Глава 21 ТЯНЬ ПОСТОЯННЫЙ

Глава 21

ТЯНЬ ПОСТОЯННЫЙ

Тянь Постоянный {1}, беседуя с вэйскйм [царем] Прекрасным, неоднократно упоминал Работающего у Ручья {2}.

— Работающий у Ручья Ваш наставник? — спросил царь Прекрасный.

— Нет, — ответил Тянь. — [Он мой], Постоянного, односельчанин. [Я], Постоянный, потому его хвалю, что [он] не раз очень верно говорил об учении.

— Значит, у Вас нет наставника? — спросил Прекрасный.

— Есть, — ответил Постоянный.

— Кто же Ваш наставник?

— Учитель Кроткий из Восточного Предместья. — Почему же [Вы], учитель, никогда о нем не упоминали? — спросил царь Прекрасный.

— Разве [я], Постоянный, достоин упоминать о нем? Ведь он — настоящий человек! Облик человека, а пустота — природы; следуя [за ней], хранит истинное. Чист [сам], но относится терпимо ко [всем другим] вещам. Тех, которые не обладают учением, он вразумляет снисходительно, так что человеческие намерения [у них] рассеиваются, — сказал Постоянный и ушел.

От удивления царь Прекрасный целый день не промолвил [ни слова. Затем] подозвал стоявших перед ним придворных и сказал:

— Ах, как далеко [нам до] благородного мужа с целостными свойствами! А прежде я считал совершенными речи мудрых и знающих, поведение милосердных и справедливых. [Когда же] услышал о наставнике Постоянного, тело мое освободилось, не хотелось двигаться, уста сомкнулись, и не хотелось говорить. Тот, у кого я [прежде] учился, просто глиняный болванчик! А ведь [царство] Вэй для меня поистине тяжелое бремя!

Дядя [из рода] Мягких [по прозванию] Белоснежный {3} по дороге в Ци остановился на ночлег в Лу. Некоторые лусцы просили разрешения с ним повидаться, но Белоснежный сказал:

— Нет, я не хочу [с ними] встречаться! Я слышал, что благородные мужи в Срединных царствах постигли обряды и долг, но невежественны в познании человеческого сердца.

Побывав в Ци, на обратном пути [снова] остановился на ночлег в Лу. Те же люди снова просили разрешения с ним повидаться. Белоснежный сказал:

— Прежде просили о встрече со мной, ныне опять просят о встрече со мной. [Они], конечно, собираются поколебать [мою твердость].

[Он] вышел, принял гостей, а вернувшись [к себе], вздохнул.

На другой день снова принял гостей, а вернувшись, снова вздохнул. — Почему [Вы], возвращаясь после каждой встречи с гостями, вздыхаете? — спросил раб.

— Тебе я, конечно, поведаю, — ответил Белоснежный. — Жители Срединных царств постигли обряды и долг, но невежественны в познании человеческого сердца. Те, что недавно меня навещали, входили, точно по циркулю, выходили, точно по наугольнику {4}. [Обращались со мной] снисходительно, один — подобно дракону, другой — подобно тигру. Они советовали мне, будто сыновья, наставляли меня, будто отцы. Поэтому-то и вздыхаю.

Повидавшись с Белоснежным, Конфуций [ничего] не рассказал, и Цзылу [его] спросил:

— Почему [Вы], мой учитель, ничего не рассказываете о встрече? Ведь [Вы] так давно хотели повидаться с Белоснежным!

— [Я], твой учитель, увидел с первого взгляда, что [он] хранит в себе учение. В словах [это] объять невозможно! — ответил Конфуций.

Янь Юань сказал Конфуцию:

— [Когда Вы], учитель, идете, и [я] иду; [Вы], учитель, спешите, и [я] спешу; [Вы], учитель, бежите, и [я] бегу; [но когда Вы], учитель, мчитесь, не поднимая пыли, то [я], Хой, [лишь] вперяю [в Вас] взор и отстаю.

— Что значат [твои] слова, Хой? — спросил учитель.

— «[Когда Вы], учитель, идете, и [я] иду» — [означает]: [Вы] учитель, говорите, и [я] говорю; «[Вы], учитель, спешите, и [я] спешу» — [означает]: [Вы], учитель, спорите, и [я] спорю: «[Вы], учитель, бежите, и [я] бегу» — [означает]: [Вы], учитель, рассуждаете об учении, и [я] рассуждаю об учении. «Когда же мчитесь, не поднимая пыли, то [я], Хой, [лишь] вперяю [в Вас] взор и отстаю», — [означает]: [я] просто не понимаю, почему [Вам], учитель, доверяют, хотя молчите; всюду [Вас] поддерживают, хотя [ни с кем] не сближаетесь; народ [к Вам] стекается, хотя нет [у Вас] регалий.

— О! — воскликнул Конфуций. — Разве это не ясно? Ведь нет печали сильнее, чем о смерти сердца, даже [печаль] о смерти человека слабее. Солнце восходит на востоке, а заходит на западном полюсе, с его положением и сообразуется вся тьма вещей. Обладающие глазами и ногами, дождавшись его, вершат свои дела. Оно восходит — появляются, оно заходит — исчезают. Так и со всей тьмой вещей. В зависимости от этого — умирают, в зависимости от этого — рождаются. Однажды я воспринял свою завершенную [телесную] форму, и [она] остается неизменной в ожидани — и конца. Подражая вещам, двигаюсь без перерыва и днем и ночью, и когда она [форма] придет к концу, — не ведаю. Сама собой образовалась моя [телесная] форма, [и] даже знающий судьбы не определит ее будущее. [Я], Цю, таким образом с каждым днем [все далее] ухожу. Разве не горько утратить [нашу дружбу]: мою жизнь, проведенную с тобой рука об руку? Ты раскрыл почти [все, что] раскрыл я, и это уже исчерпал. Думая, что [еще] что-то осталось, ты ищешь [так же напрасно], как искал бы коня на опустевшей рыночной площади. [Как] я покорил тебя, [ты] во многом забыл; [как] ты покорил меня, [я] во многом забыл. И все же, разве стоит тебе скорбеть? Пусть забудется, [каким был] я прежде. От меня останется и незабываемое.

Конфуций увиделся с Лаоцзы. Тот только что вымылся и, распустив волосы, сушил [их], недвижимый, будто не человек. Конфуций подождал удобного момента и вскоре, когда [Лаоцзы] его заметил, сказал:

— Не ослеплен ли [я], Цю? Верить ли [глазам]? Только что [Вы], Преждерожденный, [своей телесной] формой походили на сухое дерево, будто оставили [все] вещи, покинули людей и возвысились, [как] единственный.

— Я странствовал сердцем в первоначале вещей, — ответил Лаоцзы.

— Что [это] означает? — спросил Конфуций.

— Сердце утомилось, не могу познавать, уста сомкнулись, не могу говорить. [Но] попытаюсь поведать тебе об этом сейчас. В крайнем пределе холод замораживает, в крайнем пределе жар сжигает. Холод уходит в небо, жар движется на землю {5}. Обе [силы], взаимно проникая друг друга, соединяются, и [все] вещи рождаются. Нечто создало [этот] порядок, но [никто] не видел [его телесной] формы. Уменьшение и увеличение, наполнение и опустошение, жар и холод, изменения солнца и луны, — каждый день что-то совершается, но результаты этого незаметны. В жизни существует зарождение, в смерти существует возвращение, начала и концы друг другу противоположны, но не имеют начала, и [когда] им придет конец — неведомо. Если это не так, то кто же [всему] этому явился предком [истоком]?

— Разрешите спросить, [что означает] такое странствие? — задал вопрос Конфуций.

— Обрести [такое] странствие — это самое прекрасное, высшее наслаждение. Того, кто обрел самое прекрасное, [кто] странствует в высшем наслаждении, назову настоящим человеком, — ответил Лаоцзы.

— Хотелось бы узнать, как странствовать? — спросил Конфуций.

— Травоядные животные не страдают от перемены пастбища. Существа, родившиеся в реке, не страдают от перемены воды. При малых изменениях не утрачивают своего главного, постоянного. Не допускай в свою грудь ни радости, ни гнева, ни печали, ни веселья. Ведь в Поднебесной [вся] тьма вещей существует в единстве. Обретешь это единство и [станешь со всеми] ровен, тогда руки и ноги и сотню частей тела сочтешь прахом, а к концу и началу, смерти и жизни отнесешься, как к смене дня и ночи. Ничто не приведет [тебя] в смятение, а меньше всего приобретение либо утрата; беда либо счастье. Отбросишь ранг, будто стряхнешь грязь, сознавая, что жизнь ценнее ранга. Ценность в себе самом и с изменениями не утрачивается. Притом тьме изменений никогда не настанет конца, и разве что-нибудь окажется достойным скорби? Это понимает тот, кто предался пути!

— Добродетелью [Вы], учитель, равны Небу и Земле, — сказал Конфуций. — Все же позаимствую [Ваши] истинные слова для совершенствования своего сердца. Разве мог этого избежать кто-нибудь из древних благородных мужей?

— Это не так, — ответил Лаоцзы. — Ведь бывает, что вода бьет ключем, но [она] не действует, [эта] способность естественная. [Таковы и] свойства настоящего человека. [Он] не совершенствуется, а вещи не могут [его] покинуть. Зачем совершенствоваться, [если свойства присущи ему] так же, как высота — небу, толщина — земле, свет — солнцу и луне.

Выйдя [от Лаоцзы], Конфуций поведал [обо всем] Янь Юаню и сказал:

— [Я], Цю, в познании пути подобен червяку в жбане с уксусом. Не поднял бы учитель крышку, и я не узнал бы о великой целостности неба и земли.

Чжуанцзы увиделся с луским [царем] Айгуном {6}, и тот [ему] сказал:

В Лу много конфуцианцев, [но] мало [Ваших] последователей, Преждерожденный.

— В Лу мало конфуцианцев, — возразил Чжуанцзы.

— Как [можно] говорить, что [их] мало? По всему царству [ходят люди] в конфуцианских одеждах, — возразил Айгун.

— [Я], Чжоу, слышал, будто конфуцианцы носят круглую шапку [в знак того, что] познали время небес; ходят в квадратной обуви [в знак того, что] познали форму земли {7}; подвешивают [к поясу] на разноцветном шнуре нефритовое наперстье для стрельбы [в знак; того, что] решают дела немедленно. Благородные мужи, обладающие этим учением, вряд ли носят такую одежду; а те, кто носит, вряд ли знают это учение. [Вы], государь, конечно, думаете иначе. [Но] почему бы [Вам] не объявить по всему царству: «Те, что носят, такую одежду, не зная этого учения, будут приговорены к смерти!»

И тут Айгун [велел] оглашать этот [указ] пять дней, и в Лу не посмели больше носить конфуцианскую одежду. Лишь один муж в конфуцианской одежде остановился перед царскими воротами. Царь сразу же его призвал, задал вопрос о государственных делах [и тот, отвечая], оказался неистощимым в тысяче вариантов и тьме оттенков.

— Во [всем] царстве Лу один конфуцианец, — сказал Чжуанцзы. — Вот это можно назвать много!

Не давая места думам ни о ранге, ни о жалованье, Раб из Сотни Ли {8} кормил буйволов, и буйволы жирели. Поэтому, забыв о том, что он — презренный раб, циньский [царь] Мугун вручил ему управление [царством].

[Ограждающий] из рода Владеющих Тигром не давал места думам ни о жизни, ни о смерти, поэтому оказался способным растрогать людей.

Сунский царь Юань задумал [отдать приказ] нарисовать карту. Принять [приказ] явилась толпа писцов. [Одни] стояли, сложив в приветствии руки, [другие], чуть ли не половина, оставшись за дверями, лизали кисти, растирали тушь. Один же писец с праздным видом, не спеша подошел последним. Принял [приказ], сложил в приветствии руки и, не останавливаясь, прошел в боковую комнату.

Царь послал за ним человека последить, и оказалось, что [тот писец] снял одежду и полуголый уселся, поджав под себя ноги.

— Вот это — настоящий художник! [Ему] и можно [поручить карту]! — воскликнул царь.

В [местности] Скрывающихся {9} царь Прекрасный увидел мужа; удившего рыбу: рыбачил без крючка, удилища не держал. Другие рыбаки [сказали]: «Всегда [так] удит». Царь Прекрасный пожелал [его] возвысить и вручить ему [бразды] правления, но боясь неудовольствия старших советников, отцов и братьев, решил покончить [с этой мыслью] и от нее отказаться. И все же в опасении, что народ лишится [защиты] Неба, на другое утро, собрав великих мужей, сказал:

— Ночью [я], единственный, увидел доброго человека с черным лицом и бородой, верхом на пегом коне с одним пурпурным копытом. [Он] провозгласил: «Вручите управление мужу из Скрывающихся. Народ, возможно, получит облегчение!»

— [То был] царь, [Ваш] предок! — взволнованно воскликнули все великие мужи.

— В таком случае погадаем об этом на [панцире] черепахи? — предложил царь Прекрасный.

— Зачем гадать! Приказ царя, [Вашего] предка, не кого-либо другого! — сказали все великие мужи, а затем отправились навстречу мужу из Скрывающихся и вручили ему [бразды] правления.

[Этот муж] не менял уставов и обычаев, не оглашал пристрастных указов, но, [когда] царь Прекрасный через три года понаблюдал, оказалось, что удальцы порвали со [своими] кликами и распустили [свои] шайки; что старшие должностные лица перестали блюсти [лишь собственную] добродетель; что через [все] четыре границы не смели больше вторгаться [соседи] со [своими] мерками для зерна. [Поскольку] удальцы порвали со [своими] кликами и распустили [свои] шайки, они стали уважать общее; [поскольку] старшие должностные лица перестали блюсти [лишь собственную] добродетель, они занялись общими делами; [поскольку] через [все] четыре границы не смели больше вторгаться со [своими] мерками для зерна, то правители перестали замышлять измену.

Тут царь Прекрасный признал [мужа из Скрывающихся] царским наставником и, став лицом к северу, [его] спросил:

— Нельзя ли распространить управление на всю Поднебесную?

Муж из Скрывающихся помрачнел и промолчал, [а затем] с безразличием отказался. Утром [он] отдавал приказания, [а] ночью исчез. И никогда [о нем] больше ничего не слышали.

Янь Юань спросил Конфуция:

— Разве даже царь Прекрасный не был [властен]? К чему [он] приписал все сну?

— Не говори! Помолчи! — ответил [ему] Конфуций. — Царь Прекрасный обладал всем. Но зачем [ему] были укоры? Он просто сообразовался с моментом.

Ле, Защита Разбойников, стрелял [на глазах] у Темнеющего Ока: натянул тетиву до отказа, поставил на предплечье кубок с водой и принялся целиться. Пустил одну стрелу, за ней другую и третью, пока первая была еще в полете. И все время оставался [неподвижным], подобным статуе.

— Это мастерство при стрельбе, но не мастерство без стрельбы, — сказал Темнеющее Око. — А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на высокую гору и встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней?

И тут Темнеющее Око взошел на высокую гору, встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней, отступил назад [до тех пор, пока его] ступни до половины не оказались в воздухе, и знаком подозвал к себе Ле, Защиту Разбойников. Но тот лег лицом на землю, обливаясь холодным потом [с головы] до пят.

— У настоящего человека, — сказал Темнеющее Око, — душевное состояние не меняется, глядит ли [он] вверх в синее небо, проникает ли вниз к Желтым источникам, странствует ли ко [всем] восьми полюсам. Тебе же ныне хочется зажмуриться от страха. Опасность в тебе самом!

Цзянь У спросил Суньшу Гордого:

— Что Вы делаете со своим сердцем? Вы трижды были советником [чуского царя], но не кичились; трижды были смещены [с этого поста], но не печалились. Сначала я опасался за Вас, а ныне вижу — лицо [у Вас] веселое.

— Чем же я лучше других? — ответил Суньшу Гордый. — [Когда] этот пост [мне] дали, я не смог отказаться; [когда] его отняли, не смог удержать. Я считаю, что приобретения и утраты зависят не от меня, и [остается] лишь не печалиться. Чем же я лучше других? И притом не знаю, [ценность] в той службе или во мне [самом]? Если в ней, то не во мне; [если] во мне, то не в ней. Тут и колеблюсь, тут и оглядываюсь, откуда же найдется досуг, чтобы постичь, ценят [меня] люди или презирают?

Услышав об этом, Конфуций сказал:

— [Вот] настоящий человек древности! Знающие не могут [с ним] спорить; красивые не могут [вовлечь его] в распутство; воры не могут обокрасть. Ни Готовящий Жертвенное Мясо, ни Желтый Предок не могли бы завязать [с ним] дружбу. [Если] из-за рождения и смерти, [событий] столь великих, [он] не изменяется, то тем менее [изменится] из-за ранга и жалованья. [Когда] такой человек восходит на высокие горы, дух его не знает препятствий; опускается в глубокий источник и не промокает; попадает в низкое, ничтожное состояние, но не [чувствует] стеснения. [Обладая] изобилием, [подобно] небу и земле [делится] с другими и, чем больше отдает, тем большим владеет.

Царь Чу уселся рядом с царем Фань и вскоре [кто-то] из приближенных чуского царя сказал:

— [Царство] Фань {10} трижды погибало.

— Гибели [царства] Фань, — ответил фаньский царь, — оказалось недостаточно, чтобы уничтожить мое существование. [Если же] гибели [царства] Фань оказалось недостаточно, чтобы уничтожить мое существование, то существования [царства] Чу оказалось недостаточно, чтобы сохранить [ваше] существование. Отсюда видно, что Фань еще не начало погибать, а Чу еще не начало существовать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.