СЕРЕН КЬЕРКЕГОР (КИРКЕГОР) (1813–1855)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

СЕРЕН КЬЕРКЕГОР (КИРКЕГОР)

(1813–1855)

Датский теолог, философ, писатель. Противопоставлял объективизму Гегеля субъективную («экзистенциальную») диалектику личности, проходящей три стадии на пути к Богу эстетические, этические и религиозные. Полемизируя с официальной теологией, защищал тезис о реальности христианства лишь для избранных, которые смогут реализовать свою экзистенциальную свободу. Оказал влияние на развитие датской литературы, в XX веке — на экзистенциализм и диалектическую теологию. Основные сочинения «Или — или» (1843), «Страх и трепет» (1843), «Философские крохи» (1844), «Стадии жизненного пути» (1845)».

«Не только мои сочинения, но также и моя жизнь, причудливая интимность всего ее механизма, станет предметом бесчисленных исследований», — предрекал Кьеркегор. Едва ли можно назвать другого философа, личная жизнь и творчество которого находились бы в столь неразрывной связи, как у Кьеркегора. Одиночество было его стихией: он искал и находил блаженство в том, чтобы «быть одним, буквально одним в необъятном мире…»

Серен Аби Кьеркегор появился на свет в Копенгагене 5 мая 1813 года. Отцу мальчика Микаэлю было 57 лет, матери — 45. Возможно, это было причиной его слабости и хилости при необычной остроте ума. У Микаэля Кьеркегора было семеро детей, но пятеро из них умерли. Старший брат Серена унаследовал не только ум, но здоровье и религиозность родителей, что привело его к сану епископа.

В детстве отец философа пас овец в Ютландии. Двенадцатилетним его привезли в Копенгаген, где он впоследствии разбогател на торговле чулками. Приобретя шесть собственных домов в Копенгагене и скопив крупное состояние, сорокалетний Кьеркегор-отец прекратил торговую деятельность и жил на доходы со своего капитала.

Мать Серена Анна вначале была служанкой в доме его отца. Микаэль вступил с нею в брак вскоре после смерти первой жены, и гораздо скорее, чем полагалось по закону, у них родился ребенок.

«Я родился в результате преступления, я появился вопреки воле Божьей… — писал его младший сын в «Дневнике» незадолго до смерти. Микаэль был угрюмым, мрачным, суровым человеком, религиозным фанатиком, предавшимся после прекращения торговли молитвам и покаянию в грехах. Воспитание юного Серена находилось под контролем отца. «С детства, — писал он впоследствии, — я находился во власти невыносимой деспотии… Будучи ребенком, я подвергался строгому и суровому христианскому воспитанию, говоря по-человечески, безумному воспитанию…»

В шесть лет Серен пошел учиться в школу. Хилый, болезненный мальчик, с искривленным позвоночником и кривыми тонкими ножками, не оставался в долгу перед насмешниками и обидчиками. Задиристого и язвительного Серена отец прозвал «вилкой».

Осенью 1830 года по воле отца семнадцатилетний Серен стал студентом теологического факультета Копенгагенского университета. Зачисленный, как и все студенты, в королевскую лейб-гвардию, он через три дня был отчислен из нее по состоянию здоровья. Да и теология не заинтересовала молодого студента. «Тщетно ищу я, — писал он в начатом в 1834 году «Дневнике», — что-либо, что могло бы оживить меня. Даже звучный язык средневековья не в состоянии заполнить образовавшуюся во мне пустоту». Его больше привлекала эстетика. Занятия на теологическом факультете тянулись целое десятилетие. Недолгое время, будучи студентом, он преподавал латинский язык в одной из гимназий и только в 1840 году сдал последний университетский экзамен.

Кьеркегор вел легкомысленный образ жизни, свойственный молодежной богеме, предпочитая серьезным занятиям и изучению богословских трактатов попойки с приятелями в ресторанах и посещение оперного театра, благо отец терпеливо оплачивал все долги своего «блудного сына». Однако образ жизни фланера и повесы неминуемо привел к неудовлетворенности, разочарованию и депрессии, из которой вывело Серена неожиданное знакомство с четырнадцатилетней Региной Ольсен.

Кьеркегор впервые встретился с ней в мае 1837 года. «Между ней и мною была бесконечная дистанция», — писал он впоследствии. Она — непосредственная, жизнерадостная, оживленная, а он — нервный, ироничный, претенциозный. Но крайности сходятся. Они полюбили друг друга.

«… Я пережил в себе самом за полтора года больше поэзии, чем во всех романах, вместе взятых». Это была его первая и последняя любовь. Три года после знакомства они были помолвлены. А на другой день после обручения, как свидетельствует его «Дневник», Серен уже сожалел об этом. Ровно год спустя неожиданно для Регины она получила обратно обручальное кольцо с прощальным письмом. «Прости человека, который, если и способен на что-нибудь, не способен, однако, сделать девушку счастливой». Регина была в отчаянии. Серен оставался непреклонным. Но расставшись с Региной, он долгие годы тяжело переживал это расставание, до конца жизни сохраняя в душе верность своей единственной любви, «… я люблю ее, никогда другой не любил и любить не стану».

Он искал встреч с ней на улице и в церкви. Писал ей письма. То и дело возвращался к своим переживаниям в дневнике и литературных произведениях. «Ни одного дня не проходило с тех пор, когда бы я не думал о ней с утра до вечера», — писал Серен в «Дневнике» пять лет спустя после расторжения обручения. И еще через три года: «Да, ты была возлюбленной, единственной возлюбленной, я любил тебя больше всего, когда мне пришлось тебя покинуть».

В наброске неотправленного письма к Регине, написанного им в 1849 году, есть такие строки: «Благодарю тебя за то время, когда ты была моею. Благодарю тебя за все, чем я тебе обязан… Благодарю за твою детскость, ты мой увлекательный учитель, благодарю за все, чему я научился, если не благодаря твоей мудрости, то благодаря твоему очарованию». Спустя шесть лет после разрыва Регина вышла замуж за своего бывшего учителя и поклонника Фрица Шлегеля, впоследствии датского губернатора на Антильских островах. «Она вышла замуж… Когда я прочел об этом в газете, меня словно хватил удар…» Кьеркегор обратился с письмом к Шлегелю: «В этой жизни она будет принадлежать вам. В историю она войдет рядом со мною». Он посвятил ей две свои «Назидательные речи». Он завещал ей все свое имущество. Регина Шлегель пережила Кьеркегора на полвека. Она умерла 82 лет от роду. «Он пожертвовал мною Богу», — писала она незадолго до смерти.

Каких только домыслов ни высказывали кьеркегороведы для объяснения разрыва. Одни объясняли его импотентностью Кьеркегора, другие сравнивали с жертвоприношением Авраамом своего единственного сына. В литературных произведениях Кьеркегора есть некоторые раздумья о браке, которые проливают свет на его экстравагантный поступок. «Немало мужчин стали гениями благодаря девушке, немало мужчин стали героями благодаря девушке, немало мужчин стали поэтами благодаря девушке, немало мужчин стали святыми благодаря девушке, но кто в действительности сделался гением, героем, поэтом или святым благодаря девушке, ставшей его женой? Благодаря ей он становился лишь коммерческим советником, генералом, отцом семейства».

А вот и чистосердечное признание: «Если бы я женился на Регине, я никогда не стал бы самим собой». Таково крупнейшее событие в личной жизни Кьеркегора, биография которого сделалась предметом бесчисленных исследований. Разрыв с Региной произошел спустя две недели после того, как Кьеркегор защитил свою магистерскую диссертацию: «О понятии иронии, с особым вниманием к Сократу». «Магистром иронии» называл себя впоследствии Кьеркегор.

В этой диссертации обнаруживается не только тщательное изучение сократических диалогов Платона, но и знания философии Гегеля, полученные от университетских преподавателей, датских гегельянцев Хейберга и Мартенсена. Но в этой диссертации заметно сказывается влияние датских антигегельянцев Меллера и Сибберна. Прав знаток литературного наследства Кьеркегора Нильс Тульструп, утверждая, что уже и в то время Кьеркегор не был гегельянцем.

Через две недели после разрыва он уезжает в Берлин слушать лекции Шеллинга. По возвращении домой после четырехмесячного пребывания в Пруссии начинается новый этап в его жизни — творческое затворничество. В 1838 году ушел из жизни отец Серена. Еще ранее умерли его мать, все сестры и два брата. Остался в живых лишь один старший брат, будущий епископ. Не случайно критическая статья Кьеркегора о романе X. К. Андерсена озаглавлена: «Из бумаг одного пока еще живого».

В наследство от отца ему осталась крупная сумма, более 30 тысяч ригсдалеров в ценных бумагах, обеспечившая ему не только комфортабельное, расточительное существование до конца жизни, но и позволившая оплачивать издание всех его сочинений. Поселившись в просторном доме, обслуживаемый секретарем и слугой, Серен не отказывал себе ни в хороших сигарах, ни в изысканных винах. Он жил замкнуто, в полном одиночестве.

«Я живу, — писал он в своем «Дневнике», — в своей комнате, как в осаде, не желая никого видеть и постоянно опасаясь нашествия противника, то есть какого-нибудь визита, и не желая выходить». Но каждодневно он выходил на прогулку по улицам Копенгагена, тощий, очкастый, со своим «верным другом» — зонтом под мышкой, с широкополым цилиндром на макушке и сигарой в зубах, обмениваясь ироническими репликами со встречными знакомыми. Вернувшись домой, в свою «осажденную крепость», он принимался за работу.

За исключением нескольких месяцев преподавания латинского языка и кратковременных занятий в пасторской семинарии, Кьеркегор никогда нигде не состоял «на службе». Предназначенный отцом к пасторской деятельности, он не воспользовался окончанием теологического факультета. И хотя Кьеркегор на разных этапах своей жизни намеревался стать сельским священником, он так и не осуществил этого намерения. Не воспользовался он и возможностью университетской деятельности, открывшейся ему после получения ученой степени. Но работоспособность его поистине поразительна.

Стоя у пульта, он писал и писал, денно и нощно, при свечах до рассвета.

«Поэтому я люблю тебя, тишина духовного часа, здесь в моей комнате, где никакой шум и никакой человеческий голос не нарушают бесконечность раздумья и мыслей. Поэтому я люблю тебя, тишь одиночества».

В1843 году вышло в свет крупнейшее произведение Кьеркегора — двухтомная этико-эстетическая работа «Или — или» в 838 страниц. За последующие двенадцать лет (до его смерти) он опубликовал более шести тысяч печатных страниц (пятнадцать томов Собрания сочинений), а его рукописное наследство составляет почти десять тысяч страниц (в том числе «Дневник», начатый им с 1838 года и продолженный до конца жизни), заполнивших двадцать печатных томов. Это эстетические, этические, религиозные (88 «Назидательных речей»!), философские произведения. «Датский Сократ», как любят называть его почитатели, и в этом отношении радикально отличался от своего древнегреческого прообраза, не написавшего, как известно, ни одной страницы.

Вся жизнь Кьеркегора — своеобразное опьянение литературным творчеством. Сам он сравнивал себя с Шехерезадой, спасавшей свою жизнь сказками, то есть творчеством. Однако покоя не было. «Или — или» имела успех (в 1849 году вышло второе издание), и Кьеркегор сделался местной знаменитостью, так как ни для кого не было секретом, кто кроется за псевдонимом Виктор Эремита и за другими псевдонимами быстро следовавших одна за другой его новых книг. Его произведения вызвали негодование обывателей, нескончаемые кривотолки. Сатирический журнал «Корсар» (распространявшийся с большим для тогдашнего Копенгагена тиражом в три тысячи экземпляров) сделал Кьеркегора предметом непрестанных карикатур и издевательств. Писателя изображали то на макаронных ножках, то сидящим на спине девицы. Самому редактору «Корсара», Гольшмиту, травля была вовсе не по душе, он очень ценил заслуги писателя в области религиозного мышления, и он ее в конце концов прекратил.

«Я — мученик насмешек», — записывает Кьеркегор в своем «Дневнике». На улицах в Копенгагене Кьеркегора преследовала брань прохожих. Мальчишки с криками «или — или» гонялись за ним и швыряли в него камнями. Его замкнутость и одиночество еще более усилились. «Если Копенгаген вообще когда-нибудь был единого мнения о ком-нибудь, то я должен сказать, что он был единодушен обо мне я — тунеядец, праздношатающийся, бездельник, легковесная птичка». «Для целого слоя населения я действительно существую как своего рода полупомешанный».

Жалобами на то, что никто, ни один человек его не понимает, пестрят записи в дневниках Кьеркегора. Всю жизнь Кьеркегор чувствовал себя несчастным человеком. Его одолевали меланхолия, ипохондрия, преодолеваемые пароксизмами творческого вдохновения. «Я — в глубочайшем смысле несчастная личность, которая с самых ранних времен была прикована так или иначе к граничащему с безумием страданию.» «Кто я есть? Как я явился на свет? Почему меня об этом ранее не спросили?» «Где-то в Англии, — писал Кьеркегор, — имеется надгробный памятник, на котором начертано одно только слово: «Несчастнейший». Я могу предположить, что кто-нибудь это прочтет и подумает, что там никто не погребен и это предназначено для меня».

Каких только анормальностей не нашли специалисты (в кавычках и без кавычек) у датского философа: и шизофрению, и эпилепсию, и эдипов комплекс, и мазохизм, и нарциссизм, и бессознательный гомосексуализм, но чаще всего — маниакально-депрессивный психоз. Последнего диагноза придерживался и знаменитый датский психиатр X. Хельвегоду. По всей вероятности, так и было. Уж очень странный, неуравновешенный, причудливый, эксцентричный человек был Серен Кьеркегор. «Все существующее меня пугает, — признавался он. — От мельчайшей мушки и до таинства воплощения; все для меня необъяснимо, в особенности я сам. Неимоверно мое страдание, безгранично». Это исповедь двадцатипятилетнего студента, предававшегося разгульной жизни.

Все это, безусловно, надо учитывать при изучении творчества Кьеркегора. Но, в то же время, это был человек большой умственной одаренности, владеющий необычайным литературным мастерством. Немного можно назвать философов, обладавших таким стилистическим даром и изобретательностью.

Не только дневники, но и все литературные произведения Кьеркегора — эстетические, философские, религиозные — устремлены на самого себя, обращены внутрь, к собственным переживаниям, преломлены сквозь призму своего внутреннего мира. «Казалось бы, я пишу такие вещи, от которых должны рыдать камни, — писал Кьеркегор в своем «Дневнике», — но они лишь смешат моих современников».

Весьма характерно для литературной манеры Кьеркегора, что все свои основные произведения (исключая религиозные проповеди «Назидательных речей») он публиковал под различными псевдонимами. Уже в 1842 году в начале своей литературной деятельности он поместил в газете объявление, в котором отказывался от авторства «многих остроумных статей». Около двадцати статей обозначены инициалами, но все крупнейшие сочинения изданы под вычурными псевдонимами. Начиная с «Или — или» Кьеркегор выступал под десятком различных псевдонимов, притом даже антитетичных (Климакус и Анти-Климакус). (Иоанн Климакус — живший в VI веке настоятель синайского монастыря, мистик, описавший тридцать ступеней лестницы на пути души к небу). Вопреки нескончаемым сомнениям, одолевавшим Кьеркегора, у него не было сомнения в одном: в своей гениальности.

«Я отлично знаю, — утверждал он уже в начале своей литературной карьеры, — что в данный момент я самая одаренная голова среди всей молодежи…». А через пять лет: «То, что я являюсь писателем, который безусловно окажет честь Дании, это твердо установлено…» И еще год спустя: «О, после моей смерти одного «Страха и трепета» будет достаточно, чтобы сделать мое имя бессмертным».

Название одной из лучших книг философа «Страх и трепет» взято из Ветхого завета — она посвящена рассмотрению философско-нравственных проблем на материале сказания о Аврааме и Исааке. Задумываясь о смысле человеческой жизни, Кьеркегор создает беспредельно пессимистическую картину, связанную с реальной действительностью общества своего времени, но эта картина может быть соотнесена с современной эпохой.

Увы, современники не оценили его гения. Главное философское произведение писателя — «Заключительное ненаучное послесловие» не вызвало ни малейшего интереса и разошлось тиражом в 50 экземпляров. А «Философские крохи», пространным комментарием к которым было это произведение, по собственному свидетельству Кьеркегора, «безо всякого препирательства, без крово-, без чернилопролития эта работа осталась незамеченной, нигде не обсуждалась, нигде не упоминалась…»

Последний год жизни Кьеркегора — это год его бунта, мятежа, восстания против религиозного лицемерия и формальной обрядности протестантской церкви. Поводом для восстания послужила кончина в 1854 году главы датской протестантской церкви епископа Мюнстера, друга и духовного наставника Кьеркегора-отца. Когда его преемник епископ Мартенсен выступил с восторженной апологией своего предшественника как «свидетеля Христа», Кьеркегор взбунтовался. «Рядом статей этой газете («Отечество») я открыл теперь, говоря военным языком, живой огонь, выступив против официального христианства и тем самым против духовенства в нашей стране».

За полгода на страницах газеты была опубликована 21 статья, а с 24 мая 1855 года начал выходить в свет собственный, издаваемый Кьеркегором на последние оставшиеся от отцовского наследства деньги, листок «Мгновение», всецело посвященный начатой им в «Отечестве» кампании. Философ с негодованием обрушился на официальные церковные установления и их блюстителей, предавших заветы Иисуса Христа. Особенно резким нападкам подвергся глава датской церкви. Клерикалы пришли в бешенство. Последний (десятый) подготовленный Кьеркегором номер не вышел в свет. Огромное нервное возбуждение не прошло бесследно. Кьеркегор, потеряв сознание, упал на улице и через несколько дней скончался в возрасте 42 лет.

Это произошло 11 ноября 1855 года. Чувствуя приближение смерти, философ пожелал причаститься, но не из рук священника, а от частного лица. В этом ему было отказано. Толпа видела в его смерти перст Божий. Своей надгробной эпитафией он задолго до смерти избрал: «Тот Единичный».

Многочисленные сочинения Серена Кьеркегора оставляют 28 томов, 14 из них занимают дневники. В философии Карьеркегора предвосхищены основные моменты современной экзистенциональной философии, которые пронизывают творчество Гуссереля, Ясперса, Хайдеггера, Сартра и Камю.

Серен Кьеркегор называл себя поэтом или писателем, но никогда — философом. Он восхищался народной поэзией: «В ней есть сила желаний. Желания же нашего времени только греховны и пошлы, — у нас все сводится к желанию поживиться за счет ближнего». В начале творчества писатель страдал от несовершенства своего языка и стиля: «Неужели я навек осужден только лепетать?» — и в дальнейшем достиг высокой художественности и поэтичности произведений. Кьеркегор хорошо знал античную философию, на которую ссылался в своих произведениях, и вел серьезную полемику с Кантом и Гегелем.

Наряду со свободой, страданием, грехом и виной одной из основных экзистенциалистских категорий у Кьеркегора является страх — это также одна из неотъемлемых всеобщих форм, атрибутов человеческого существования. Страх находится в нераздельном единстве с грехом, страданием и свободой. Страх — беспредметное чувство, владеющее человеком, страх перед «ничто», тревога, беспокойство. «Страх, — по определению Кьеркегора, — есть отношение свободы к вине». Подлинный страх — это страх грешника перед Богом. Это не низменное чувство, не животный инстинкт, а признак совершенства человеческой природы: «Тот, кто… научился страшиться по-настоящему, тот научился наивысшему». Без страха Божьего нет веры, нет религии. «Уничтожьте страшащееся сознание, — говорит Кьеркегор, — и вы можете закрыть церкви и сделать из них танцевальные залы».

Средоточием страха является страх смерти. Жизнь человеческая — это «жизнь к смерти». «Мне представляется, — гласит запись в «Дневнике» за 1837 год, — будто я раб на галере, прикованный к смерти; каждый раз, с каждым движением жизни, звенит цепь, и все блекнет перед лицом смерти — и это происходит каждую минуту». Все люди смертны, я человек, следовательно, я смертен, неминуемо обречен на смерть — как эхо звучит в его сознании на каждом шагу жизненного пути. Причем смерть для него не отдаленная перспектива. «… В каждое мгновение существует возможность смерти». Неминуемость ее сочетается с неопределенностью смертного часа. Она скрывается за каждым углом, непрестанно угрожает своей внезапностью. Это сочетание еще более обостряет страх смерти, делает его постоянным спутником жизни.

Но если жизнь есть не что иное, как страдание, страх, вина, то есть ли в ней смысл? Оправданна ли привязанность к жизни? Если жизнь лишена ценностей, то не все ли равно, как жить? «Женись, ты об этом пожалеешь; не женись, ты и об этом пожалеешь: женишься ли ты или не женишься, ты пожалеешь в том и другом случае… Повесься, ты пожалеешь об этом; не повесься, ты и об этом пожалеешь, в том и другом случае ты пожалеешь об этом. Таково, милостивые государи, резюме всей жизненной мудрости…»

Отчуждение от земных благ, пренебрежение ко всем конечным, земным интересам — это не безразличие, не равнодушие, а выбор, решение, принятое и проповедуемое Кьеркегором. «Первое истинное выражение отношения к абсолютной цели есть отречение от всего…» Монашество, аскетизм для этого недостаточны: решающим является не внешнее проявление, а внутреннее отношение. Слова апостола Иоанна: «Царство мое не от мира сего» — начертаны на экзистенциалистском знамени Кьеркегора. «Христианское учение возвещает, что страдание есть благо, что благом является самоотрицание, что отречение от мира есть благо. И в этом нерв этого учения». Отношение писателя к жизни с предельной выразительностью звучит в словах его последней записи в «Дневнике»: «Назначение этой жизни — довести себя до высшей степени презрения к жизни». Тем не менее отчаяние — не последнее его слово.

Отчаяние — не только слабость, но и грех. Сама по себе жизнь бесцельна и бессмысленна. «Страдать, переносить страдания, идти к смерти. Но страдание не цель». Достигнув презрения к жизни, надо жить во искупление вины, обретая в жизни возмездие за грех. Из нужды Кьеркегор делает добродетель. «Христианин не мазохист… поскольку страдание есть средство и трамплин скорее, чем самоцель».

Признавая отчаяние конечным результатом мысли, Кьеркегор противопоставляет мысли веру. Его окончательная альтернатива либо вера, либо отчаяние. Жизнь, полная страдания, приобретает смысл и оправдание как путь к спасению через искупление. Страдание — дорогая цена, за которую всемогущий Бог продает человеку грядущее спасение.

Если разум приводит к отчаянию, вера спасает от него — таково основоположение экзистенциализма. Если разум убеждает в безнадежности, вера дает надежду, служит утешением. Надежду на бессмертие души. Жизни как преходящему, временному страданию противостоит вечное блаженство. Человек стоит на перекрестке. Одно из двух: или временная, земная жизнь, страх и страдание, «или презрение к земному, жертвенностью и страданием возвещая христианство» как путь к потустороннему вечному блаженству.

Страх смерти уступает место ее ожиданию как упоительной надежды, как избавления. «… Смерть есть всеобщее счастье всех людей…». Таким образом, страх смерти устраняется не презрением к смерти, а презрением к жизни, волей к смерти, преклонением перед ней. За этим следует безудержная мистика бессмертия души и загробного блаженства. «… Вполне ли надежно, — задает он вопрос, — что нас ждет вечное блаженство?»

Ответ на этот вопрос ставит нас перед «пропастью, через которую рассудок не может перейти…». Но это не меняет дела, «ибо я, — признается Кьеркегор, — вовсе не намеревался доказывать, что есть вечное блаженство…». Дело в том, что «вопрос о бессмертии по существу своему вовсе не научный вопрос… Объективно вопрос этот вообще не поддается ответу… Бессмертие — самая страстная потребность, в которой заинтересована субъективность, и в этой заинтересованности как раз и состоит доказательство».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.