ВОЗРОЖДЕНИЕ

ВОЗРОЖДЕНИЕ

…о божественный род в человечьем обличье…

Когда запыхавшаяся София прибежала к Йорунн, стояла за калиткой своего ярко-желтого дома. Часы показывали почти полвторого.

— Тебя не было больше десяти часов! — воскликни ла Йорунн.

— Меня не было больше тысячи лет, — покачала головой София.

— Где ты пропадала?

— На свидании со средневековым монахом. Классный мужик!

— Ты с ума сошла! Полчаса назад звонила твоя мама.

— Что ты ей сказала?

— Что ты вышла в магазин.

— А она что?

— Велела тебе позвонить, когда придешь. С моими родителями вышло хуже. Около десяти они заявились к нам с горячим шоколадом и булочками, смотрят — а одна постель пустая.

— И как ты это объяснила?

— Представь себе мое положение. Сказала, что ты ушла домой, потому что мы поссорились.

— Тогда надо срочно помириться. И еще твои родители не должны несколько дней разговаривать с моей мамой. Как ты думаешь, мы сможем это обеспечить?

Йорунн пожала плечами. В следующий миг в саду показался ее отец. Он был одет в комбинезон и катил тачку. Похоже, он задумал сегодня разделаться с прошлогодней листвой.

— А, наши Туппен и Лиллемур [32], — приветствовал девочек отец Йорунн. — Ну вот, я выгреб все листья, заслонявшие окошко в подвал.

— Отлично, — подхватила София. — Значит, мы сможем иногда пить шоколад у окна, а не в койке.

Йорунн вздрогнула, ее отец натянуто улыбнулся: в Софииной семье принято было вольнее обращаться с языком, чем в доме финансового советника Ингебригтсена с супругой.

— Извини, Йорунн. Просто мне захотелось тоже поучаствовать в операции прикрытия.

— Ты что-нибудь расскажешь?

— Если проводишь меня домой. Мой рассказ не предназначен для ушей финансовых советников и великовозрастных Барби.

— Вот злюка! Думаешь, распадающийся брак, в котором один из супругов спасается бегством в дальние моря, лучше?

— Не лучше. Просто я сегодня почти не спала. А еще у меня есть подозрение, что Хильда наблюдает за нами и видит все происходящее.

Девочки уже двинулись по направлению к Клёвервейен.

— Ты хочешь сказать, она ясновидящая?

— Может, да. А может, и нет.

Йорунн вся эта таинственность явно не доставляла удовольствия.

— Все равно непонятно, почему ее отец шлет идиотские открытки в заброшенную лесную хижину.

— Да, тут есть некоторая неувязка.

— Так ты не хочешь рассказать, где была?

И София рассказала. Более того, она рассказала Йорунн и о загадочном курсе философии — взяв с подруги торжественное обещание, что все это останется между ними.

Девочки долго шли молча.

— Мне это не нравится, — сказала Йорунн уже на подходе к дому три по Клёвервейен.

Остановившись у ворот, она жестом дала понять Софии, что собирается обратно.

— Никто и не требует, чтоб нравилось. Философия — не безобидная настольная игра. Тут вопрос стоит серьезнее: кто мы такие и откуда ведем происхождение. По-твоему, нас достаточно учат этому в школе?

— На такие вопросы все равно никто не знает ответа.

— Нас даже не учат задавать такие вопросы.

На кухонном столе Софию ждала традиционная субботняя каша. Мама не стала придираться к тому, что дочка не позвонила от Йорунн.

После обеда София захотела поспать, признавшись что у Йорунн почти не сомкнула глаз. Это было в порядке вещей, когда она ночевала в гостях.

Прежде чем лечь, София остановилась перед большим зеркалом в бронзовой раме, которое сама повесил на стенку. Сначала она видела только свою бледную, уставшую физиономию, потом за ней возникли размытые контуры еще одного лица.

София тяжело вздохнула. Не хватает, чтоб ей начала мерещиться всякая чертовщина.

В зеркале четко отражались ее собственные бледные черты в обрамлении темных волос, годившиеся для одной-единственной прически — естественно ниспадавих прямых прядей. Но под ее лицом проглядывало изображение другой девочки.

И вдруг незнакомка принялась быстро подмигивать обоими глазами. Казалось, она подает сигнал, что действительно находится по ту сторону зеркала. Это продолжалось всего несколько секунд. Потом девочка исчезла.

София села на кровать. Она не сомневалась, что в зеркале было отражение Хильды. Однажды она уже видела ее — мельком, на ученическом билете в Майорстуа. Это явно было то же самое лицо.

Странно, что загадочные вещи всегда происходят с ней в состоянии крайней усталости. Позже приходится спрашивать себя, не нафантазировала ли она все.

Сложив одежду на стуле, София забралась под одеяло — и мгновенно заснула. А когда заснула, ей приснился удивительно ясный и яркий сон.

Она стояла в большом саду, спускающемся к красному лодочному сараю. Возле сарая сидела на причале светловолосая девочка и смотрела вдаль, на море. София подошла к ней и села рядом. Незнакомка не замечала ее. «Меня зовут София», — решила представиться она. Вторая девочка не видела и не слышала ее. «Значит, ты слепая и глухая», — сказала София. Незнакомка и тут осталась глуха к ее словам. И тут до них донесся чей-то голос, прокричавший: «Хильдемур!», после чего девочка вскочила и припустила к дому. Значит, она все же не была ни глухой, ни слепой. От дома навстречу девочке бежал мужчина средних лет, в военной форме и голубом берете. Девочка кинулась ему на шею, а он схватил ее в объятия и закружил в воздухе. Только теперь София заметила на краю мостков, там, где сидела незнакомка, цепочку с золотым крестиком. София взяла ее… и проснулась.

София посмотрела на будильник: она проспала около двух часов. Она села в постели, и ей вспомнился удивительный сон. Он и теперь стоял у нее перед глазами отчетливо и ясно, словно был не сном, а явью. Во всяком случае, София была уверена, что и дом, и причальные мостки, которые она видела во сне, где-то существуют. Кажется, похожая картинка висела в Майорстуа? Как бы то ни было, София не сомневалась, что девочка из сна была Хильдой Мёллер-Наг, а мужчина — ее вернувшимся из Ливана отцом. Он был немного похож на Альбер то Нокса…

Когда София встала и принялась застилать постель, то нашла под подушкой золотую цепочку с крестиком. На обороте креста были выгравированы три буквы: «ХМН»

Разумеется, София не раз находила во сне ценные вещи, но ей впервые в жизни удалось захватить такую вещь с собой.

— Негодяй! — вырвалось у нее вслух.

Она так разозлилась, что, открыв шкаф, швырнула красивую цепочку туда, где уже лежали шелковое кашне, белый гольф и ливанские открытки.

В воскресенье Софию разбудили к завтраку с горячими булочками и апельсиновым соком, с яйцами и итальянским салатом. Мама редко вставала по выходным раньше ее, но в таких случаях считала для себя делом чести сначала приготовить плотный завтрак, а уж потом будить Софию.

За едой мама сказала:

— По саду все утро бегает чужая собака, чего-то рыщет у старой изгороди. Ты не знаешь, что ей нужно?

— Знаю, — ответила София и тут же прикусила язык.

— Она что, и раньше бывала у нас?

София поднялась из-за стола и подошла к окну, вы ходившему в просторный сад. Так она и думала. Около лаза в Тайник лежал Гермес.

Что ответить маме? Она не успела ничего изобрести, прежде чем мама встала рядом.

— Так ты говоришь, собака уже приходила сюда?

— Она закопала в саду косточку и теперь пришла за своим сокровищем. У собак прекрасная память…

— Возможно. Из нас двоих ты лучше разбираешься в психологии животных.

София лихорадочно соображала, что делать дальше.

— Я отведу ее домой, — сказала она.

— Выходит, ты знаешь, где она живет?

Девочка пожала плечами.

— У нее наверняка есть ошейник с адресом.

Через несколько минут София уже была в саду. При виде нее Гермес помчался навстречу и, бешено виляя хвостом, подскочил, чтобы лизнуть девочку в лицо.

— Гермес, хороший мальчик, — сказала София. Она знала, что мама стоит у окна. Только бы пес не полез в Тайник! Но Гермес направился к дорожке перед домом и, пройдя по ней через лужайку, принялся наскакивать на ворота.

Когда они закрыли за собой калитку, Гермес по-прежнему бежал на два-три метра впереди Софии. Они долго кружили между особняками предместья. В это воскресное утро София с Гермесом были отнюдь не единственными прохожими. Многие вышли на прогулку целыми семьями. София даже завидовала им.

Время от времени Гермес отбегал понюхать какую-нибудь собаку или предмет, лежавший на обочине, однако стоило Софии приказать ему: «Ко мне!», как он возвращался.

Вскоре они миновали заброшенный выгон для скота, большой стадион и детскую площадку и вышли в более цивилизованные места. По широкой асфальтированной улице с троллейбусным движением они продолжили путь к центру города.

Когда они добрались туда, Гермес перебежал главную площадь, Стурторгет, и двинулся по Хиркегатен. Они попали в старинную часть города с большими усадьбами конца прошлого века. Время приближалось к половине второго.

Они попали на другой конец города, где София бывала очень редко. Она только помнила, что в детстве ходила в гости к старой тете, жившей на одной из этих улиц.

Вскоре они дошли до небольшой площади между городскими усадьбами. Как ни удивительно, старинная площадь носила название Нюторгет, Новая площадь. Сам город ведь тоже был старинный, основанный еще в средние века.

Возле дома номер четырнадцать Гермес подождал, пока София откроет двери. Девочка разволновалась, у нее засосало под ложечкой…

В подъезде висели зеленые почтовые ящики. К одному из ящиков верхнего ряда была прилеплена открытка со штампом почтальона о том, что адресат неизвестен. Открытка была адресована: « Хильде Мёллер-Наг, Нюторгет, 14»… Дата на штемпеле гласила: 15 июня. До этого срока оставалось еще две недели, однако почтальон явно не обратил на это внимания.

София сняла открытку с ящика и прочитала:

Дорогая Хильда! София сейчас идет к учителю философии. Ей скоро будет пятнадцать, тебе же пятнадцать лет исполнилось вчера. Или сегодня, Хильдемур? Но если сегодня, то должен быть уже поздний вечер. Впрочем, наши часы не всегда идут одинаково. Одно поколение старится, другое расцветает. А история идет своим чередом. Тебе не приходило в голову, что историю Европы можно сравнить с человеческой жизнью? В таком случае древние века станут как бы детством Европы, а долгий период средневековья — учебой в школе. И вот наступает эпоха Возрождения, когда длительная учеба осталась позади и юная Европа рвется поскорее окунуться во взрослую жизнь. Вероятно, Ренессанс можно назвать пятнадцатилетием Европы. Сейчас, дитя мое, середина июня, а значит… «жизнь божественно прекрасна! О, как славен этот мир!»[33]

P. S. Жаль, что ты потеряла золотой крестик. Тебе пора научиться лучше следить за своими вещами.

С приветом, папа — который, можно сказать, почти приехал.

Гермес уже поднимался по лестнице. София, захватив с собой открытку, двинулась следом. Ей пришлось бежать, чтобы поспеть за радостно вилявшей хвостом собакой. Они миновали второй этаж… третий, четвертый, пятый. Отсюда вела наверх другая, узенькая, лестница. Не на крышу ли они собрались? Тем не менее Гермес полез дальше и остановился только в конце узкой лестницы, около дверцы, которую он принялся царапать когтями.

Вскоре изнутри донеслись шаги. Дверца распахнулась, и перед Софией предстал Альберто Нокс. Сегодня он был не в рясе, а в другом историческом костюме: белые чулки до колен, широкие красные панталоны и желтый кафтан с пышными рукавами. Он напомнил Софии джокера из карточной колоды. Если она правильно поняла, это было типичное платье эпохи Возрождения.

— Шут! — бросила София, одновременно отодвигая Альберто в сторону и проходя в квартиру.

Бедный учитель философии не впервые становился жертвой обуревавшего ее страха пополам со смущением. Помимо всего прочего, София разволновалась из-за открытки, которую обнаружила в подъезде.

— Не надо горячиться, дитя мое, — сказал Альберто, закрывая дверь.

— А вот и почта. — София протянула ему открытку таким жестом, словно возлагала вину за это послание на него.

Прочитав открытку, Альберто только покачал головой.

— Он все больше наглеет. Мы для него вроде аттракциона, которым он развлекает в день рождения свою дочь.

С этими словами Альберто порвал открытку на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора.

— В открытке было сказано, что Хильда потеряла золотой крестик, — проговорила София.

— Да, я заметил.

— Но я нашла этот самый крестик у себя в постели. Ты понимаешь, как он туда попал?

— Каким бы обманчиво сложным ни казался тебе этот фокус, на самом деле он всего лишь дешевый трюк который не стоил Хильдиному отцу ни малейших усилий. Давай лучше обратим свое внимание на кролика которого извлекают из черного цилиндра Вселенной.

Они прошли в гостиную, и обнаружилось, что София в жизни не видала комнаты удивительнее этой.

Альберто жил в просторной мансарде. Через вырезанное в потолке окно лился свет прямо с неба. Но там было и второе окно, выходившее в город. В него можно было окинуть взглядом крыши старинных усадеб.

Больше всего, однако, Софию удивили не окна, а обстановка комнаты. Она была заполнена мебелью и другими предметами самых разных эпох. Диван, по-видимому, относился к тридцатым годам, старинный секретер — к началу столетия, а одному из стульев, похоже, было несколько веков. Но мебелью дело не ограничивалось. На полках и за стеклами шкафов стояли вперемешку вещи, когда-то либо приносившие пользу, либо служившие для украшения. Тут были старинные часы и вазы, ступки и реторты, ножи и куклы, писчие перья и пюпитры, октанты и секстаны, барометры и компасы. Одна стена была целиком занята книгами, причем таких книг было не сыскать в книжном магазине: их собрание представляло книжную продукцию нескольких веков. На стенах висели живописные полотна и графика. Часть из них, вероятно, была создана на протяжении последних десятилетий, но многие полотна тоже были старинные. Помимо картин, вокруг было развешано несколько древних карт. На одной из них залив Согне-фьорд помещался в провинции Трённелаг, а Тронхеймс-фьорд — где-то в Нурланне, то есть намного севернее, чем на самом деле.

София долго стояла, не произнося ни слова. Она вертела головой в разные стороны, стараясь рассмотреть комнату со всех точек зрения.

— Ты собираешь много разного хлама, — наконец проговорила она.

— Ах вот как! Но подумай, в этой комнате представлена многовековая история. Я бы не стал называть это хламом.

— Ты что, держишь антикварный магазин?

Альберто чуть ли не огорчился.

— Не все могут позволить себе плыть по течению истории, София. Кое-кто должен воспротивиться ему и, остановившись, подобрать предметы, лежащие на берегу.

— Странные слова.

— Однако справедливые, дитя мое. Мы ведь живем не только в наше время, мы несем с собой историю. Не забывай, что все вещи, которые ты видишь в этой комнате, когда-то были новыми. Деревянную куколку XVI века, вероятно, смастерил старый дедушка к пятилетию внучки.

А потом, София, ей исполнилось десять лет. Потом она выросла и вышла замуж. Может быть, у нее тоже родилась дочка, которая и унаследовала куклу. А потом первая девочка состарилась, и однажды ее не стало. Предположим, она прожила долгую жизнь и тем не менее в конце концов ушла… ушла насовсем. По сути дела, она недолго гостила в этом мире. Зато ее кукла… вон она, стоит на полке.

— Когда ты так говоришь, все предстает в печальном и торжественном свете.

— Жизнь и в самом деле печальна и торжественна. Нас впускают в этот замечательный мир, мы встречаем друг друга, знакомимся… и некоторое время идем по жизни вместе. Затем мы расстаемся и исчезаем — столь же неожиданно и необъяснимо, как появились.

— Можно кое-что спросить?

— Мы больше не играем в прятки.

— Почему ты переехал в Майорстуа?

— Чтобы нам было ближе переписываться. Я знал, что старая хижина пустует.

— И ты просто перебрался в нее?

— Да, я просто перебрался в нее.

— Тогда, может, ты заодно объяснишь, откуда это стало известно Хильдиному отцу?

— Если я не ошибаюсь, ему известно почти все на свете.

— И все же я не понимаю, что может заставить почтальона доставлять корреспонденцию в чащу леса.

Альберто хитро улыбнулся.

— Даже это не составляет для Хильдиного отца никакого труда. Дешевый фокус-покус, ловкость рук, и ничего более. Судя по всему, мы живем под самым строгим присмотром на свете.

София почувствовала, что начинает сердиться.

— Да я ему глаза выцарапаю, если когда-нибудь встречу!

Альберто прошел к дивану и сел. София, последовав за ним, расположилась напротив, в глубоком кресле.

— Только философия способна приблизить нас к отцу Хильды, — сказал Альберто. — Сегодня я расскажу тебе об эпохе Возрождения.

— Давай.

— Всего через несколько лет после Фомы Аквинского единая христианская культура стала распадаться на части. Философия и естественные науки все больше и больше отрывались от религии, что одновременно способствовало более свободным отношениям между верой и разумом. Все больше людей подчеркивало тезис о том, что мы не в состоянии приблизиться к Богу через понимание, поскольку Он остается недоступен мысли. Самое главное для человека — не разгадка религиозной тайны, а подчинение Божьей воле.

— Ясно.

— Более свободная взаимосвязь науки и веры привела, с одной стороны, к созданию новых научных методов, а с другой — к усилению религиозности. Так были заложены основы двух важнейших переворотов XV-XVI веков, а именно Ренессанса и Реформации.

— Если можно, разбери их по отдельности.

— Под Ренессансом имеется в виду произошедший в конце XIV века широкий расцвет культуры, который начался в Северной Италии и на протяжении XV-XVI веков распространился оттуда на север.

— Ты, кажется, говорил, что «Ренессанс» значит «Возрождение»?

— Совершенно верно, и возрождению подлежали искусство и культура античности. Принято также говорить о гуманизме Возрождения, поскольку после длительного периода средневековья, которое видело взаимосвязь всего сущего исключительно в свете Бога, взоры снова обратились к человеку. Был выдвинут лозунг «возвращения к истокам», то есть прежде всего к античному гуманизму. Люди едва ли не состязались друг с другом в разыскивании древних скульптур и рукописей периода античности. Вошло в моду изучение греческого языка, что открыло путь к очередному открытию греческой культуры. Знакомство с греческим гуманизмом имело в виду прежде всего педагогические цели: изучение гуманитарных дисциплин давало «классическое образование» и развивало так называемую «человечность». «Родятся лошади, — говорили в то время, — человек же не родится, а воспитывается».

— Иными словами, чтобы превратить нас в людей, нужно тянуть всех наверх?

— Да, смысл был такой. Но прежде чем рассматривать гуманистические идеи Возрождения, следует коснуться его культурно-политических основ.

Альберто встал с дивана и принялся расхаживать по комнате. Вскоре он остановился и ткнул пальцем в лежавший на одной из полок прибор.

— Что это такое? — спросил он.

— Похоже на старинный компас.

— Верно. А это?

Теперь он указал на висевшее над диваном старинное ружье.

— Ружье старинной работы.

— Правильно. А это?

Альберто снял с полки фолиант.

— Старинная книга.

— Точнее сказать, инкунабула.

— Инкунабула?

— На самом деле это слово означает «раннее детство», и им называют книги, изданные на заре книгопечатания, то есть до XVI века.

— Неужели она действительно такая старая?

— Да, такая старая. И эти три изобретения — компас, порох и книгопечатание — стали важными предпосылками новой эпохи, получившей название Ренессанс.

— Объясни подробнее.

— Компас облегчил мореплавание, а потому способствовал великим географическим открытиям. Им же способствовал порох: новое оружие дало европейцам преимущество перед американской и азиатской культурами. Впрочем, порох приобрел большое значение и в Европе. Искусство книгопечатания помогло распространению среди ренессансных гуманистов нового мировоззрения. В частности, благодаря ему церковь утратила былую монополию на распространение знаний. Затем стали один за другим появляться все новые приборы и прочие вспомогательные средства. Важную роль, например, сыграл телескоп, который открыл невиданные прежде возможности для астрономии.

— И в конце концов дело дошло до ракет и космических аппаратов для посадки на Луне?

— Ты несколько опережаешь события. Впрочем, в эпоху Возрождения начался процесс, в конечном счете приведший человека на Луну… или, если уж на то пошло, к Хиросиме и Чернобылю. Всё началось с перемен в области культуры и экономики. Серьезной предпосылкой для них стал переход от натурального хозяйства к товарно-денежным отношениям. В конце средневековья возникли города с развитым ремесленничеством и торговлей новыми товарами, с товарно-денежным обменом и банковской системой. На передний план выдвинулось бюргерство, которое добилось для себя определенной независимости от капризов природы. Предметы первой необходимости стало возможно покупать за деньги. Такой поворот событий благоприятствовал развитию индивидуума, его усердия, воображения и творческих способностей. В результате к личности стали предъявляться совсем иные требования.

— Это отчасти напоминает возникновение греческих городов двумя тысячами лет ранее.

— Пожалуй. Я рассказывал тебе, как греческий философ отрывался от мифологической картины мира, свойственной крестьянской культуре. Так же и бюргеры эпохи Возрождения начали освобождаться из-под власти феодалов и церкви. Одновременно происходило открытие заново греческой культуры, которое объяснялось усилением контактов с арабами в Испании и с византийской культурой на востоке.

— Три потока античности слились в одну реку.

— Ты очень внимательная ученица. Но довольно об основах Ренессанса. Перейдем к новому мировоззрению.

— Рассказывай. Только имей в виду, мне нужно попасть домой до ужина.

Альберто лишь теперь вернулся на диван и, глядя в глаза Софии, продолжил:

— Одним из первых достижений Ренессанса стал новый взгляд на человека. Гуманисты этой эпохи поверили в человека и его ценность, что противоречило присущему средневековью акценту на греховности человеческой натуры. Человека стали воспринимать как существо, бесподобное по своему величию. Среди наиболее значительных деятелей Возрождения был Марсилио Фигино, который воскликнул: «Познай самого себя, о божественный род в человечьем обличье!» Другой гуманист, Пико делла Мирандола, сочинил «Речь о достоинстве человека», что в средние века было бы немыслимо. Я уже упоминал, что на протяжении средневековья основу всего сущего искали в Боге, тогда как гуманисты Ренессанса стали исходить из человека.

— То же самое делали и греческие философы.

— Вот почему мы говорим о «возрождении» античного гуманизма. Но ренессансный гуманизм был в большей степени по сравнению с античностью проникнут индивидуализмом. Мы не просто люди, мы уникальные личности. Такая мысль может привести к едва ли не безграничному поклонению гениям. Идеалом стал «человек ренессанса», под которым понимается индивидуум, участвующий во всех сферах жизни, искусства и науки. Новый взгляд на человека проявился также в интересе к анатомии. Опять, как и в древности, начали вскрывать мертвецов, чтобы выяснить устройство человеческого тела. Это было необходимо и для медицины, и для искусства. Человека вновь — после тысячи лет стеснительности — стали изображать нагим. Человек вновь осмелился быть самим собой. Ему больше нечего было стыдиться.

— Это похоже на опьянение, — сказала София, наклоняясь над журнальным столиком, стоявшим между ней и учителем.

— Несомненно. Новый взгляд на человека привел к совершенно новому жизненному настрою. Оказывается, человек существовал не только ради Бога. Господь сотворил человека ради него самого, поэтому он мог радоваться повседневной жизни. А получив свободу для развития, человек приобретал безграничные возможности, и целью его становилось преодоление всех и всяческих пределов и границ. Эта мысль также была новой по сравнению с античным гуманизмом, ведь гуманисты древности призывали к сохранению спокойствия, к умеренности и сдержанности.

— А гуманисты Возрождения утратили сдержанность?

— Как бы то ни было, умеренностью они не отличались. Они скорее жили с ощущением недавнего пробуждения — не только самих себя, но и всего мира. Вот почему появилось четкое осознание своего времени. Именно в этот период вводят понятие «средневековье» для обозначения столетий, отделявших античность от их собственной эпохи. Во всех областях происходит небывалый расцвет — в изобразительном искусстве и архитектуре, в литературе и музыке, в философии и естественных науках. Приведу лишь один конкретный пример. Мы с тобой говорили о древнем Риме, который получил почетные наименования «вечного города» и «пупа земли». На протяжении средних веков он пришел в упадок, и в 1417 году население города, некогда имевшего миллион жителей, сократилось до семнадцати тысяч.

— Это немногим больше, чем в Лиллесанне.

— Гуманисты Ренессанса поставили себе культурнополитической целью возродить Рим. Прежде всего они приступили к возведению над могилой апостола Петра собора Святого Петра. А в отношении этого собора ни в коем случае не приходится говорить ни об умеренности, ни о сдержанности. В строительстве величайшего в мире храма принимали участие многие знаменитости Возрождения. Начатые в 1506 году работы продолжались целых сто двадцать лет, причем понадобилось еще пятьдесят лет, чтобы закончить и грандиозную площадь Святого Петра.

— Вероятно, собор получился огромный.

— Более двухсот метров в длину, сто тридцать метров в высоту и площадью свыше шестнадцати тысяч квадратных метров. Но довольно о дерзости людей Возрождения. Большое значение имел также новый взгляд на природу. То, что человек почувствовал себя хозяином в окружающей действительности (то есть перестал считать жизнь на Земле лишь подготовкой к существованию на небесах), выработало у него новое отношение к физическому миру. Природа стала восприниматься в положительном ключе. Многие даже видели присутствие Бога в его творениях. Поскольку он беспределен, он должен быть везде. Подобное восприятие действительности носит название пантеизма. Средневековые философы предпочитали говорить о непреодолимой пропасти, которая отделяет Господа от плодов его рук. Теперь зазвучали речи о божественности природы, о том, что она — «порождение и продолжение Господа». Такие идеи не всегда достаточно терпимо воспринимались церковью. Особенно драматичной оказалась судьба Джордано Бруно. Он не только утверждал, что Бог присутствует во всем сущем, но и настаивал на бесконечности Вселенной, за что и был строго наказан.

— Как?

— В 1600 году его сожгли в Риме на Кампо-деи-Фиори, площади Цветов…

— Очень подло… и глупо. И это ты называешь гуманизмом?

— Нет, не это. Гуманистом был Бруно, а не его палачи. В эпоху Возрождения набрало силу и то, что принято называть «антигуманизмом», иначе говоря, авторитарная власть государства и церкви. Ренессанс был свидетелем многочисленных процессов над ведьмами и сжигания еретиков, расцвета магии и суеверий, кровопролитных религиозных войн и не в последнюю очередь жестокого покорения Америки. Впрочем, гуманизм всегда существовал на темном фоне. Ни одна эпоха не была сплошь хорошей или сплошь плохой. Добро и зло — две нити, протянувшиеся через всю историю человечества… и нередко переплетающиеся между собой. Такая двоякость характерна, в частности, и для того явления, на котором я собираюсь остановиться далее, — выработанного эпохой Возрождения нового научного подхода.

— Тогда начали строить первые заводы?

— Не сразу. Но предпосылкой для бурного развития техники в период Ренессанса стал новый научный подход, или иное понимание того, что такое наука. Технические плоды новой методики появились несколько позднее.

— На чем основывалась новая методика?

— Прежде всего на изучении природы с помощью собственных органов чувств. Уже в XIV веке высказывалось все больше предостережений от слепой веры в авторитет старых знаний, к которым относились как церковные догматы, так и Аристотелева натурфилософия. Предостерегали также от веры в возможность решить какую-либо проблему чисто умозрительным способом. Преувеличенная вера в значение разума доминировала все средневековье. Теперь же было заявлено, что изучение природы должно опираться на наблюдения, опыт и эксперименты. Такой подход называется эмпирическим.

— И это значит?…

— Это значит всего-навсего, что человек добывает сведения о вещах через собственный опыт, а не доходя до них умом или черпая знание из пропыленных пергаментов. К эмпиризму прибегали еще в древности, в частности, Аристотель сделал много важных наблюдений над бытием. Новым было проведение систематических экспериментов.

— Но ведь тогда не было приборов и другой технической аппаратуры, как сегодня…

— Разумеется, тогда не было ни счетных машин, ни электронных весов. Однако была математика, и были обычные весы. Помимо всего прочего, стали подчеркивать важность точного математического языка для выражения научных наблюдений. Галилео Галилей, один из виднейших ученых XVII века, призывал измерять то, что поддается измерению, и делать доступным измерению всё ему не поддающееся. Он также утверждал, что «книга природы написана математическим языком».

— И все эти эксперименты и измерения прокладывали дорогу открытиям?

— Первым этапом был новый научный подход. Он способствовал технической революции, а уж она привела к многочисленным открытиям. Можно сказать, что люди начали высвобождаться из пут природы. Человек более не ощущал себя частью природы, она стала чем-то отдельным, подлежащим использованию. «Знание — сила», — сказал английский философ Фрэнсис Бэкон, подчеркивая практическую ценность знания, а это было нечто новое. Люди начали всерьез вмешиваться в природу и подчинять ее себе.

— И это шло не только на пользу?

— Да. Тут самое время вспомнить о двух нитях, нити добра и нити зла, которые вплетаются во все человеческие деяния. Начавшийся в эпоху Возрождения технический прорыв принес с собой ткацкие станки и безработицу, лекарства и новые болезни, повышение эффективности сельского хозяйства и обеднение природы, такие практичные бытовые приборы, как стиральная машина и холодильник, но одновременно — загрязнение воздуха и окружающей среды. Угрожающее состояние природы, наблюдаемое в наши дни, привело многих к мысли о том, что сама техническая революция является опасным отступлением от естества природы. Мы, люди, говорят некоторые, запустили процесс, который не в состоянии контролировать. Оптимисты утверждают, что мы все еще живем на заре техники, в ее детстве: техническая цивилизация, мол, переболела некоторыми детскими болезнями, но со временем человек научится властвовать над природой, не создавая угрозы ее существованию.

— А ты как думаешь?

— Возможно, есть доля правды в обеих точках зрения. В некоторых сферах человеку нужно прекратить вмешательство в природу, в других оно может быть вполне успешным. Во всяком случае, ясно одно: пути назад, в средневековье, у нас нет. Начиная с Ренессанса человек перестал быть лишь частью творения, а принялся сам вмешиваться в природу и видоизменять ее по своему образу и подобию. Это свидетельствует о том, какое удивительное создание представляет собой человек.

— Мы уже побывали на Луне. Небось, в средневековье никто бы не поверил, что такое возможно, а?

— Конечно, не поверил бы. Теперь будет кстати перейти к новой картине мира. Все средневековье люди ходили под небом и смотрели на Луну и Солнце, на звезды и планеты, но никто не сомневался, что Земля — центр Вселенной. Никакие наблюдения не посеяли сомнений в том, что Земля стоит на месте, тогда как «небесные тела» ходят вокруг нее. Такую картину мира мы называем геоцентрической. Ее созданию способствовало и христианское представление о том, что всеми небесными телами распоряжается Бог.

— Если бы дело было так просто…

— Но в 1543 году вышла небольшая книжка под названием «О вращениях небесных сфер». Ее автор, польский астроном Николай Коперник, умер в день выхода книги. Коперник утверждал, что не Солнце вращается вокруг Земли, а, наоборот, Земля вокруг Солнца — во всяком случае, такое не противоречит наблюдениям над небесными телами. Мнение о том, что Солнце вращается вокруг Земли, объясняется вращением Земли вокруг собственной оси, считал он. Согласно Копернику, результаты всех наблюдений над небесными телами куда легче понять, если предположить, что и Земля, и другие планеты ходят по круговым орбитам вокруг Солнца. Такая картина мира называется гелиоцентрической.

— И она оказалась верной?

— Не совсем. Разумеется, основное положение Коперника — о вращении Земли вокруг Солнца — соответствует действительности. Но он также утверждал, что Солнце является центром Вселенной. Сегодня мы знаем, что Солнце лишь одна из бесчисленных звезд и что все окружающие нас звезды составляют лишь одну из миллиардов галактик. Кроме того, Коперник считал орбиты Земли и других планет круговыми.

— А это не так?

— Нет. У него не было других доказательств кругового движения, кроме древнего представления о том, что небесные тела абсолютно круглые и ходят по круговым орбитам просто-напросто потому, что они «небесные». Еще со времен Платона шар и круг считались самыми совершенными геометрическими фигурами. Но в начале XVII века немецкий астроном Иоганн Кеплер предъявил результаты наблюдений, доказывавших, что все планеты движутся по эллипсу, в одном из фокусов которого находится Солнце. Помимо всего прочего, он заметил, что по мере приближения к Солнцу скорость планет возрастает, а по мере удаления от него — снижается. Кеплер первым выразил мысль о том, что Земля представляет собой планету в ряду других планет. Кроме того, он настаивал на применимости физических законов ко всей Вселенной.

— Как он мог быть уверен в этом?

— Он был уверен, поскольку изучал движение планет с помощью собственных чувств, а не полагался на традицию, доставшуюся в наследство от былых времен. Примерно в то же время, что и Коперник, жил знаменитый итальянский ученый Галилео Галилей, который применил к изучению небесных тел зрительную трубу, то есть телескоп. Он исследовал лунные кратеры и доказал, что на Луне, как и на Земле, существуют горы и долины. Галилей обнаружил у планеты Юпитер четыре спутника. Оказалось, что спутники есть не только у Земли. Но самое главное, Галилей впервые в мире сформулировал так называемый закон инерции.

— Который гласит?…

— Галилей сформулировал его следующим образом: «Скорость, изначально приобретенная телом, будет сохраняться, пока на него не начнут воздействовать силы, которые могут вызвать ускорение или замедление».

— Я согласна.

— И все же это очень важное наблюдение. Еще с древности одним из самых серьезных аргументов против вращения Земли вокруг своей оси была мысль о том, что в таком случае Земля должна двигаться столь быстро, что брошенный вверх камень будет падать на много метров в стороне от того места, где его подкинули.

— А почему это не так?

— Если ты, сидя в поезде, уронишь яблоко, оно не упадет из-за движения поезда в соседнем купе. Согласно закону инерции, оно упадет прямо вниз. Яблоко сохранит ту же скорость, которую имело перед падением.

— Кажется, я понимаю.

— Во времена Галилея поездов не было. Но если ты будешь катить по полу шар, а потом внезапно отпустишь его…

— …он покатится дальше…

— …потому что будет сохранять скорость и после того, как ты выпустила его из рук.

— Но в конце концов он остановится сам по себе… если раньше не наткнется на стену.

— Да, потому что его будут тормозить другие силы, прежде всего дощатый пол. Впрочем, в любом случае шар рано или поздно замрет на месте под воздействием силы тяжести. Подожди минутку, сейчас я тебе кое-что покажу.

С этими словами Альберто Нокс встал, подошел к старинному секретеру и достал из ящика предмет, который, вернувшись, поставил на столик перед Софией. Это была просто-напросто доска — толщиной в несколько миллиметров с одного конца и сходящая на нет с другого. Рядом с доской, занявшей почти весь небольшой стол, он положил зеленый стеклянный шарик, какими любят играть дети.

— Это наклонная плоскость, — объяснил Альберто. — Как ты думаешь, что произойдет, если я пущу шарик вот отсюда, где доска толще?

София нетерпеливо вздохнула.

— Ставлю десять крон, что он скатится на стол, а потом на пол.

— Посмотрим.

Альберто пустил шарик, и тот сделал в точности, как предсказывала София: скатился на стол, прокатился по нему, со стуком упал на пол и наконец уперся в порог у двери.

— Впечатляет, — заметила София.

— Вот видишь. Такие эксперименты ставил и Галилей.

— Неужели он был такой тупой?

— Спокойно. Он же хотел все изучать на собственном опыте, а мы с тобой только начали рассуждать. Скажи-ка, почему шарик скатился с наклонной плоскости.

— Потому что он тяжелый.

— Хорошо. А что такое тяжесть, дитя мое?

— Теперь уже ты задаешь глупые вопросы.

— Я задаю не глупые вопросы, если ты не можешь на них ответить. Почему шарик скатился на пол?

— Благодаря силе тяжести.

— Совершенно верно… или, как мы ее еще называем, гравитации, всемирному тяготению. Вес тоже связан с гравитацией. Именно она привела шарик в движение.

Альберто подобрал шарик с пола и снова встал, нагнувшись над наклонной плоскостью.

— Теперь я попробую бросить шарик в обратном направлении, — сказал он. — Следи за тем, как он будет вести себя.

Альберто склонился еще ниже и, прицелившись, попытался прокатить шарик вверх по наклонной доске. София заметила, что шарик вскоре отклонился и был снова увлечен вниз.

— Что произошло? — спросил Альберто.

— Он покатился косо, потому что доска косая.

— Сейчас я выкрашу шарик фломастером… чтобы мы могли точнее разобраться в том, что ты называешь «косо».

Альберто достал фломастер, перекрасил шарик в черный цвет и опять запустил его вверх по наклонной плоскости. Теперь София имела возможность лучше разглядеть путь шарика, поскольку он оставил на доске черный след.

— Как бы ты описала движение шарика? — осведомился Альберто.

— Он катился по кривой… его след напоминает часть круга.

— Умница! И все же это не совсем круг, — добавил Альберто, подняв на Софию вопросительный взгляд. — Такая фигура называется параболой.

— Пусть будет парабола.

— Но почему шарик движется именно так?

София задумалась. Наконец она сказала:

— Поскольку плоскость наклонная, шарик подтаскивала к земле сила тяжести.

— Ага! Мы стали свидетелями по меньшей мере сенсации. Стоит мне пригласить к себе девочку, как она с первой попытки додумывается до выводов Галилея.

И он захлопал в ладоши. София на мгновение даже испугалась, не сошел ли Альберто с ума. Он продолжал:

— Ты наблюдала одновременное воздействие на предмет двух сил. Галилей обнаружил, что по той же траектории движется, например, пушечное ядро. После выстрела оно поднимается в воздух и летит над землей, однако его постепенно тоже притягивает вниз. Фактически оно повторяет путь, описанный шариком на наклонной плоскости. Это во времена Галилея было откровением. Аристотель считал, что наклонно пущенный артиллерийский снаряд сначала описывает плавную дугу, а затем резко падает на землю. Такое представление было неверным, однако никто не знал, что Аристотель ошибся, пока это не было продемонстрировано на опыте.

— Согласна. Но неужели это очень важно?

— Еще бы не важно! Это имеет вселенское значение, дитя мое, поскольку входит в число величайших научных открытий в истории человечества.

— В таком случае хорошо бы ты объяснил почему.

— Следом за Галилеем пришел английский физик Исаак Ньютон, живший с 1642-го по 1727 год [34]. Именно он дал окончательное представление о Солнечной системе и движении планет. Он не только описал вращение планет вокруг Солнца, но сумел досконально объяснить, как они движутся, — в частности, прибегнув к так называемой Галилеевой динамике.

— Значит, планеты — шарики на наклонной плоскости;

— Нечто в этом роде. Не торопись, София, подожди.

— У меня нет выбора.

— Уже Кеплер предположил существование силы, которая притягивает все небесные тела друг к другу. Например, планеты удерживаются на орбитах благодаря силе Солнца. Из-за нее же по мере удаления от Солнца движение планет замедляется. Кеплер также утверждал, что приливы и отливы (то есть подъем и спад воды в морях и океанах) происходят под воздействием силы Луны.

— Так оно и есть.

— Да, но Галилей это отрицал. Он поднял на смех Кеплера, который поддерживал идею о том, «что Луна имеет особую власть над водой». А все потому, что Галилей отвергал мысль о распространении сил притяжения на большие расстояния и об их действии между различными небесными телами.

— Тут он был не прав.

— Да, в этом отношении он ошибся, что едва ли не смешно, поскольку он много занимался именно силой земного притяжения и падением предметов на Землю. Помимо всего прочего, он показал, как воздействуют на предмет разные силы.

— Но ты начал про Ньютона…

— И вот появился Ньютон и сформулировал закон всемирного тяготения. Этот закон гласит, что каждый предмет притягивает любой другой предмет с силой, которая растет с размером предмета и уменьшается с увеличением расстояния между предметами.

— Понимаю. Например, два слона притягиваются друг к другу сильнее, чем две мыши. И два слона, живущие в одном зоопарке, притягиваются сильнее, чем индийский слон, который живет в Индии, и африканский слон, который живет в Африке.

— Ты действительно все поняла. А теперь переходим к самому главному. Ньютон подчеркивал, что такое тяготение (или гравитация) универсально, иными словами, оно существует везде, в том числе и в космическом пространстве, между небесными телами. Рассказывают, что эта идея пришла ему в голову, когда он сидел под яблоней. Увидев падающее с дерева яблоко, он спросил себя, не та ли самая сила притягивает Луну к Земле и не потому ли Луна продолжает из века в век вертеться вокруг Земли.

— Умно, хотя и не совсем.

— Почему, София?

— Если Луна притягивается к Земле той же силой, которая заставляет падать яблоко, значит, в конце концов Луна перестанет играть с нами в кошки-мышки, а возьмет и свалится на Землю…

— Мы подходим к Ньютоновым законам движения планет. Что касается силы тяготения, которой Земля давит на Луну, тут ты наполовину права, а наполовину ошибаешься. Почему Луна не падает на Землю, хотя Земля с неимоверной силой притягивает Луну? Представь себе, София, какая сила нужна, чтобы во время прилива на несколько метров поднимать уровень воды в морях.

— Не понимаю, к чему ты клонишь.

— Вспомни про Галилееву наклонную плоскость. Что случилось, когда я попытался прокатить шарик вверх по ней?

— Ты хочешь сказать, что на Луну действуют две разные силы?

— Именно так. В свое время, при возникновении Солнечной системы, Луна была с огромной силой отброшена в сторону, то есть прочь от Земли. И она сохранит эту силу навсегда, потому что движется в безвоздушном пространстве, не встречая сопротивления…

— Но одновременно она притягивается к Земле силой тяготения?

— Совершенно верно. Эти две силы постоянны и действуют одновременно, вот почему Луна продолжает вращаться вокруг Земли.

— Неужели это в самом деле так просто?

— Да, так просто, и Ньютон делал упор именно на эту «простоту». Он доказывал, что существует лишь несколько физических законов, которые применимы ко всей Вселенной. Для объяснения планетарных орбит он ссылался всего на два закона природы, открытые еще Галилеем. Один из них, закон инерции, сам Ньютон формулировал следующим образом: «Каждое тело пребывает в своем состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, если действующие на него силы не принуждают его изменить это состояние». Второй закон Галилей иллюстрировал движением шарика на наклонной плоскости: когда на тело действуют одновременно две силы, оно будет двигаться по эллипсоиду.

— Что и позволило Ньютону объяснить вращение всех планет вокруг Солнца.

— Точно. Планеты вращаются вокруг Солнца по эллипсоидным орбитам в результате двух движений: во-первых, прямолинейного движения, которое было придано им при образовании Солнечной системы, а во-вторых, движения к Солнцу под действием силы тяжести, или тяготения.

— Хитро.

— Можно сказать и так. Доказав применимость законов о движении предметов ко всей Вселенной, Ньютон отмел средневековые представления о существовании разных законов для Земли и для неба. Гелиоцентрическая картина мира получила свое окончательное подтверждение и объяснение.

Альберто встал и отнес наклонную плоскость в ящик, из которого взял ее. Он также поднял с пола шарик, но его он положил на стол между собой и Софией.

Девочка была изумлена тем, как много они извлекли из простой наклонной доски и стеклянного шарика. Глядя на лежащий перед ней зеленый шарик (с которого еще не совсем сошла чернота фломастера), София не могла не подумать о земном шаре. Она сказала:

— И людям пришлось свыкнуться с мыслью, что они живут на одной из бесчисленных планет необъятного космоса?

— Да, новая картина Вселенной во многих отношениях воспринималась с трудом. Положение можно сравнить с тем, которое создалось позднее, когда Дарвин доказал происхождение человека от животных. В обоих случаях человек утрачивал свою особость среди прочих творений, и в обоих случаях церковь всячески противилась новым идеям.

— Очень даже понятно. Ведь где теперь оказывалось место Бога? Пожалуй, было проще, когда в Земле видели центр мироздания, а Бог и все небесные тела располагались этажом выше.

— Но это было еще не самое страшное. Утверждение Ньютона о применимости физических законов ко всей Вселенной грозило поколебать веру во всемогущество Господа. Правда, вера Ньютона осталась непоколебимой. Он считал законы природы свидетельством существования великого и всемогущего Бога. Несколько хуже обстояли дела с восприятием человеком самого себя.

— То есть?

— Начиная с эпохи Возрождения человеку пришлось привыкать к мысли о том, что его жизнь проходит на одной из планет необъятной Вселенной. Не знаю, успел ли он свыкнуться с этой мыслью к сегодняшнему дню, но уже кое-кто из современников Ренессанса намекнул, что индивидууму следует занять более значительное место, чем прежде.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.