ДРУГОЕ ПОНИМАНИЕ ПОЛИТИКИ

ДРУГОЕ ПОНИМАНИЕ ПОЛИТИКИ

Так каков же, в конце концов, политический проект ACT? Поскольку эта небольшая школа — только замысловатый способ вернуться к удивлению при виде найденного социального (чувство, которое как-то притупилось за позднейшую историю социальных наук), единственный способ снова установить, что мы понимаем под политикой,— приблизиться к этому первоначальному чувству.

Нетрудно увидеть, что в XIX веке это чувство постоянно возобновлялось — благодаря вызывающему удивление возникновению масс, толп, индустрии, городов, империй, гигиены, медиа, изобретений всех сортов. Странно, ведь эта интуиция должна была бы даже усилиться в следующем веке с его катастрофами и инновациями, растущим числом угроз, нависших над человеком, и экологическими кризисами. Этому помешало само понимание общества и социальных связей, стремившееся очистить немногочисленные элементы, подвергая в то же время исключению огромное количество кандидатов. Там, где царствовал натурализм, было очень трудно наблюдать за построением социального сколько-нибудь продолжительное время и хоть с какой-то долей серьезности[384]. ACT, отказавшись одновременно от понятий «природа» и «общество», предприняла попытку восстановить чувствительность к предельной сложности сборки коллектива, образованного из такого количества новых членов.

Ощущение кризиса, которое, на мой взгляд, стало центральным для социальных наук, теперь можно выразить так: при расширении ряда сущностей, новые ассоциации не образуют жизнеспособной сборки. И именно здесь на сцену снова выходит политика, определяемая нами как интуиция того, что самих ассоциаций недостаточно: еще нужна их композиция, чтобы выстроить общий мир. Будь то к лучшему или к худшему, но социология, в противоположность своей сестре антропологии, никогда не сможет удовлетвориться множественностью метафизик; она нуждается и в постановке онтологической проблемы единства этого общего мира. Теперь, однако, это должно быть сделано не внутри описанных мною панорам, а вовне и навсегда. Так что совершенно верно будет сказать, что никакая социология не удовлетворится «просто описаниями» ассоциаций и не сможет просто любоваться зрелищем предельной множественности новых связей. Воспользуемся снова парадоксальным выражением Лорана Тевено: чтобы заслужить право называться «наукой о жизни сообща», нужно решить еще одну задачу[385]. Если социология — наука, то какое она имеет отношение к «жизни сообща»? А если речь идет о проблеме совместного существования, то зачем тут нужна наука? Ответ: из-за множественности новых кандидатов на существование и узких границ коллекторов, в которых, как воображают, и возможно совместное обитание.

Студент Лондонской школы экономики, так озадаченный ACT в интерлюдии, был прав в своем стремлении к политической значимости; таковы все молодые люди, поступающие на отделения политологии, исследований науки, феминистской социологии и культурологии, чтобы приобрести «критическое мышление», «совершать значимые поступки» и делать мир более пригодным для жизни. Возможно, их высказывания и наивны, но трудно представить, как можно называть себя социологом, взирая на них свысока, как будто все это — одни юношеские мечты. Когда эту потребность в политическом участии уже не путают с двумя другими задачами социологии, когда процесс рекрутирования новых кандидатов для коллективной жизни уже не прерывается, горячее желание искать, принимать новые сущности и давать им приют не только вполне законно, а возможно, это единственная научная и политическая причина, по которой стоит жить.

Словами «социальный» и «природа» пользовались, чтобы скрыть два совершенно разных проекта, проходящих сквозь обе неудачно составленных сборки: один проект — исследовать связи между неожиданными сущностями, а второй — удержать эти связи в каком-то жизнеспособном целом. Ошибочны не попытки делать обе вещи в одно и то же время — всякая наука одновременно есть и политический проект,—ошибка в том, что решение первой задачи прерывается из-за неотложности второй. ACT — это просто способ сказать, что задача сборки общего мира не просматривается, если первая задача не выходит в своем решении за узкие границы, установленные из-за преждевременного замыкания социальной сферы.

Трудно поверить, что мы до сих пор вынуждены погружать те же типы акторов, то же число сущностей, те же профили существ и те же модусы существования в те же типы коллективов, что и Конт, Дюркгейм, Вебер или Парсонс, особенно после того, как наука и технология массово увеличили число участников, варящихся в общем котле. Да, социология — это наука иммигрирующих масс, но как быть, когда вам приходится одновременно иметь дело с электронами и избирателями, ГМО и НПО? Для молодого вина новых ассоциаций не годится пыльная старая фляга. Потому я и определяю коллектив как расширение границ природы и общества, а социологию ассоциаций — как продолжение социологии социального.

Вот что я считаю политическим проектом ACT, вот что я имею в виду, говоря о поиске политической значимости. Когда задача раскрытия множественности сил решена, может быть поставлен другой вопрос: каковы ассамблеи этих сборок? (what are assemblies of those assemblages?)

Здесь мы должны быть осторожны, чтобы не перепутать эту формулировку с другой, очень ее напоминающей, но могущей нас вернуть к совсем другому проекту. Поставить политическую проблему часто означает обнаружить за данным состоянием присутствие до сих пор скрытых сил. Но тогда вы рискуете попасть в ту же ловушку производства социальных объяснений, которую я выше подверг критике, и в итоге занимаетесь полной противоположностью того, что я имею в виду под политикой. Вы используете все тот же старый репертуар уже собранных социальных связей для «объяснения» новых ассоциаций. Хотя и кажется, что вы говорите о политике, вы не говорите политически. То, что вы делаете, просто еще расширение на один шаг все того же маленького репертуара уже стандартизированных сил. Возможно, вы испытываете удовольствие, давая «сильное объяснение», но в этом-то и проблема: вы участвуете в экспансии власти, но не в перекомпоновке ее содержания. Даже если это похоже на политические разговоры, то рано даже говорить о попытке политики, поскольку нет попыток объединить кандидатов в новую сборку, соответствующей их конкретным требованиям. «Опьяненный властью» — это выражение подходит не только генералам, президентам, генеральным директорам, сумасшедшим ученым и боссам. Его можно применить и к социологам, путающим экспансию сильных объяснений с построением коллектива. Вот почему постоянный девиз ACT — «будьте трезвыми с властью», то есть по возможности воздерживайтесь от использования понятия власти, если оно открывает ответный огонь и бьет по вашим объяснениям, а не по той мишени, в которую целитесь вы. Не должно быть сильных объяснений без чеков и балансов[386].

Так что в итоге существует конфликт — и не надо его прятать — между занятием критической социологией и политической значимостью, между обществом и коллективом. Для того чтобы исследовать возможное, недостаточно описать железные узы необходимости. При условии, что мы принимаем противоядие от сильных объяснений критической социологии, выражение «быть политически мотивированным» теперь начинает приобретать другой, более конкретный смысл: мы ищем способы регистрации новых ассоциаций и исследуем, как можно их собрать в удовлетворительной форме.

В конечном счете, как ни странно, только свежесть результатов социальной науки может гарантировать ее политическую значимость. Никто не указал на это так решительно, как Джон Дьюи с его пониманием публичного. Чтобы стать значимой, социальная наука должна быть способна обновляться — невозможное качество, если считать, что общество находится «за» политическим действием. Она также должна обладать способностью описывать петлю от немногого к многому и от многого к немногому,— процесс, который часто упрощается ради представления политического тела[387]. Таким образом, теперь несколько легче пройти тест на политическую заинтересованность: заниматься социологией нужно так, чтобы составляющие коллектив компоненты регулярно обновлялись. Расчистите путь для построения так, чтобы она могла пройти завершенную петлю и начать ее заново, и обеспечьте, чтобы числом, модусами существования и непокорностью собранных таким образом сущностей нельзя было бы слишком рано пренебречь. Теперь каждый читатель сам может судить, какого рода социальная теория более всего подходит для осуществления этих целей. Наш характерный вклад состоит в том, что мы просто выявили стабилизирующие механизмы. Таким образом, мы препятствовали преждевременной трансформации дискуссионных реалий в факты. ACT утверждает, что можно преодолеть путаницу, разделить задачи развертывания и объединения, четко определить процедуры для должного течения процесса и тем самым изменить обычное понимание большей политической значимости и большей научности социальной науки[388]. В этом смысле мы разделяем настойчивый интерес наших предшественников и к науке, и к политике, хотя ACT и расходится с ними в способе развертывания и в способе объединения. До сих пор социология социального не слишком интересовалась разработкой четких процедур проведения различий между задачами развертывания и объединения. Мы претендуем на то, что решаем эти две противоположные и комплементарные задачи несколько лучше, именно потому, что благодаря появлению трезвой социологии науки изменилась концепция и науки, и общества.

Существует, по крайней мере с моей точки зрения, определенная связь между концом модернизации и определением ACT. Если бы мы все еще были нововременными, то могли бы просто не обращать внимания на эту ловлю душ и расщепление волосков. Мы продолжали бы решать старые задачи модернизации и боролись бы за беспристрастную науку и (или) научно обоснованную политику. Дело в том, что социология социального всегда была очень сильно связана с превосходством Запада, включая, конечно, и стыд за то, что оно было столь подавляющим. Если вы действительно считаете, что будущий общий мир можно лучше построить, используя понятия природы и общества как предельного метаязыка, то ACT бесполезна. Она может стать интересной только если то, что в недавнем прошлом называлось «Западом», решится на пересмотр своего самопредставления перед остальным миром, который скоро станет сильнее. Осознав внезапное новое ослабление старого Запада и стараясь понять, как ему подольше продержаться в будущем и сохранить место под солнцем, мы должны установить такие связи с другими, которые, вероятно, не удержатся в коллекторах «природаобщество». Или, пользуясь еще одним неоднозначным термином, нам, возможно, придется включаться в космополитику[389].

Я вполне сознаю, что сказанного мною недостаточно для обоснования каждого из этого множества пунктов. Эта книга — просто введение, предназначенное помочь заинтересованному читателю извлечь из социологии науки выводы для социальной теории. Не говоря уже о том, что, возможно, кто-нибудь, независимо от профессии, станет использовать эти приемы. По крайней мере, теперь никто не может пожаловаться, что проект акторно-сетевой теории не представлен в систематической форме. Я сам добровольно сделал из нее такую легкую мишень, что не надо быть метким стрелком, чтобы в нее попасть.

Я выполнил то, что обещал в самом начале,— был достаточно односторонним, чтобы вывести все следствия из совершенно неубедительной отправной точки. И все же я не могу совсем избавиться от впечатления, что занимаемые мною крайние позиции, возможно, как-то соотносятся со здравым смыслом. Во времена множественных кризисов того, что понимается под принадлежностью, уже нельзя слишком упрощать задачу совместного существования. Так много других сущностей сейчас стучатся в двери наших коллективов. Разве так уж абсурдно желать перевооружения наших дисциплин, которое возвратило бы им чувствительность к создаваемому ими шуму и помогло бы найти для них место?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.