Глава III. Что есть Русская идея
Глава III. Что есть Русская идея
Раскаяться в своих исторических грехах и удовлетворить требованиям справедливости, отречься от национального эгоизма, отказавшись от политики русификации и признав без оговорок религиозную свободу, – вот единственное средство для России приуготовить себя к откровению и осуществлению своей действительной национальной идеи, которая – этого не следует забывать – не есть отвлеченная идея или слепой рок, но прежде всего нравственный долг. Русская идея, мы знаем это, не может быть ничем иным…
Владимир Соловьёв
Авторский приоритет русской идеи числит за собой великий русский философ Владимир Сергеевич Соловьев, выставивший ее философемой, то есть философской проблемой, а потому, следовательно, причастность русского еврейства к русской идее есть непосредственное его участие в русской философии, А в отношении последнего в аналитическом стане бытует вполне оформившееся мнение, о котором сообщает Г. Я. Аронсон: «Не только в сравнении с русской политикой, публицистикой и общественностью, но и в сравнении с литературной критикой – в философии русские евреи представлены довольно слабо. Это легко понять, ибо новейшая русская философия в основном своем русле проникнута религиозными мотивами, теснейшим образом связана с христианством и православием или пронизана мистическими переживаниями, навеянными школой Владимира Соловьева» (2002, с. 388). Изложенное мнение отнюдь не является заблуждением талантливого комментатора, а суть официальное предубеждение не только против еврейского участия в русской философии, но и против истинного содержания «школы Владимира Соловьева», обязанное исторической фальсификации, выполненной советской исторической наукой и проникшей даже в мыслящее сословие русского еврейства, обычно не склонной доверять советской аналитике. Поскольку речь идет о попранной исторической справедливости в отношении доли русского еврейства в русской идее, ибо в действительности участие русского еврейства в русском философском творчестве настолько значительно и масштабно, что превосходит подобное во всех других отраслях русской культуры и в известном плане может служить стереотипом контактирования между собой культур разных порядков, то я вынужден выйти за сюжетные рамки тематического рассмотрения проблемы и удалиться в сторону специализированного философского разбора, жертвуя при этом профессиональной глубиной ради общепонятной выразительности. Этому споспешествует и то обстоятельство, что термин " вселение", принятый А. И. Солженицыным для взаимоотношения русской и еврейской культур, в философской сфере имеет более глубокомысленное содержание, чем авторский вариант, и заключает в себе свой специфический смысл.
В понятие о русской философии советская историография включает лишь ту философию, которая формировала идеологию самой революционной политической группировки в России – партии большевиков и которая выступала ударной силой в русской революции и создании большевистского режима. Система воинствующего материализма (таково философское наименование этого образования, данное его автором В. И. Ульяновым-Лениным) или коммунистическая система базируется на лютом противоборстве с противоположным идеалистическим мировоззрениям, а идеологическим божеством здесь выступает коллективный народный фактор. Философским обоснованием этой системы Ульянов-Ленин сделал политэкономическое учение Карла Маркса и отсюда исходит самое распространенное заблуждение, что русский коммунизм есть воплощение марксизма в реальную действительность, и под этим углом зрения рассматривается некоторыми роль евреев в русской революции, – так, А. И. Солженицын цитирует слова B. C. Манделя: «Русский марксизм в чистом его виде, списанный с немецкого, никогда не был русско-национальным движением, и революционно настроенной части русского еврейства, для которого воспринять социалистическое учение по немецким книжкам не составило никакого труда, естественно было принять значительное, участие при пересадке этого иностранного фрукта на русскую почву» (2001, ч. 1, с. 241). А для Бердяева нет сомнений в том, что «Коммунизм есть русское явление, несмотря на марксистскую идеологию. Коммунизм есть русская судьба, момент внутренней судьбы русского народа. И изжит он должен быть внутренними силами русского народа. Коммунизм должен быть преодолен, а не уничтожен» (2001, с. 710). В системе воинствующего материализма нет и не может быть места русской идее в ее первородном смысле, а фальсификация здесь состоит в том, что за русскую философию выдана только часть ее, и к тому же далеко не значительная, а другая часть русского духовно-философского творчества с иной мировоззренческой ориентацией была проигнорирована. Пренебрежению тут подверглось то духовное воззрение, о культурной значимости которого впервые просигналило русское еврейство своим своеобразным способом, синтетически «поселившись» в этой части русского культурного собрания. Известно, что данное духовное воззрение оформил в самостоятельную философскую дисциплину Вл. Соловьев, – это и есть «школа Владимира Соловьева», – но мало известно, что у колыбели этой философии стояли А. С. Пушкин и П. Я. Чаадаев и что, следовательно, только она и обладает в полном объеме авторскими правами на русскую культуру per se. Соответственно возвышается культурный статус русской идеи.
Русская духовная школа («школа Владимира Соловьева») стала одной из первых жертв русской революции, потому-то советская апологетика предала забвенью само существование русской духовной философии, – в ленинизме эта логия, являющаяся идеалистической, считается злейшим врагом. Хронологически дату разгрома русской духовной школы связывают с эпизодом «философского корабля»: в 1922 году декретом, подписанным В. И. Ульяновым-Лениным, были высланы из страны на корабле ведущие представители русской школы. Прецедент в мировой истории случился только однажды: в 529 году византийский император Юстиниан указом ликвидировал прославленную афинскую академию философов, просуществовавшую около тысячи лет. Эффект «философского корабля», несомненно, наложил свой отпечаток на изложенное ранее отношение к «школе Владимира Соловьева» и соответственно участию евреев в русской идее. Однако прежде, чем вести речь об участии русского еврейства в конструктивном созидании русской духовной философии, необходимо твердо знать, что понимается под этой последней и какой критерий делает ее именно русской и никакой другой. Этот критерий однозначно и с убежденностью пророка изложил Вл. Соловьев: " Личность человеческая – и не личность человеческая вообще, не отвлеченное понятие, а действительное, живое лицо, каждый отдельный человек имеет безусловное, божественное значение" (1999, с. 42). Самостоятельное учение и соответственно философская система были созданы Вл. Соловьевым не только потому, что в его извещении отдельное человеческое лицо приобрело статус субъекта познания, но потому, что сей субъект определялся как мировоззренческая категория, концептуальное начало и, наконец, как нравственный принцип. Совокупность этих познавательных атрибутов придает силлогистике Вл. Соловьева вид исповедания особого культа – культа личности, который стал центром стяжения различных мыслителей в одну духовную школу. А культ личности – это есть культура, - такова русская идея в ее сущностном выражении.
Н. А. Бердяев пишет: «Тема о столкновении личности и истории, истории и мировой гармонии есть очень русская тема, она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью». Но если эта тема «пережита» русской натурой, то не менее активно она прочувствована еврейской душой: череда еврейских пророков, от Моисея до Иисуса Христа, есть несгибаемое племя несущих знамя угодной Богу индивидуальной значимости. Видимо, закономерно и глубоко предопределено, что эта мысль оказалась понятой только в русской философии и даже не всеми ее адептами, а лишь самыми великими, – Бердяев выводит: «После народа еврейского русскому народу наиболее свойственна мессианская идея, она проходит через всю русскую историю вплоть до коммунизма» и еще: «По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с народом еврейским. И не случайно именно у этих народов сильно мессианское сознание» (2001, с. с. 553, 495, 489-490). Не подлежит сомнению, что эти сходственные черты – духовные очаги, одинаково озаряющие русские и еврейские лица, равно как факт кентавроподобного строения нового образа галутного еврея, необходимо сподвигаются неким общим глубинным стимулом, непреложно имеющим отношение к фактору индивидуальной человеческой личности. Другими словами, необходимо знать о еврейских признаках русского культа личности.
Неоднократно мной повторяется мысль, что Талмуд посредством системы духовной деспотии способствовал сохранению еврейского духовного достояния, но не давал стимулов для его развития, ибо, создав «ограду вокруг Торы», нарушил главнейшее еврейское уложение – «не сотвори кумира» – и сделал кумир из Торы. В гетто Европы существовал своеобразный духовный климат – сохранение без развития, что позволило А. Идельсону назвать талмудизм консервирующим «рассолом», уничтожающим еврейскую жизнь. Темой специального изучения должен стать факт зарождения во время галута различных духовных течений в недрах талмудизма, в частности, хасидизма и мусаризма (мусар буквально означает мораль, в иносказании – книга, движение мусар – религиозно-этическое направление в иудаизме, ставящее во главу утла мораль отдельного человека). свидетельствующих, что еврейский дух не способен существовать не развиваясь и тем самим демонстрируя наличие противоталмудистских тенденций внутри талмудистской системы. Для ведущихся рассуждений использован в качестве бесспорного тот факт, что данные духовные течения, опротестовывающие деспотию Талмуда, возникли во чреве русских евреев задолго до движения хаскалы, а также принято во внимание особенность духовного течения мусар, мыслящееся характернотическим для еврейского духа в целом.
А. Менес в обзоре духовных качеств мусаризма пишет: «Человеческая личность занимает в философии мусарников центральное место» и цитирует изречение главного идеолога учения мусар – ребе Ноте-Гирш Финкеля: «Вся Тора заключается в совершенстве человека, которое выше Торы. Она нам дана не в заветах и законах, она лежит в основе самого существа человека. И если мы научимся понимать человека, мы лучше поймем Тору, которая нам дана была на горе Синая. Поэтому, прежде всего мы должны достичь высоты, чтобы стать достойными носить имя человека. Тогда мы станем достойны изучать Тору» (2002, с. 347-348). Это учение, таким образом, воплотило в реальность невысказанное предопределение великого первосвященника Хиллеля (Гиллеля): не еврей для Торы, что служит законом в Талмуде, а Тора для еврея. Считается, что миропредставление для еврея и есть философия Торы, а еврейское учение держит в качестве одного из своих основополаганий априорно знаемое значение человеческой личности, которая обособляется в самозначимую величину уже тем, что предназначена для со-беседования с Богом; как известно по текстам Торы, Бог не общается «напрямую» с сынами Израиля, то есть коллективом, народом, а Он имеет дело только с личностями – еврейскими пророками. Этим красноречиво сказано, какое место предназначено для индивидуальной личности в еврейской Торе: еврейский институт пророков есть ведомство по удостоверению индивидуального достоинства человека.
Следовательно, фактор человеческой личности, отдельной личинки, или, как сказал еврейский царь Соломон (Шломо) «божьей свечечки», и есть тот глубинный стимул, который морским узлом связал столь разные на первый взгляд духовности – еврейскую и русскую. И эта связь крепчала на творческой основе, то есть каждый из партнеров входил в со-отношение, обладая собственным обликом и конструируя таким способом систему со-общающихся сосудов. Своеобразие этой конструкции можно уяснить на примере кардинальной детали христианского учения – акта грехопадения первочеловека Адама. Все христианские (католические и православные) экзегезы числят за библейской притчей об изгнании Адама назидательную проповедь о человеке, дерзнувшем воспротивиться воле Бога. Однако учение мусаризма, выходя из собственной методологии «познания человеком самого себя», приходит к качественно иному толкованию (экзегезе) этого акта, что проповедует другой великий творец мусара ребе Иосиф-Юзл Гурвич. А. Менес сообщает по поводу учения ребе Юзла: «Автор ставит вопрос: как случилось, что первый человек нарушил Божий запрет и отведал плод от древа познания. Сделал ли он это потому, что не был в силах противиться искушению? Это ошибка, – говорит реб Юзл. Отведывание плода древа познания – утверждает он – было не началом греха, а зарождением человеческой культуры, первой попыткой человека подняться на более высокую ступень, попыткой, закончившейся неудачей… Первый человек избрал трудный, сопряженный с опасностями путь свободы: свобода дает возможность преодолевать соблазны и подняться на высшую ступень, но она не исключает и риска более глубокого погружения в пучину. История Адама, вкусившего плод древа познания, – это символ человеческой судьбы; он положил начало борьбе человека с грехом и злом» (2002, с. 350). Диспозиция христианства в отношении Адама прямо противоположна: первородный грех (peccatum originale) есть тягчайшее наследие человека и его главное преступление; а ребе Юзл создает перл мусара: «Человек – это единственное создание в мире, способное грешить – в этом его величие», – таков еврейский эквивалент русского лозунга о культе личности и принципиальное противопоказание религиозному базису европейской христианской школы.
Русское культопочитание личности, особенно развившееся в период выделяемого Бердяевым культурного ренессанса в России, привело к появлению немалого количества оригинальных и глубоких мыслителей, доведших соловьевское откровение личности до объемной и специфически особой русской концепции человека. Русская концепция человека есть наивысшее достижение русской духовной школы и русское мудролюбие потому стало самостоятельной философской системой, что создало концепцию о человеке; русская логия о человеке есть наибольшая утрата русской культуры при разгроме большевиками русской идеалистической философии. И тем не менее историки и аналитики русского духовного воззрения, среди которых имеются именитые авторитеты (Г. Г. Шпет, о. В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский) не отмечают русской концепции человека как самочинного ноуменального свершения.
Итак, концепция о человеке представляет собой базовое учение, на котором стоит система русской духовной философии, какое одухотворяет русскую идею и где обращается культ личности. Полное философское определение последней дано Вл. Соловьевым: "Человеческая личность и, следовательно, каждый единичный человек, есть… особая форма бесконечного содержания". И тут же дает разъяснение этой дефиниции: «В уме человека заключается бесконечная возможность все более и более истинного познания о смысле всего, а его воля содержит в себе такую же бесконечную возможность все более и более совершенного осуществления этого всеединого смысла в данной жизненной среде. Человеческая личность бесконечна: это есть аксиома нравственной философии» (1996, с. 202). Русские духовники поставили человеческую личность, взятую как предмет философской мысли, в центр всего сущего, присвоив ей особое наименование – микрокосм (термин принадлежит Г. Гегелю). В таком виде индивидуальная человеческая личность исполняла в русской философии обязанность генерального директора русской духовной школы – того уникального образования мирового философского разума, которое было прежде всего задавлено большевистской революцией. Все крупные русские духовные мыслители обладали собственными кафедрами в этой школе, если представляли оригинальное понимание микрокосма и самобытные грани человеческого индивидуального духа. Для иллюстрации я процитирую лишь самых великих: Николай Бердяев, наиболее рьяный и необузданный трубадур величия личности, – «Личность не может быть частью в отношении к какому-нибудь целому, космическому или социальному, она обладает самоценностью, она не может быть обращена в средство. Это – этическая аксиома… Личность целостна, в нее входит и дух, и душа, и тело. Тело также органически принадлежит образу личности, оно участвует и в познании, тело не есть материя» (1994, с. 297); отец Сергий Булгаков, – "Каждая индивидуальность, с тем неповторимым, своеобразным Я или своей особой идеей, которую мы научились так высоко ценить в наш индивидуалистический век, по-своему преломляет и воспринимает тот же мир и ту же человеческую природу… Каждая человеческая личность потенциально носит в себе всю вселенную… " (1993, т. I. с. с. 153, 147); Николай Лосский, – «Личности суть всеобъемлющие абсолютные самоценности. Все остальные абсолютные ценности, нравственное добро, красота, истина, свобода, суть лишь частичные ценности: они имеют смысл только как аспекты жизни личных существ. Отсюда ясно, что высший вид любви есть любовь к индивидуальной личности» (1991, с. 183); Семен Франк – "Ибо личность всегда есть индивидуальность – это выражается в ее безусловной единственности, незаменимости, неповторимости. На первый взгляд могло бы показаться наиболее естественным и правдоподобным, что эта единственность, незаменимость, неповторимость равнозначна внутренней замкнутости, обособленности, абсолютной субъективности. Однако фактически человек есть «личность» и «индивидуальность» со всеми отмеченными признаками индивидуальности, напротив, как раз в той мере, в какой он что-либо «значит» для других, может им что-либо дать, – тогда как замкнутость в себе и подлинная обособленность есть конститутивный признак безумия, помешательства, утраты личности" (1990, с. 413).
Итак, основополагания русской концепции человека нисколько не противоречат концептуальным моментам еврейской доктрины, а напротив, – прямо благоприятствуют к со-трудничеству. При этом аналитический обзор всего комплекса русского духовного достояния (русская идея, русская концепция человека, русская духовная философия) приводит к весьма неожиданному выводу: в той мере, в какой русский комплекс склоняется по своим ведущим параметрам к еврейскому духовному кодексу, он отстоит от аналогичного европейского духовного круга. Эволюция европейской классической философии осуществлялась формально в том же режиме создания концепции человека и так же аналогично этот подвиг мысли не был отмечен аналитическими средствами. Хронологически западная концепция человека намного древнее русской и ее зарождение следует увязывать с вопрошанием Августина Блаженного (IV в. н. э. ): «Что же я сам такое. Боже? Какова природа моя?». В сотворении европейской концепции принимали участие все крупнейшие западные мыслители – создатели и апологеты классического философского мировоззрения (И. Кант, И. Фихте, Ф. Шеллинг, Л. Фейербах, Г. Гегель, А. Шопенгауэр, К. Маркс, Р. Штейнер) и это учение о человеке было концептуально завершено многоцветным портретом носителя параметрических качеств западного человека – " фаустовским человеком" Освальда Шпенглера. Аналогично русскому учению западная модификация отмечена четкими основополаганиями, получившими наиболее выразительную и категорическую форму у Иогана-Готлиба Фихте: «величайшее заблуждение и истинное основание всех остальных заблуждений, завладевших нашей эпохой, состоит в том, что индивидуум мнит, будто он может сам по себе существовать и жить, мыслить и действовать, и думает, будто он сам, данная определенная личность, есть мыслящее в его мышлении, тогда как на самом деле он – лишь единичная мысль единого всеобщего и необходимого мышления» и еще: «… существует лишь одна добродетель – забывать себя, как личность, и лишь один порок – думать о себе» (1993, т. П, с. с. 381, 392). Итак, в русском духовном корпусе утверждается то, что категорически отвергается европейским мыслящим разумом, – а именно: индивидуальная человеческая личность. В западной концепции индивид как онтологический вид должен быть всецело погружен в психологический род как коллективную совокупность себетождественных величин, – эта верховная аксиома высказана Фихте: «Сообразного этим разумная жизнь состоит в том, что личность забывает себя в роде, связывает свою жизнь с жизнью целого и приносит первую в жертву последней». В среде философской аналитики достаточно прочно бытует мысль о том, что в Европе после Первой мировой войны классическая немецкая философия поступательно была замещена философией экзистенциализма (К. Ясперс, М. Хайдеггер, О. Больнов, А. Камю, Ж. П. Сартр), которая, как считается, основательно модернизировала классическую мудрость. Но и в экзистенциализме ключевая аксиома западной концепции человека не претерпела изменений, и Альбер Камю, – самый звонкоголосый глашатай учения existentia, – вещал: «… я не придаю значение индивиду. Он кажется мне униженным и ничтожным… Все завершается признанием глубочайшей бесполезности индивидуальной жизни» (1990, с. с. 282, 304).
Род человека, а по научному, человеческая популяция, является в западной концепции таким же культовым атрибутом, как личность для русских духовников, с той лишь разницей, что в первой такое представление доведено до завершающей полноты – до человечества. Другими словами, личность умирает в человеке, а человеком считается тот, кто умирает в человечестве, -такова аннотация западной концепции человека. Таким смыслом полнятся наивысшие духовные постижения, добытые европейским гуманизмом и либерализмом: общечеловеческие ценности, гуманистический идеал, цивилизованная мораль, права человека, свобода совести. В отличие от русской концепции человека, идея которой осталась целиком в области умозрительного созерцания ее творцов, философские постижения европейского ума составили нулевой цикл всех гуманистических наук и дисциплин в Европе, и культ коллектива как антипод культа личности выражал мировоззренческую опору европейского мышления, а «разумная жизнь», следовательно, обращалась в необходимое сдерживание или внешнее принуждение индивида. К примеру, Эмиль Дюркгейм определял основополагание социологического цикла наук: «Социальный факт узнается лишь по той внешней, принудительной власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами» (1995, с. 36); Карл Маркс, которого советские аналитики считали автором концепции целостного человека, погрузил человеческую личность в общезначимые константы труда и капитала, и из коллизии этих коллективистских монстров возник так называемый «социалистический идеал» – общественный губитель персональной личности; а в наиболее обнаженном виде господство коллективного фактора дано в самой синтетической отрасли – учении о прогрессивной эволюции Г. Спенсера. В европейской концепции человека человечество дано не только как максимальная полнота человеческого рода, но и как подлинное божество, сгоняющее с пьедестала христианского Бога, – в этом таятся корни европейского атеизма. Этот последний, однако, есть отрицание не божественного как такового, как Верховной Сущности, а изъятие этого качества у христианского Бога и передача его иному Богу – человеку и человечеству. Здесь заявляет о себе другой великий соавтор западной концепции человека – Людвиг Фейербах, который начал с объявления: «Ценность Бога не превышает ценности человека» и отсюда следуют максимы: «Homo homini deus est (человек человеку бог есть – Г. Г») – таково высшее практическое правило, – это есть поворотный пункт мировой истории" и "что род есть последнее мерило истины… Истинно то, что соответствует сущности рода; ложно то, что ему противоречит. Другого закона для истины не существует" (1995, т. II, с. 152). Русские мыслители-духовники тонко разобрались в хитросплетениях фейербаховской мысли, которая в свое время произвела потрясение европейского философского дома, и о. С. Н. Булгаков точно сформулировал суть претензии русской духовной школы к западному гнозису: "Здесь возникает прежде всего основной вопрос: если человек в действительности является или должен стать истинным предметом религии, то какой именно человек: вот этот или каждый встречный, я или другой, индивид или же вид, иначе человек или человечество?… Именно таким демократическим обожествлением человеческого рода в целом характеризуется мировоззрение Фейербаха. Homo homini deus est у него надо перевести так: человеческий род есть бог для отдельного человека, вид есть бог для индивида". О. Сергий Булгаков назвал систему Фейербаха, а равно западноевропейскую концепцию человека, «гуманистическим атеизмом» и «религией человечества», ибо, как он толкует: «И если предки наши и современные дикари поклоняются как божеству предметам мира физического, – камню, животному, светилам небесным, то Фейербах таковым же образом предлагает поклоняться человечеству, совокупностям особей homo sapiens». О. Сергий причисляет Л. Фейербаха «к разряду духовных вождей современного человечества» и восклицает: «Нет бога, кроме человека, и Фейербах пророк его» (1998, т. II, с. с. 175-176, 201, 181). Следовательно, в «религии человечества» человек приравнен, а чаще всего целиком замещает, к Богу, и в этом, названном " человекобожеством", мирообозрении русская духовная школа видит главный порок западного мудролюбия и отсюда исходит разделительная трассамежду двумя концепциями человека. Русская концепция рассматривает человека в качестве личности, ибо она оперирует религиозным уровнем познания и человек здесь представлен в виде религиозного тела, тогда как западная концепция выставляет человека как философское тело, овеянное религией «человекобожества». Этот конфликт двух человеческих образов в действительности образует апокрифическое противоречие двух главнейших философских систем мирового мыслящего сообщества, что составляет непознанную особенность новейшего времени человеческой цивилизации. Конструктивно ничего не меняется в этом противоречии от того, что западная философская школа пренебрегает плодами русского мудрствования, а русская философская инстанция не свободная от некритического поклонения перед западными перлами мысли.
Западная концепция человека, могущая быть названа по-философски " человек как член человечества", выводит понимание человека из человечества и в европейском представлении человек значится в качестве отвлеченного понятия, среднестатистической величины или юридического лица, не имеющего смысла вне коллективистских циклопов – человечества, общества, государства. Западная концепция человека привела к созданию атеистического общества, науки, философии вовсе не потому, что отказывается от Бога как такового, но оттого, что отказывается от веры в единичность, индивидуальность и возводит в культ коллектив и коллективизм. Европейская философия здесь была последовательна до конца и ее историческая, еще ждущая своего признания, заслуга в том, что она создала духовно-психологический тип человека, впитавшего и выставившего на реальное обозрение все канонические параметры западной концепции человека, что целиком отсутствует в русском гнозисе, – таков Освальд Шпенглер и его " фаустовский человек". О. Шпенглер представил не просто особый тип гуманоида, названного им фаустовским, а целый «фаустовский мир», состоящий из «фаустовской души», «фаустовской идеи», «фаустовской культуры», «фаустовского бытия», «фаустовского пространства» и даже «фаустовской религии». О. Шпенглер докладывает: «Взору фаустовского человека весь его мир предстает как совокупное движение к некой цели. Он исам живет в этих условиях. Жить значит для него бороться, преодолевать, добиваться» и еще: «Преодоление сопротивлений есть, напротив, типичный стимул западной души. Активность, решительность, самоутверждение здесь просто взыскуются» (1993, с. с. 526, 497). Безмерно смелая, инициативная, целеустремленная и гордая особь – такой психологический портрет рисует немецкий философ для своего детища, и хотя Шпенглер наделяет этими чертами «западную душу», только в целом всю европейскую популяцию, но самый совершенный типаж фаустовского человека он находит в глубинах германского духа. И оттуда им извлекается основное, доминирующее состояние фаустовской души: «притязание души господствовать над чужим» или, выраженное на философском языке, «мания к покорению бесконечного пространства», а в итоге извещается общее каноническое правило – " все фаустовское стремится к господству". Этим номотектически обозначается установка на подавление всего единичного, индивидуального, особенного, о чем Шпенглер заявляет во всеуслышание, говоря о противостоянии фаустовской души и ее антипода – аполлонической души, в термин которой в свое время Ф. Ницше вложил индивидуалистическое содержание любого явления. Противоборство, как выражается О. Шпенглер, «аполлонической группы» и «фаустовской группы» не просто прослеживается, а слагает непрерывно действующий динамический принцип во всех без исключения актах человеческой жизни. Шпенглер образно высказывается: «Отсюда вьются тонкие нити, вплетающиеся во все языки духовных форм и сплетающие инфинитезимальную математику, динамическую физику, пропаганду ордена иезуитов и динамику прославленных лозунгов Просвещения, современную машинную технику, систему кредита и динамически-дипломатическую организацию в некую чудовищную тотальность душевной экспрессии» (1993, с. 459-460). Таким образом, фаустовский человек есть духовность человека как члена человечества.
Сущностную полноту этой духовности создает вся реальная действительность европейской традиции, истории и современностии, как говорит Шпенглер: «Воля к власти, обнаруживаемая и в сфере этического, страстное желание возвести свою мораль во всеобщую истину, навязать ее человечеству, переиначить, преодолеть, уничтожить всякую иную мораль – все это исконнейшее наше достояние». Особо весомо звучит фаустовский императив Шпенглера: «Не христианство переделало фаустовского человека, а он переделал христианство, и притом не только в новую религию, но и в направление новой морали» (1993, с. с. 528, 527-528). «Новая религия», о которой ведет речь философ, – это человекобожие, а "новая мораль – это «духовная воля к власти». В контексте шпенглеровских рассуждений, может быть, впервые намечаются контуры объяснения наибольшего недоумения XX века: почему Европа, – гнездо гуманизма и рассадник общечеловеческих ценностей, – дважды на протяжении одного столетия извлекала из своего естества мировые войны? Фаустовская духовность суть патология фашизма, нацизма и расизма (большевизм есть русская разновидность этой патологии, – даже в духовном ниспадении Россия следует собственным манерам). Для еврейства же данное обстоятельство означает, что главным виновником Холокоста требуется считать не Адольфа Гитлера и не Адольфа Эйхмана, а Адольфа Европу, – удар по европейской формации еврейства.
Итак, общекультурная коллизия Европа-Россия, больше известная в литературе как конфликт 3апад-Восток, в собственно философской парафии имеет свой адекват и даже синоним в смысловом сочетании: человек против личности. В свою очередь, в сугубо онтологическом плане, а именно – в социологическом цикле, это последнее создает основу для главного онтологического противоречия – индивид против коллектива, которое в марксистской политэкономии преобразовано в противостояние коллективистских субстанций: «производственные отношения – производительные силы» «Русская идея» в своей понятийной определенности не только имело прямое отношение к коллизии Запад-Восток, но и вышла из нее как консолидированное выражение русского потенциала в этом конфликте, и, следовательно, вносила специфически русский аромат во все эти противоположности. Первоначально, на своем эмбриональном этапе, русская идея была провозглашена отнюдь не в форме философемы, и ее автор Вл. Соловьев ставил вопрос в иной плоскости. Он писал: "Я имею в виду вопрос о смысле существования России во всемирной истории. Когда видишь, как эта огромная империя с большим или меньшим блеском в течение двух веков выступала на мировой сцене, когда видишь, как она по многим второстепенным вопросам приняла европейскую цивилизацию, упорно отбрасывая ее по другим, более важным, сохраняя таким образом оригинальность, которая, хотя и является чисто отрицательной, но не лишена тем не менее своеобразного величия, – когда видишь этот великий исторический факт, то спрашиваешь себя: какова же та мысль, которую он скрывает за собою или открывает нам; каков идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело, какое новое слово этот новый народ скажет человечеству; что желает он сделать в истории мира?" (1999, с. 623). В данной формулировке русская идея выводится не философским способом, а из реалий России как обособленного государственного образования, взятого в пространстве исторического существования со стороны своей значимости, и, следовательно, не далеко ушла от славянофильских претензий. О том же повествует Бердяев в своей тематической монографии: «Меня будет интересовать не столько вопрос о том, чем эмпирически была Россия, сколько вопрос о том, что замыслил Творец о России, умопостигаемый образ русского народа, его идея». Другими словами, русская идея замышлялась как информация о русском качестве человеческого духа. Но именно этого качества недоставало в первородном авторским истолковании смысла русской идеи.
В первых мыслях Соловьев стремился обнаружить суть русской идеи в судьбе человечества, будущность которого он прогнозировал по схеме «социальной троицы»: Вселенская Церковь, Верховный Первосвященник и власть государства. Пути решения у Соловьева также были существенно социологические и он ожидал многого от общественного мнения, которое на то время в России было преимущественно славянофильским. Духовный изъян социологического варианта русской идеи ощущал сам Соловьев и уже по ходу суждения приходит в полное противоречие с самим собой, заявляя: "Фальсифицированный продукт, называемый общественным мнением, фабрикуемый и продаваемый по дешевой цене, еще не задушил у нас национальной совести, которая сумеет найти более достоверное выражение для истинной русской идеи… Мы поищем ответа в вечных истинах религии. Ибо идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности" (1999, с. с. 630, 623; выделено мною – Г. Г. ).
Упоминание о духовном содержании русской идеи спонтанно вводит в действие русскую концепцию человека, до краев наполненную специфическим русским духовным качеством и тем одухотворяет русскую идею как идею per se, придавая ей конкретность, объемность и значимость в системе русской духовной философии. В таком ракурсе русская идея не может удовлетвориться отвлеченным культом личности – познавательным базисом русской концепции человека, а непроизвольно тянется к культурекак к синтетическому пространству, сотканному из качественных своеобразий различных духов. Культура личности -такова новая дефиниция русской идеи, выкованная в недрах русской духовной философии. Русскими духовниками во главе с Вл. Соловьевым доказано положение, которое должно стать основополаганием русской идеи: не физические принципы и не законы науки, а нравственные уложения составляют порядок универсальных вечных законов сущего. Это означает, что культура личности исходит из нравственности, природа которой формируется не рукотворными конечными субстанциями (социальными, экономическими, державными), а надчеловеческой Божеской всеобщностью. Отсюда непосредственно следует, что вхождение еврейского элемента с его самым богатым в мире опытом нравственного переживания именно Божественного типа не только желательно, но исключительно полезно как раз для духовной полноты русской идеи; именно нравственный цемент спаял в единый монолит две духовные генерации, разные во всем, но равные друг другу в качественном противостоянии с западноевропейской доктриной. Русская идея показывает себя культурой личности с точки зрения русского еврейства, то есть в нравственном контексте, и в этом плане она существует в качестве теоретического умозрения, но не в онтологической конечности, ибо русская идея, вырастая из прокрустова ложа соловьевского первотолкования, не успела воплотиться в реальность умозрительного ожидания. Процесс духовного созревания русской идеи был прерван революционным катаклизмом в России и она не стала насущной культурой личности а осталась философским решением, и осталась надолго. Это говорит о том, что в недрах русского духовного потенциала, на обломках разгромленной духовной философии, наличествует идея, способная составить костяк будущего миропредставления, ценного для современной цивилизации.
Итак, русская духовная философия является той культурной ипостасью, которая не просто способна включить в себя еврейский потенциал, но по своему внутреннему содержанию необходимо в нем нуждается, и эта настоятельная нужда или потребность является самым завлекательным моментом не только в деятельности механизма со-общающихся сосудов русско-еврейского симбиоза, в частности, но и действия принципа обогащая обогащаясь при сублимации культур, в целом. В чисто духовном разрезе обе концепции человека, – западная и русская, – поставлены перед сложнейшей, казалось, неразрешимой задачей, которую следует именовать апорией Бога: как соотнести априорно верховное значение Бога в духовном мире и утверждаемый примат человеческих атрибутов – личности, человека либо человечества? Концептуальное противоречие тут свернуто в несовмещаемых отношениях – внутреннее и внешнее – человеческое внутри и Божеское снаружи, а также в более глубинном отношении – Бог как нравственный императив (требование) для отдельной личности и Бог как нравственный императив для коллектива (богословский Бог); русская концепция опосредует все моменты внутреннего Бога для личности, а западная – все положения внешнего Бога для коллектива (человечества). Западное учение попыталось самостоятельно решить апорию Бога и в философии И. Канта эта апория рассмотрена под именем «теологии» (тео – Бог, логия – учение): "Если под теологией я разумею познание первосущности, то теология основывается или на одном лишь разуме (theologia rationalis) или на откровении (theologia revelata)… первый подразумевает под этой сущностью только причину мира (есть ли она причина через необходимость своей природы или через свободу – этот вопрос оставляется нерешенным), а второй – творца мира" (1998, с. с. 646-647, 647). Воззрение, определяющее первосущность мира в форме «творца мира», Кант назвал теизмом, а представление о первосущности мира как «причины мира» получило впоследствии название атеизма. Следовательно, решение апории Бога в европейской классической философии привело ее к расколу: теистическое воззрение, где Бог авторитарно поставлен во главе всего сущего как «творец мира» (католичество и богословие), и атеистическое мироощущение, опирающееся на рациональный причинноопределяющий разум, на религию человекобожия и на отправление культа коллектива (человечества).
Решение апории Бога в русской духовной философии кардинально отлично и знаменательно тем, что оно не только не привело к расколу русскую философию, но еще более укрепило и возвысило ее духовную часть до положения передового отряда мировой философской отрасли. В этом пункте сказалась, если можно так выразиться, еврейская интрига, ибо в решении апории Бога в русской концепции человека обнажилась та понятийная суть, на основе которой в еврейском континууме оформилось, начиная с Торы, содержание монотеистического Бога, разрешившее это роковое противоречие внутреннее- внешнее в духовном мире. Однако данная «еврейская интрига», будучи продуктом откровения, не дается без предварительных разъяснений. Замечательным достижением русских мыслителей в духовной сфере является выведение истины, что Свой образ и подобие Бог создал не в форме человека, а в виде личности, – Н. А. Бердяев лапидарно определил: "Личность есть образ и подобие Божие и существует в этом качестве… " (1994, с, 301); этим русские духотворцы углубили познание русской концепции, окончательно обособив духовное (религиозное) значение личности против философского понимания человека в западной доктрине. Однако ключевой завет еврейской Торы, – основополагание для всего еврейского духостояния, в том числе и «еврейской интриги», звучит явно не по-русски: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его» (Быт. 1:27). Потому решение апории Бога в истинном еврейском смысле для русского воззрения лежит через необходимость показать, что под термином «человек» в еврейской Торе подразумеваются параметры, включаемые русскими духовниками в смысл «личности». Это положение делает еврейское решение апории Бога принципиально доступным для русской концепции, а русское еврейство, вносящее в русскую сферу еврейское решение, имеет в этом пункте и самостоятельный интерес, ибо в таком случае оно становится полномочным представителем исконной иудейской формации духовности, в чем положительно разрешается важнейшая теорема русского еврейства.
Понятно, что смысловые различия между «человеком» и «личностью», относящиеся к терминологическим ухищрениям современной философии, не были ведомы еврейской Торе, – здесь необходимо выяснить терминологическую принадлежность того библейского смысла, какой Тора вкладывает в понятие «человек». Западная концепция ассоциирует или отождествляет его с человечеством как всеобщим воплощением коллективного смысла, а, следовательно, через отношение к коллективу раскрывается понятийный признак того, что терминологически обозначается как «человек» либо «личность». Немногие комментаторы Торы обращают внимание на то, что данный Торой Бог не обращается «напрямую» с сынами Израиля, то бишь еврейским народом, коллективом. Даже в судьбоносный момент еврейской истории, во время дарования десяти заповедей на горе Синай, Бог предостерегает народ от встречи и ниспосылает целый ритуал, препятствующий народу выходить на непосредственный контакт с Собой. В Торе сказано: «И сказал Господь Моисею: сойди, и подтверди народу, чтобы он не порывался к Господу видеть Его, и чтобы не пали многие из него. Священники же, приближающиеся к Господу, должны освятить себя, чтобы не поразил их Господь. И сказал Моисей Господу: не может народ взойти на гору Синай; потому что Ты предостерег нас, сказав: проведи черту вокруг горы и освяти ее. И Господь сказал ему: пойди, сойди, потом взойди ты и с тобою Аарон, а священники и народ да не порываются восходить к Господу, чтобы не поразил их» (Исх. 19:21-24). Народ откликнулся на запрет Бога и в свою очередь отказался под страхом смерти лицезреть Божество, а обратился к Моисею с повелением быть посредником между ним и Богом (Втор. 5:25-27). Моисей отвечал народу: «И Господь услышал слова ваши, как вы разговаривали со мною, и сказал мне Господь: слышал Я слова народа сего, которые они говорили тебе; все, что ни говорили они, хорошо» (Втор. 5:28). Так в иудейской среде возникло передаточное звено между Богом и народом, – феномен, в корне изменивший весь уклад жизни евреев; Божеское слово достигало еврейского коллектива только через посредничество личности – индивидуального посредника: в общежитии сынов Израилевых возник институт еврейских пророков – краса и гордость еврейской традиции, а также честь и совесть человеческого духа. Симптоматично, что этот завет Бога пророку был художественно понят в русской литературе и великий А. С. Пушкин сказал об этом в чудных строках:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли
Глаголом жги сердца людей!"