КАТОЛИЧЕСКИЙ БРАК

КАТОЛИЧЕСКИЙ БРАК

«Гибридизм», объявленный Эволой как христианская концепция, осуждающая сексуальность, также, по словам нашего автора, являлся особой формой католической доктрины брака. Эвола обнаружил ничтожную смесь «священного и мирского» и «буржуазный конформизм», который, основываясь на показной непрерывности, делал из брака «пуританскую видимость чего — то подобного учению о священной проституции или свободной узаконенной любви». Кризис брака тесно связан с кризисом семьи. «В действительности, в большинстве случаев современная семья представляет собой мелкобуржуазный институт, обусловленный почти исключительно конформистскими, утилитарными, примитивно человеческими или в лучшем случае сентиментальными факторами».

«Смешение профанического и сакрального» выделяет событие, которое католицизм связывает с любой парой в тот момент, когда мужчина и женщина вступают в брак в Церкви; трансцендентный характер брак способен принимать лишь в исключительных случаях, поскольку в своём трансцендентном понятии брак есть «великая тайна», о которой говорил св. Павел[59]; на нёй мог быть основан тот «абсолютный, почти героический образ. Такие случаи известны многим традиционным обществам, достаточно привести в качестве примера жён, для которых идея умереть вместе с супругом, казалась совершенно естественной». Чуть позже Эвола добавляет: «Однако нужно отметить, что в том же католичестве теоретическая абсолютность брака как ритуала имеет весьма существенное ограничение. Достаточно вспомнить, что Церковь, запрещающая развод и повторное замужество, тем не менее, разрешает вдовам и вдовцам вступать в новый брак, что, по существу, тождественно нарушению верности и, в лучшем случае, допустимо лишь исходя из откровенно материалистической предпосылки, иными словами, предположения, что умерший супруг, с которым, благодаря сверхъестественной силе ритуала, были соединены неразрывными узами, действительно прекращает своё существование. Эта нелогичность является одним из признаков, показывающих, что католический религиозный закон, далёкий от того, чтобы принять в расчёт трансцендентные духовные факторы, превращает таинство в чисто вспомогательное средство, поддерживающее существование общества, в обыкновенный элемент профанической жизни за счёт его искажения или сведения к простой формальности».

Другая часть эволианской критики брака, которую автор развивает в книге «Оседлать тигра», практически не отличается от аргументации, использованной им в «Метафизике пола». Фрагмент, на котором мы останавливаем внимание, и выделяем наиболее важные фразы, служат тому доказательством: «Известно, что христианская и католическая концепция характеризуется противопоставлением «плоти» и «духа», некой теологической ненавистью к полу, что объясняется следствием незаконного распространения на обычную жизнь принципа, который обладает ценностью, прежде всего, для особого типа аскетической практики. Пол как таковой воспринимается как нечто греховное, по сравнению с чем брак оказывается лишь наименьшим злом, некой уступкой человеческому несовершенству, позволяющей тому, кто не способен сохранять целомудрие, отвергнув от половую жизнь. Католичество, понимая невозможность предать анафеме сексуальность в целом, предприняло попытку свести её в контексте того же брака к тривиальному биологическому факту, признав дозволенность сексуальных отношений для супругов лишь в целях деторождения». Заметим, что представление о браке как «наименьшем зле» по отношению к сексуальному разложению, служит как бы моральной превентивной дамбой против тенценции к наслаждению, гарантируя барьер от сладострастного искушения, в точности соответствуя воззрению св. Павла, его доктрине Профилактического Брака, особенно подчёркнутой в Первом Послании к Коринфянам[60].

Настало время завершить данную главу и обозначить нашу позицию по этому вопросу за пределами рассуждений двух наших авторов, и в особенности, Эволы. Христианское понимание сексуальности и брака, безусловно, связано со столь необходимой традиционной «метафизикой пола». В Евангелиях от Луки и Матфея, через Скота Эриугену и святого Павла мы привели неоспоримые свидетельства относительно христианского понимания сексуальности и брака как «священного союза», неким образом воспроизводящего изначальное воссоединение мужчины и женщины в андрогинном единстве. Однако, с учётом условий конца цикла, в который стали проявляться упадочнические типы, наряду с метафизической интерпретацией сексуального и супружеского союза, христианство предложило общественные и экзистенциальные пути, которые составляют элемент его предопределённого эзотерического исправления, его необходимого упадка в этом мире, таким же образом, как в философской области сепаративный дуализм сменил различительный традиционный дуализм («доктрину двух природ»), а в политической области, гвельфская доктрина разделения могуществ, что была противопоставлена гибеллинской теории их различия, постулировалась, не смотря на общее божественное происхождение духовной и светской власти. Двойная паулистская доктрина брачного ритуала («великая тайна») и профилактического супружества («наименьшее зло») является свидетельством того, что в эзотерических истоках христианства, существовали и экзотерические уровни. На этой стадии своего развития, христианство сумело осуществить свою двойную миссию традиционного восстановления и попытки приостановить упадок. Это будет продолжаться и в средние века ровно до того момента, как возродится, посредством таких явлений как тамплиерство, изначальная духовность, объединившая в себе идеалы созерцания и действия, и благодаря рыцарской любви, врата к сакрализации пола вновь будут открыты всё тому же воину, искушённому волюнтаризмом «власти» в современном значении этого понятия. Затем эзотерическое сознание христианства было помрачено и сохранились разве что эзотерические останки изначальной традиции, а именно в той особенной области сексуальной этики, брака как социальной связи и фактора воспроизведения, с оттенком, в лучшем случае, романтизма.

В ответ на некую неуступчивость в этом вопросе, что царит, прежде всего, в эволианских источниках, мы позволим себе настаивать на том факте, что даже буржуазный брак с его общественным, профилактическим принципом, не является злом с традиционной точки зрения. То, что приписывает ему отрицательный, антитрадиционный смысл, является его абсолютизацией, самим фактом, что он не существовал в то время, когда экзистенциальный путь, был ограничен для некоего человеческого типа, наряду с другими путями (аскетизмом или высшей супружеской любовью), назначенными другим человеческим типам. Он становился антитрадиционном лишь в той мере, в какой брак становился «буржуазным». Было бы абсурдным утверждать, что брак, по своей сути, является «буржуазным» явлением. Чтобы вступить в брак, мужчины и женщины не ждали девятнадцатого века, эпоху, в которую произошла окончательная победа «буржуазной идеологии» как доминирующего менталитета.

Строго в плане сексуальной этики, «буржуазная идеология» заключалась в абсолютизации брака как составного элемента семейных и социальных отношений, профилактике от эротических излишеств (чтобы не отводить мужскую энергию от её основной цели: экономического и профессионального успеха), и способе сохранения рода и состояния посредством биологического инстинкта размножения. Всё это параллельно абсолютизации в самой общей области человеческой концепции «производительной функции», которая, наряду с «воинской» и «жреческой» функциями является трифункциональной и присущей традиционному обществу. На самом деле, брак, как естественное, обывательское и распространённое явление — это идеал производителя, как аскетизм и рыцарская любовь некогда считались идеалами «человека знания» и воина. Традиционный менталитет не отрицает брак, каким он был ранее. Он лишь добавляет другие представления о любви, как образец возможности чистого отречения для того, чтобы широта перспективы позволила мысленно охватить множество человеческих типов, которые могут существовать на поверхности земли. Антитрадиционным является требование возвести один из этих подходов в категорический императив. Антитрадиционно буржуазное отрицание любого внебрачного пути. Антитрадиционна насмешка, с которой некоторые псевдо — традиционалисты воспринимают брак и семью. В свою очередь романтизм — не обычная «оболочка» буржуазного брака, «суперструктура» в почти марксистском смысле этого термина, которая, на экономических основаниях, выделяет из себя буржуазную жизнь. Какую иную форму он мог бы иметь, показывает Дени де Ружмон, великий толкователь «любовных мифов»; это ставший определённым фатальный случай западной любви в целом, от Тристана до Мадам Бовари, против института брака. Ибо многие люди верят в том, что сентиментальность не является синонимом пошлости. Она также составляет часть романтизма, этой величественной и неотразимой привлекательности, которой обладают любовники, обречённые потерять друг друга, когда связанные до самой смерти, они становятся теми, кого повсеместно называют «трагическими любовниками», — формула для сенсационных дневников, что утратила высший, традиционный смысл. Нет ничего удивительного в том, что нередко эта формула любви определяла брачные отношения, по мере того, как этот брак становился всё более «буржуазным».