Он оказался не временным, «переходным» этапом, а довольно устойчивой формацией. Он сложился, оформился и закостенел. И тогда перед мыслью гуманистических и демократически ориентированных социологов, этих учеников Маркса, встала принципиально новая проблема: определить экономическое и классово — противоречиво содержание этого строя и указать способы его преобразования. Это была уже не марксовская историческая ситуация. Маркс решал проблему преодоления буржуазно — капиталистического строя, теперь надо было решать проблему преодоления принципиально нового (но тоже недемократического и тоже эксплуататорского, и тоже классово — антагонистического) строя.
Эта задача была Ильенковым осознана, и им было сделано немало шагов по пути ее решения. Будем только иметь в виду, что возможности прямого и открытого описания сути этого нового строя были исключены, приходилось писать намеками, эзоповым языком. Этому языку обучились писатели, его хорошо понимали и читатели. И все же «эзопов язык» серьезно ограничивал возможности развернутого, ясного и недвусмысленного анализа. В этом, конечно, была трагедия таких людей, как Ильенков. И все — таки им удалось сказать главное. В полемике с Адамом Шаффом Ильенков резко выступил против надежд на «элиту», «номенклатуру» в качестве главной социальной силы преобразования казарменного коммунизма (или, как бы мы сегодня сказали, «номенклатурного социализма») в демократическое общество. Адам Шафф был родоначальником того многочисленного ныне племени якобы демократических теоретиков и практиков, которые в политической «элите» видят «мотор», источник общественного развития. Шафф писал о задачах интеллектуализации, гуманизации правящей «элиты», о том, чтобы построить отношения между «элитными» группами на демократический, плюралистический манер и т. д.
Шафф понимал «демократию» как правление элитарного меньшинства, лишь выбранного большинством, как правление меньшинства от имени и «по поручению» большинства. Вот сегодня наши «реформаторы» следуют в точности путем, намеченным Адамом Шаффом. И мы в итоге получили демократию — для меньшинства, для элиты, для номенклатуры. Получили то, что справедливо будет назвать «номенклатурной демократией». Которая к действительной демократии — демократии для всех — имеет весьма отдаленное отношение.
Ильенков был первым, кто, в полемике с Шаффом, дал развернутую и сокрушительную критику этой теории «элитарной» демократии, проявляющей социальное и политическое рабство. Он объяснял, что действительная демократия — есть самостоятельность народных масс, есть реальное участие всех граждан в управлении общественными процессами, в контроле за ними.
Вот почему на вопрос Валентина Толстых, с кем и против кого был бы Ильенков сегодня, я с абсолютной уверенностью отвечаю: он был бы против нынешних «реформаторов» из партии власти, осуществивших «номенклатурную» приватизацию и «номенклатурную демократию» (и тем передавших власть в руки ново — старой «элиты»), и против нынешних «антиреформаторов» из КПРФ, мечтающих о возврате к номенклатурно — казарменному строю. Он был бы против этих обеих фракций единого номенклатурного сословия. И он был бы вместе с теми силами, которые выступают за действительную демократию, он был бы с тем постепенно складывающимся массовым, гражданским движением, которое именует себя «демократической оппозицией».