Часть первая

Часть первая

Требования, представляемые философу нашим временем

1

Перикл говорит, что зрелище афинских празднеств и драгоценных построек, разгоняет мрачное настроение. Мы, немцы, сильно страдаем от такого мрачного настроения. Шиллер надеялся, что поток простого и возвышенного вызовет нравственный подъем путем подъема эстетического. Вагнер надеется, наоборот, что моральная сила немцев обратится наконец к искусству и потребует от него достоинства и серьезности. Он относится к искусству так строго и серьезно, как только это возможно: только таким путем надеется он возродить его облегчающее радостное влияние. Все это у нас совершенно извращено и ненатурально: мы ставим всякие препятствия на пути людей, которые должны радовать нас искусством, мы требуем от них таким образом огромной гениальности и нравственной силы. Именно потому, что образование так тяжело дается нашим художникам и они должны затрачивать на борьбу все свои силы, мы, нехудожники, так слабы в наших моральных требованиях к себе самим: в принципах и воззрениях на жизнь царит дух любви к удобству. Легко относясь к жизни, мы теряем истинную потребность в искусстве. Когда жизнь наподобие афинской требует постоянного исполнения долга, самопожертвования, предприимчивости, трудов, тогда люди научаются почитать искусства, празднества и жаждать всех вообще плодов культуры. Отсутствие у немцев культуры зависит главным образом от их моральной слабости.

2

Всюду видны симптомы вымирания истинного образования, его полного истребления.

Торопливость, отлив волны религии, национальная борьба, мельчающая и вскрывающая наука, презренное стремление высших классов к деньгам и животным наслаждениям, отсутствие в них любви и великодушия.

Все яснее становится для меня, что люди образованные дальше всех ушли в этом направлении, с каждым днем они становятся все скуднее мыслями и любовью. Куда бы мы не заглянули, все служит наступающему варварству, искусство так же, как и наука! Великий поток варварства у порога! Что же нам делать, когда нам нечем защититься и мы стоим рядом с остальными?

Попробуй охранять те силы, которые еще остались, соединиться с ними и обуздать вовремя угрожающую опасность варварства. Надо отказаться от мысли о союзе с «образованными». Это худшие враги: они мешают врачу и лгут, будто болезни не существует.

Мудрость независима от знаний знающих.

Надежды можно питать только относительно низших необразованных классов. От классов ученых и образованных надо решительно отречься. А следовательно, отречься и от греков, которые понимали лишь эти классы и сами к ним принадлежали. Люди, которые ясно сознают, что такое нужда, наверное легко поймут, чем может быть для них мудрость. Больше всего надо опасаться, как бы современное образование не заразило необразованные классы.

Если бы явился теперь новый Лютер, он стал бы громить отвратительный образ мыслей имущих классов, их глупость и бессмыслие, благодаря которым они даже не предчувствуют грозы.

Где ищем мы народа!

Как только рабочее сословие поймет, что оно может легко обогнать нас в деле образованности и добродетели – с нами будет покончено. Но если этого не будет, тогда для нас настанет уже совсем конец.

3.

…………………………………………………………………..

4

Кто знает античную мораль, не может не удивляться тому, что многие явления рассматривались тогда с точки зрения моральной, которые нынче отнесены к области медицины; что многие расстройства души и ума передавались тогда заботам философа, теперь врача, а что теперь успокаивают нервы почти исключительно при помощи разного рода наркотиков. Древние были воздержаннее в жизни, и притом сознательно воздержаннее; они умели сдерживаться и отказывать себе во многом, чтобы не терять власти над собою. Поучения их морали всегда проистекают из живого примера людей, живших согласно известным правилам, которые они и преподавали. Я не знаю, о каких отдаленных и превыспренных вещах учат нынешние этики: но знаю, что они считают человека за какое-то диковинно-духовное существо и находят неприличным брать его антично-нагим и говорить о его необходимых и его «низменных» потребностях. Стыдливость заходит так далеко, что можно думать, будто современный человек обладает лишь кажущимся телом. Мне думается, что вегетарианцы с их советом есть меньше и проще принесли гораздо больше пользы, чем все наши моральные системы вместе. Нет сомнения, что прежние воспитатели человечества были бы вынуждены снова предписать более строгую диету.

Думают сделать здоровым современного человека воздухом и солнцем, жилищем и путешествиями, наконец лекарствами и ядами медицины.

А все то, что тяжело человеку, считается неподходящим: за правило принято болеть и выздоравливать приятным и удобным образом. Но такая продолжительная ничтожная жизнь и отсутствие самовоспитания как раз и производят всеобщую нервность и бессилие.

5

Наше время питает склонность к сильным односторонностям, потому что в них сказывается по крайней мере жизненная сила, а сила необходима, что-нибудь должно быть создано. Если налицо одна слабость, то все силы направляются на сохранение существующего во что бы то ни стало. Во всяком случае, тогда нет никаких новообразований, которым можно бы было порадоваться. Сравните это с человеком чахоточным, которому страстно хочется жить, но который постоянно должен думать о здоровье, т. е. о самосохранении. Когда эпоха выдвигает значительное количество подобных характеров, она начинает чтить силу даже грубую, даже враждебную: например желтую, но здоровую фигуру Наполеона у Марвица.

6

Остальные науки (естествознание, история) могут лишь объяснять, но отнюдь не повелевать. Если они и повелевают, то лишь доказывая пользу того или другого поступка. Но каждая мистика, каждая философия скрывает в себе какую-нибудь возвышенную противоестественность, какую-нибудь очевидную бесполезность. Что же, надо ли поставить над ними крест, как и над поэзией, которая есть своего рода бессмыслица?

Счастье человека покоится на том, что где-нибудь существует для него неоспоримая истина, будь то более грубая (благо его семьи, как высший его двигатель), или более тонкая, например вера и т. п. Когда опровергают это, он перестает слушать.

При современной огромной подвижности философ должен служить тормозом: но в силах ли он быть им?