ОПРАВДАНИЕ И ОБЩЕЕ СОГЛАСИЕ

ОПРАВДАНИЕ И ОБЩЕЕ СОГЛАСИЕ

Я начну с установления некоторых принципов, касающихся оправданных убеждений и утверждений. Поскольку понятие “оправдание” (justification) применяется только к определенным видам утверждений[17], я буду использовать технический термин Джона Дьюи “оправданная утвердительность” [или просто “оправдание” (“warrant”)] вместо понятия “оправдание” (Justification).

Первым является принцип, с которым Рорти будет точно несогласен и который определяет основу для всех остальных:

(1) В обычных обстоятельствах часто встает проблема выяснения того, оправданны или нет сделанные людьми утверждения.

Некоторые из следующих принципов, думается, поставят в тупик или обеспокоят различных философов (включая Рорти), но позвольте мне привести все принципы, прежде чем заняться “беспокойствами”.

Вот они[18]:

(2) Будет оправданно утверждение или нет, не зависит от того, скажет ли большинство культурных современников, что оно оправданно или нет.

(3) Наши нормы и стандарты оправданной утвердительности являются историческими продуктами; они развиваются во времени.

(4) Наши нормы и стандарты всегда отражают наши интересы и ценности. Наша картина интеллектуального расцвета представляет собой часть и имеет смысл только как часть нашей картины интеллектуального расцвета в целом.

(5) Наши нормы и стандарты чего-либо, в том числе оправданной утвердительности, могут изменяться. Существуют лучшие и худшие нормы и стандарты.

Несмотря на то, что существует напряженность – некоторые скажут, невыносимая напряженность, между этими принципами, думаю, что не являюсь первым, кто полагает, что они могут и должны рассматриваться вместе. Я считаю, что, начиная с ранних работ Пирса, эти принципы исследовались прагматистами, даже если приведенная конкретная формулировка и является новой. Однако, моя защита этих принципов не будет зависеть от аргументов предшественников-прагматистов.

Я начну свой анализ с первых двух принципов: существование такой вещи, как “оправдание”, и ее независимость от мнения культурных современников. По крайней мере один способ защиты этих принципов определенно вызовет возражения со стороны антиреалистов и/или нереалистов. Я говорю о постулировании существования транс-исторических “канонов” оправданных убеждений, определяющих оправдание независимо от того, способна ли любая конкретная личность или культура выработать эти каноны. Рассмотрение факта, что оправдание не зависит от мнения большинства, как факта о трансцендентальной реальности, не является лучшим способом защиты независимости оправдания от мнения большинства. Нужного осознание того, что независимость является ничем иным, как свойством самого понятия оправдания. Но поскольку спор о “свойствах понятий” привел некоторых философов к утомляющему анализу различия аналитическое/синтетическое, позвольте мне просто сказать, что этот факт является центральной частью нашей картины оправдания. Сказать, что оправданность принятия данного суждения в данной проблематичной ситуации не зависит от того, будет ли согласно большинство современников с тем, что это оправданно в данной ситуации, значит просто показать наличие понятия оправдания.

Примером этому является практика самих релятивистов. Они хорошо знают, что релятивистские аргументы звучат неубедительно для большинства их культурных современников, но продолжают свое занятие, поскольку думают, что оно оправданно. Таким образом, они разделяют картину оправдания как независимого от мнения большинства. Однако, действительно ли релятивист может переформулировать свою точку зрения таким образом, чтобы избежать доказательства независимости оправдания? Осторожный релятивист вместо описания нашего обычного понятия оправдания должен предложить лучшее понятие. “Да, это характеристика нашего обычного понятия оправдания, – должен признать релятивист, – но плохая, неправильная характеристика”.

Но что же может означать в данном случае “плохая” характеристика, как не “основанная на ошибочной метафизической картине”? И как Релятивист может говорить о правильной и ошибочной метафизических картинах? Я допускаю, конечно, что Релятивист может быть Релятивистом относительно и истины, и оправдания. Релятивист относительно истины, оказавшийся одновременно Релятивистом относительно оправдания (я думаю, что действительно существуют такие философы), может последовательно придерживаться мнения, что “он не может оправдать это воззрение, тем не менее, считает истинным, что утверждение S является оправданным, если и только если большинство культурных современников будут согласны с тем, что оно оправданно”. Такой философ может непротиворечиво утверждать, что его собственные воззрения истинны, но не оправданны. Однако в его позиции существует своего рода прагматическое противоречие. Я часто отмечал это и в прошлом: Релятивизм в той же мере, что и Реализм, признает невозможным одновременное нахождение в пределах и вне языка. В случае Реализма это не проявляется как немедленное противоречие, поскольку все содержание Реализма содержится в утверждении, осмысленности размышлений о Божественном Видении (или лучше о “Взгляде из Ниоткуда”). Для Релятивизма же это признание становится само-опровержением.

Перейдем к обсуждению последнего из выделенных мною пяти принципов. В его основе лежит утверждение, что “существуют лучшие и худшие нормы и стандарты”. И теперь я стану обсуждать позицию Рорти.

С первого взгляда может показаться, что мы с Рорти согласны в этом вопросе. Он часто говорит о поиске лучших способов суждения и действия, способов, позволяющих нам “лучше справляться”. Почему бы им иногда не изменяться – этим нормам и стандартам, что позволило бы нам “лучше справляться”? Однако Рорти в одном важном месте[19] говорит о том, что реформы не являются “лучшими в отношении известных ранее стандартов. Они являются лучшими лишь в том смысле, что нам представляются таковыми в отношении их предшественников”. Думаю, что именно по этому пункту мы с ним совершенно расходимся.

Рорти пытается защитить свое собственное понятие “новых и лучших способов суждения и действия”, говоря, что они нам представляются лучшими, чем их предшественники. Однако, эта защита вырастает до отрицания, а не прояснения понятия “изменения” способов нашего действия и мышления, к которым я обращаюсь в пятом принципе. Действительно, для многих утверждений р может быть верным, что если побеждают те, кто хочет всеобщего признания оправданности р, то все мы будем справляться лучше в том смысле, что нам будет так казаться. Если же побеждают те, кто хочет всеобщего признания оправданности не р, мы все равно будем справляться лучше в том смысле, что нам будет так казаться. Поскольку сообщество, о котором говорит Рорти, является обычно сообществом западной культуры, то, например, в случае победы неофашистских тенденций люди будут справляться лучше в том смысле, что им будет казаться, что они справляются лучше, поступая дико с этими ужасными евреями, иностранцами и коммунистами. В случае же победы сил добра ситуация не изменится, и люди будут справляться лучше в том смысле, что им так будет казаться. Конечно, сам Рорти не был бы “солидарен” с культурой, которая развивалась бы по первому пути. Проблема в том, что это понятие “лучше справляться” вообще не может быть понятием лучших или худших норм и стандартов. Нашей картине оправдания внутренне присуще утверждение, что оправдание является логически независимым от мнения большинства наших культурных современников. Только поэтому нашей картине “изменения” внутренне присуще утверждение о логической независимости результата изменения – положительного (изменения) или негативного (противоположность) – от того, кажется это положительным или негативным. (Вот почему имеет смысл доказывать, что то, что большинство людей рассматривает как изменение, не является таковым). Поэтому я считаю, что Рорти отвергает мой пятый принцип.

Попадается ли тогда Рорти в ту же самую ловушку, что и Релятивист? Конечно, его взгляды определенно являются более утонченными, чем взгляды типичного Релятивиста. К тому же он часто изменял их в одобряемом мною направлении. Поэтому я не могу быть уверен только в том, какие именно позиции он приготовится защищать. Но я рискну представить ту точку зрения, которой, как я думаю, он придерживается сегодня на основании мозаики из опубликованных работ Рорти.

В работе “Философия и зеркало природы” Рорти делает различие между “нормативным” и “герменевтическим” рассуждениями. Рассуждение является нормативным, когда культура представляет собой соглашение о соответствующих стандартах и нормах. Разговор о столах и стульях является нормативным рассуждением в нашей культуре. Все мы ответим практически одинаково на такой вопрос, как: “Достаточно ли стульев для сегодняшнего ужина?”. Когда же существует неразрешимое несогласие, рассуждение, наводящее мосты между парадигмами, вынуждено быть “герменевтическим”.

Что означает критика принятых культурных норм и стандартов? Думаю, что Рорти ответил бы следующим образом: я могу сказать о критических воззрениях (допускаю, примера ради, что я согласен с данным критиком), что они “истинны”, “более рациональны” и тому подобное, но эти семантические и эпистемологические прилагательные на самом деле будут использованы эмоционально. Я “одобряю” предложения критика, не говоря о том, какими конкретными качествами они обладают. Рорти сам вовлечен в герменевтическое рассуждение (можно сказать в риторику), когда говорит, что его собственные воззрения являются более полезными в философском плане, более содержательными, чем критикуемые им воззрения. Но какова цель его риторики?

Возможно, она состоит в демонстрации привлекательности его позиции: если мы станем рортианцами, мы можем быть более толерантными, менее склонными к увлечению различного рода религиозной нетерпимостью или политическим тоталитаризмом. Это, действительно, оправдывает его риторику. Однако фашист может быть совершенно согласен с Рорти на очень абстрактном уровне. Напомним, что Муссолини поддерживал прагматизм, говоря, что тот санкционирует бездумный активизм.[20] Но если нашей целью является толерантность и открытое общество, не было бы лучшим убеждать в этом напрямую, чем надеяться, что эти убеждения появятся как побочные продукты изменения нашей метафизической картины?

Видимо, Рорти, по крайней мере в большинстве случаев, действительно думает, что метафизический реализм ошибочен, а его собственные воззрения более близки к истине. Конечно, он не может в этом признаться. Но я думаю, что, несмотря на все внешнее оформление, в рассуждениях Рорти сохраняется попытка сказать, что с точки зрения Божественного Видения его (Божественного Видения) не существует.

Для того чтобы завершить эту часть дискуссии, скажу несколько слов о третьем принципе. Он заключается в том, что нормы и стандарты оправдания развиваются во времени. (Четвертый принцип я оставляю для дискуссии в заключительной части данного эссе.) В некотором смысле, “историчность” норм и стандартов является просто жизненным фактом, тем не менее необходимо наличие какой-либо картины того, как изменяются нормы и стандарты. Хотя историк мог бы нарисовать эту картину гораздо лучше, позвольте мне схематично обозначить два важных способа этих изменений. (1) Как постоянно подчеркивал Нельсон Гудмен, нормы, стандарты и суждения по поводу конкретных ситуаций часто конфликтуют. В этих случаях, мы вынуждены обращаться к особого рода философской рефлексии, которую можно назвать реконструктивной рефлексией. Думаю, что значительным вкладом Гудмена было доказательство того, что реконструктивная рефлексия не теряет своей ценности только потому, что мечта о всеобщей и единственной реконструкции нашей системы воззрений является безнадежно Утопичной. Мы можем многому научиться из частичных и даже фрагментарных реконструкций, а также из реконструкции наших воззрений противоположными способами. “Легкое взаимное регулирование” воззрений, норм и стандартов является продуктивным источником их изменений. (2) Существует своего рода петля обратной связи: основываясь на существующих нормах и стандартах оправдания, мы открываем факты, которые сами по себе ведут к изменению в картинах, питающих эти нормы и стандарты (и, следовательно, косвенным образом к изменению самих норм и стандартов). Примерами тому являются открытие аномальных явлений, ставшее источником последующих за ньютоновской физикой теориям – относительности и квантовой механики, и открытие пост-ньютоновских методологий, сопутствующих этим теориям.

Принцип, обсужденный выше (и являющийся третьим в моем списке), говорит о том, что нормы и стандарты являются историческими объектами, т е. они развиваются и изменяются во времени, а пятый и последний принцип – о том, что наши нормы и стандарты могут быть изменены. Дело не просто в том, что эти принципы, конечно, должны быть рассмотрены как обусловливающие друг друга; вопрос не просто в том, что мы изменяем наши нормы и стандарты, а в том, что, поступая таким образом, мы часто улучшаем их. Но откуда исходит суждение об улучшении? Конечно, из нашей картины мира. Однако в пределах самой этой картины то, что мы говорим, что это “лучше”, не то же самое, что “мы думаем, что это лучше”. И если мои “культурные современники” не согласны со мной, я иногда продолжаю говорить “лучше” (или “хуже”). Существуют моменты, когда, как сказал Стэнли Кавел, я “основываюсь на самом себе как на своем фундаменте”.[21]