3. Потребность в системе ориентации и привязанности
3. Потребность в системе ориентации и привязанности
На вопрос, поднятый человеческим существованием, возможны разнообразные ответы. Они концентрируются вокруг двух проблем: одна – потребность в системе ориентации и другая – потребность иметь некоторый круг привязанностей.
Каковы возможные ответы на потребность в системе ориентации? До сего дня человек отыскал единственную всеобъемлющую реакцию, наблюдаемую также среди животных, – подчиниться сильному лидеру, который, как предполагается, знает, что лучше всего для групп, который планирует и приказывает и который обещает каждому, что, следуя за ним, тот действует наилучшим образом в интересах всех. Чтобы добиться преданности лидеру или, иначе говоря, придать индивиду достаточно веры в лидера, допускается, что лидер своими качествами превосходит любого из подчиненных. Он считается всесильным, всеведущим, священным; он или сам бог, или божественный заместитель, или верховный священнослужитель, владеющий тайнами космоса и осуществляющий ритуалы, необходимые для поддержания его целостности. Для надежности лидеры обычно использовали посулы и угрозы и с их помощью ловко манипулировали подчиненными. Но это далеко не все. Пока человек не достиг достаточно высокой ступени своей эволюции, ему нужен был лидер и он просто жаждал поверить фантастическим историям, показывавшим законность короля, Бога, отца, монарха, священника и пр. Потребность в лидере все еще существует и в самых просвещенных обществах наших дней. Даже в таких странах, как Соединенные Штаты или Советский Союз, решения, касающиеся жизни и смерти каждого, оставлены на усмотрение небольшой группы лидеров, а то и одного человека, формально действующего по праву, данному ему конституцией, – независимо от того, называется она «демократической» или «социалистической». Желая безопасности, люди полюбили собственную зависимость, особенно если ее бремя облегчается для них относительным комфортом материальной жизни и идеологией, именующей промывание мозгов – «образованием», а подчинение – «свободой».
Нет нужды искать корни этой смиренности в явлениях господства – подчинения среди животных. В самом деле, у значительного количества животных она не принимает столь крайних форм, да и не так широко распространена, как у людей. Условия человеческого существования сами по себе потребовали бы подчинения, даже если бы мы полностью проигнорировали наше животное прошлое. Однако есть здесь одно решающее различие. Человек не обязан быть овечкой. Действительно, поскольку человек – не животное, он заинтересован в том, чтобы соотноситься с реальностью и осознавать ее, прикасаться ногами к земле, как в греческой легенде об Антее; чем полнее человеческий контакт с реальностью, тем он сильнее. Пока он всего лишь овечка и его действительность – не что иное, как фикция, созданная обществом, чтобы удобнее было манипулировать людьми и вещами, как человек он слаб. Любое изменение в социальной модели угрожает ему утратой уверенности или даже сумасшествием, потому что весь круг его отношений с действительностью опосредован вымыслом, выдаваемым ему за подлинную реальность. Чем выше его способность постигать действительность самостоятельно, а не только в виде суммы сведений, которыми общество снабжает его, тем увереннее он себя чувствует, поскольку тем меньше его зависимость от согласия с обществом, а значит, тем менее опасны для него общественные изменения. Человек как человек обладает внутренне присущей склонностью расширять свое знание действительности, а значит, приближаться к истине. Мы не занимаемся здесь метафизическим понятием истины, ограничиваясь только представлением о возрастающем приближении к ней, что подразумевает уменьшение вымыслов и заблуждений. По сравнению с важностью вопроса об увеличении или уменьшении степени постижения реальности вопрос о существовании окончательной истины оказывается совершенно абстрактным и неуместным. Все возрастающая степень осознания – не что иное, как процесс пробуждения, когда глаза открываются и человек видит то, что перед ним. Осознание означает избавление от иллюзий, и насколько оно достигнуто, настолько оно представляет собой освобождение.
Несмотря на то что в индустриальном обществе в настоящий момент существует трагическое несоответствие между интеллектом и эмоциями, нельзя отрицать то обстоятельство, что история человека – это история все возрастающего осознания. Причем осознание касается и природы вне человека, и его собственной природы. Хотя человек все еще носит шоры на глазах, его критический разум во многих отношениях сделал огромное количество открытий и о природе вселенной, и о природе человека. Человек еще находится в самом начале этого процесса открытий, и ключевой вопрос состоит в том, позволит ли ему та разрушительная сила, которую придали ему современные знания, продолжать расширять эти знания до невообразимых ныне пределов, или же он уничтожит себя еще до того, как сможет создать на нынешней основе более полную картину реальности.
Чтобы такое развитие состоялось, необходимо одно условие: социальные противоречия и иррациональности, которые на протяжении большей части человеческой истории насаждали в человеке «ложное сознание» с тем, чтобы оправдывать соответственно господство и подчинение, должны исчезнуть или по крайней мере их количество должно сократиться до такой степени, чтобы апология существующего общественного порядка не парализовала способность человека к критическому мышлению. Конечно, дело не в том, что первично, что вторично. Осознание существующей действительности и возможностей ее улучшения помогает изменять реальность, а каждое улучшение действительности помогает прояснять мысль. Сегодня, когда научная аргументация достигла вершины, трансформация общества, обремененного инерцией предшествовавших обстоятельств, в здоровое общество могла бы позволить обычному человеку использовать свой разум с такой объективностью, к которой приучают нас ученые. Дело тут в первую очередь не в превосходстве интеллекта, а в исчезновении иррациональности из общественной жизни – иррациональности, с необходимостью ведущей к путанице в умах.
У человека есть не только ум и потребность в системе ориентации, позволяющей ему найти некоторый смысл в окружающем его мире и обустроить его; у него есть еще душа и тело, нуждающиеся в эмоциональной привязанности к миру – к человеку и к природе. Как я уже упоминал, животному заданы связи с миром, опосредованные инстинктами. Человек, пренебрегший самосознанием и способностью тосковать, был бы беспомощной пылинкой, унесенной ветром, если бы он не нашел эмоциональных привязанностей, удовлетворяющих его потребности в соотнесенности и единении с миром за пределами его личности. Но в противовес животному у него есть несколько альтернативных путей установить такие связи. Как и в случае с умом, одни возможности лучше других; но в чем человек особенно нуждается для поддержания своего душевного здоровья – так это в любой привязанности, с которой он будет уверенно чувствовать себя. У кого нет такой привязанности, тот по определению нездоров, поскольку неспособен на какую-либо эмоциональную связь со своими близкими.
Простейшая и наиболее часто встречающаяся форма человеческой соотнесенности – это его «первичные узы» с тем, откуда он происходит: узы по крови, по общей земле, по роду, по матери и отцу – или в более сложных обществах связь со своим народом, религией, классом. Эти узы не являются изначально сексуальными по природе, они восполняют страстное желание человека, еще не повзрослевшего до такой степени, чтобы стать самим собой, преодолев невыносимое чувство отделенности. Решение проблемы человеческой обособленности путем продления того, что я назвал «первичными узами» – естественными и необходимыми для ребенка в его отношениях с матерью, – представляется очевидным, когда мы изучаем примитивные культы поклонения земле, озерам, горам или животным, часто сопровождаемые символическим отождествлением индивида с этими животными (тотемные животные). Нечто подобное мы встречаем в матриархальных религиях, в которых почитаются Великая Мать и богини плодородия и земли [86]. По-видимому, в патриархальных религиях, в которых объектом поклонения выступают Великий Отец, бог, король, вождь племени, закон или государство, делается попытка преодолеть первичные узы с матерью и землей. Но хотя переход от матриархального к патриархальному культу прогрессивен для общества, обе формы имеют то общее, что человек обретает свои эмоциональные привязанности к вышестоящему авторитету, которому он слепо подчиняется. Оставаясь связанным с природой, матерью или отцом, человеку действительно удается чувствовать себя в мире как дома, но он платит за эту надежность непомерную цену своей подчиненностью, зависимостью, невозможностью полностью развить свой разум и способность любить. Он остается ребенком, когда ему следовало бы стать взрослым [87].
Примитивные формы как кровосмесительных связей с матерью, землей, расой и пр., так и благодушного или озлобленного экстаза могут исчезнуть, только если человек отыщет более совершенный способ чувствовать себя в мире как дома, когда будет развиваться не только его интеллект, но и способность испытывать привязанность без подчинения, интимную близость без подавления, способность чувствовать себя как дома, но не в заточении. В масштабах общества это новое видение выявлялось с середины второго тысячелетия до н. э. по середину первого тысячелетия – в один из замечательнейших периодов в человеческой истории. Разрешение проблемы человеческого существования перестали искать в возвращении к природе, в слепом повиновении личности отца, обнаружив, что человек может чувствовать себя в мире как дома и преодолеть чувство устрашающего одиночества через достижение полного развития своих человеческих сил, своей способности любить, пользоваться разумом, творить красоту и наслаждаться ею, делить свою человечность со всеми ближними. Это новое видение провозгласили буддизм, иудаизм и христианство.
Новая связь, позволяющая человеку чувствовать себя заодно со всеми людьми, коренным образом отличается от подчиняющей привязки к отцу и матери; это гармоничные узы братства, при которых солидарность и человеческие связи ни эмоционально, ни интеллектуально не омрачены ограничением свободы. Вот почему братство – это не вопрос субъективного предпочтения, только оно способно удовлетворить две потребности человека: быть тесно связанным и в то же время быть свободным, быть частью целого и быть независимым. Такой способ разрешения проблем испытали на себе многие индивиды и группы, как религиозные, так и мирские, которые были и остались в состоянии развивать узы солидарности вместе с неограниченным развертыванием индивидуальности и независимости.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.