24. Холическая теория социальных экспериментов

24. Холическая теория социальных экспериментов

Особенно вредное воздействие холическое мышление оказывает на историцистскую теорию социальных экспериментов (см. раздел 2). «Поэлементный» технолог примет утверждение историцизма, что крупномасштабные или холические социальные эксперименты — если они вообще возможны — для целей науки оказываются непригодными, однако он никогда не согласится, что социальные эксперименты должны состоять в утопических попытках переделать все общество в целом.

Нашу критику мы начнем с обсуждения очевидного возражения, выдвигаемого против утопической программы, а именно — что не существует экспериментального знания, необходимого для такого рода предприятия. В основе проектов инженера-физика лежит экспериментальная технология; все принципы его деятельности проверены в экспериментах на практике. Холические проекты социального инженера не основаны на таком практическом опыте. Таким образом, аналогия, проводимая между физической инженерией и холической социальной инженерией, неправомерна; не зря холическое планирование называют «утопическим», у этих планов просто нет научной основы.

Перед лицом этой критики инженер-утопист, наверное, и согласится с необходимостью практического опыта и экспериментальной технологии. Но он скажет, что мы так ничего и не узнаем об этих проектах, если будем бояться проводить социальные эксперименты или (для него это почти одно и то же) с опаской относиться к холической инженерии. Мы должны начать, скажет он, используя любое имеющееся в нашем распоряжении знание, независимо от того, много его или мало. Если у нас имеется знание о самолетостроении, то мы располагаем им только потому, что какой-то пионер, у которого не было этого знания, рискнул сконструировать и испытать первый воздухоплавательный аппарат.

Утопист даже будет говорить, что холический метод есть не что иное, как экспериментальный метод в применении к обществу. Ибо вместе с историцистом он полагает, что результаты локальных (small-scale) экспериментов, таких, как введение социализма на одной отдельно взятой фабрике, в одной деревне или даже в каком-то одном районе, никак нельзя считать окончательными; такие изолированные «робинзоновские эксперименты» не могут ничего сказать о современной социальной жизни в «Большом Обществе». Они даже заслуживают прозвища «утопических» — в том (марксистском) смысле, в каком в нем выражается пренебрежение к историческим тенденциям. (В данном случае не учитывается тенденция к усилению взаимозависимости в социальной жизни.)

Утопизм и историцизм — оба соглашаются с тем, что социальный эксперимент (если такая вещь существует) имеет ценность лишь в том случае, если он проводится в холических масштабах. Этот широко распространенный предрассудок основан на убеждении, что «запланированные эксперименты» в социальной сфере осуществляются редко, а для объяснения результатов «случайных экспериментов», проводившихся до сего времени в этой области, мы должны обратиться к истории.

Против этого взгляда у меня имеются два возражения: (а) он не учитывает поэлементных экспериментов, которые имеют фундаментальное значение для всего социального знания, не только научного, но и донаучного; (б) холические эксперименты вряд ли что-то прибавят к нашему экспериментальному знанию; их можно назвать «экспериментами» лишь в смысле действия, результат которого неясен, но не в смысле средства получения знания через сравнение полученных и ожидавшихся результатов.

Что касается (а), холический взгляд на социальные эксперименты оставляет без объяснения тот факт, что мы обладаем очень большим экспериментальным знанием о социальной жизни. Бизнесмены, организаторы, политики, генералы бывают опытными или же неопытными. Различаются они по своему социальному опыту; причем этот опыт получен не просто из наблюдения или последующего его осмысления, но в ходе достижения какой-то практической цели. Полученное таким способом знание обычно является донаучным и больше похоже на знание, полученное в результате случайного наблюдения, чем на знание, добытое с помощью тщательно обдуманных научных экспериментов; и тем не менее оно основано скорее на эксперименте, чем на простом наблюдении. Бакалейщик, открывающий новый магазин, тоже проводит социальный эксперимент; даже человек, встающий в очередь к театральным кассам, получает экспериментальное технологическое знание, благодаря которому в следующий раз он закажет билет заранее (что также будет социальным экспериментом). Не следует забывать, что только практические эксперименты научили покупателей и продавцов, что цены на рынке снижаются с ростом предложения и повышаются с ростом спроса.

Примеры поэлементных экспериментов чуть большего масштаба: монополист принимает решение изменить цену на свою продукцию; страховая компания, частная или государственная, вводит новый вид медицинского или профессионального страхования; предлагается новый торговый налог; вводится политика свертывания торгового оборота. Все эти эксперименты осуществляются с практической, а не с научной целью. Крупными фирмами проводились также эксперименты с целью пополнить знания о рынке, а. не с целью немедленного увеличения прибыли. Ситуация очень напоминает ситуацию в физической инженерии и те донаучные методы, с помощью которых было получено технологическое знание в таких областях, как строительство кораблей или искусство мореплавания. И, видимо, ничто не мешает совершенствовать эти методы и в конце концов заменить их более научно ориентированной технологией, иначе говоря — более систематическим подходом, использующим не только эксперимент, но и критическое мышление.

Согласно этому поэлементному взгляду, четкого разделения донаучных и научных экспериментальных подходов не существует, хотя значение сознательного применения научных, так сказать, критических методов весьма велико. Оба подхода в основном используют метод проб и ошибок. Мы «пробуем», т. е. не просто регистрируем сделанное наблюдение, но активно решаем проблемы. И мы продвигаемся вперед, если и только если мы готовы учиться на ошибках, признавать их и критически использовать, а не превращать их в догму. Хотя этот анализ и может показаться тривиальным, он описывает, по-моему, метод всех эмпирических наук. Метод проб и ошибок приобретает все более научный характер по мере того, как растет наша готовность все более свободно и сознательно совершать рискованные попытки и относиться к неизбежным ошибкам критически. Эта формула касается не только метода эксперимента, но и отношения между теорией и экспериментом. Все теории — это пробы, пробные гипотезы, выдвигаемые для того, чтобы проверить, работают они или нет; а всякое экспериментальное подтверждение есть просто результат проверок, стремящихся обнаружить, в чем наши теории ошибаются.

Для «поэлементного» технолога или инженера это означает, что применение научных методов в изучении общества и в политике предполагает критическую позицию и осознание необходимости не только проб, но и ошибок. Мы должны не просто ожидать появления ошибок, но и сознательно их искать. Все мы страдаем одним недостатком, нам хотелось бы всегда быть правыми. Эта слабость, по-видимому, особенно распространена среди профессиональных политиков и политиков-любителей. И единственный способ применить нечто похожее на научный метод в политике — это действовать исходя из допущения, что не существует ни одного политического шага, который был бы лишен недостатков и не имел нежелательных последствий. Искать и находить ошибки, анализировать их, учиться на ошибках — такова задача «научного» политика, как и политического исследователя. Великое искусство убеждать себя в собственной непогрешимости, не замечать своих ошибок, скрывать их или обвинять в них других людей должно быть заменено еще более великим искусством отвечать за совершенные ошибки, учиться на ошибках, чтобы не совершать их в будущем.

Обратимся теперь к пункту (б), к критике того взгляда, что учиться можно и на холических экспериментах или, точнее, на [социальных] мерах, близких к тому, о чем мечтают холисты (ибо холические эксперименты в радикальном смысле перестройки «целого общества» логически невозможны — см. предыдущий раздел). Главная наша мысль очень проста: отнестись критически к собственным ошибкам трудно, а в отношении действий, затрагивающих большое количество людей, это практически невозможно. Иначе говоря, учиться на очень серьезных ошибках — очень трудно.

Причины тому и моральные, и технические. Поскольку одновременно делается очень многое, невозможно сказать, что именно вызывает тот или иной результат; и если мы приписываем тот или иной результат какой-то вполне определенной мере, то делаем это исходя из уже имеющегося теоретического знания, а не основываясь на данном холическом эксперименте. Такой эксперимент не позволяет соотнести результаты и предпринятые меры; мы можем только приписать ему «весь результат в целом»; и что это означает — судить чрезвычайно трудно. Самые серьезные усилия обеспечить хорошо информированное, независимое и критическое описание этих результатов вряд ли принесут успех. Впрочем, сами шансы на то, что такие усилия будут предприняты, ничтожны; скорее всего, свободной дискуссии о холическом плане и его последствиях не потерпят. Ведь всякое крупномасштабное планирование — это предприятие, причиняющее значительные неудобства, мягко говоря, очень многим людям и в течение очень долгого времени. Соответственно, планом всегда будут недовольны и на него всегда будут жаловаться. Инженер-утопист не должен обращать внимание на эти жалобы; более того, его обязанностью является подавление неразумной критики. Однако наряду с неразумной он будет пресекать и разумную критику. И одно только то, что выражения неудовольствия будут пресекаться, сводит на нет весь энтузиазм по поводу происходящего. Таким образом, выяснить факты, т. е. воздействие плана на конкретного гражданина, будет сложно; а без фактов научная критика невозможна.

Еще труднее добиться сочетания холического планирования с научными методами. Плановик не замечает того факта, что в отличие от власти знание централизовать невозможно, оно распределено между людьми. И в то же время централизация его необходима, если, обладая централизованной властью, мы желаем распоряжаться ею мудро. Этот факт имеет далеко идущие последствия. Не зная, что же содержится в сознании столь многих индивидов, холист будет упрощать проблему, стирая различия между индивидами: он попытается контролировать и стереотипизировать интересы и убеждения с помощью образования и пропаганды. И эта попытка установить власть над умами, разрушить последнюю возможность узнать, что же люди действительно думают, очевидно, несовместима со свободным выражением мысли, особенно мысли критической. В конечном счете знание будет разрушено, а с усилением власти потери в знании будут увеличиваться. (Таким образом, политическая власть и социальное знание «дополнительны». Быть может, это единственный ясный пример трудноуловимого, но модного понятия дополнительности.)

О невозможности знания, пригодного для планирования, которое было бы «сосредоточено в одной голове», писал Хайек. См.: «Collectivist Economic Planning», p. 210. См. также примечание 1 на с. 75.

Один из важнейших моментов политической теории Спинозы — мысль о невозможности знать и контролировать мысли других людей. Тирания определяется им как попытка достигнуть невозможного и применить власть там, где она неприменима. Следует помнить, что Спиноза не был либералом в точном смысле слова; он не верил в институциональный контроль над властью, однако полагал, что государь вправе применять власть, не преступая какого-то предела. То, что Спиноза называет тиранией и объявляет противоречащим разуму, холисты наивно считают просто «научной» проблемой, «проблемой преобразования человека».

Все эти замечания касаются только проблемы научного метода. Неявно подразумевается то колоссальной важности допущение, что планирующий инженер-утопист благожелателен, ведь он наделен полномочиями по меньшей мере диктаторскими. Тоуней заключает исследование о Лютере и его времени словами: «Скептичный в отношении единорогов и саламандр, век Макиавелли и Генриха VIII нашел пищу для легковерия в редкостном чудище — Богобоязненном Государе». Замените здесь слова «единорогов и саламандр» словами «Богобоязненного Государя»; замените личные имена другими, принадлежащими нашему времени, а слова «Богобоязненном Государе» замените на «Благожелательной Планирующей Власти», — и перед вами описание легковерия нашей эпохи. Мы не станем бросать ему вызов; можно заметить, впрочем, что при всей неограниченной и неизменной благожелательности планирующие власти никогда не смогут выяснить, согласуются результаты предпринимаемых ими мер с их благими намерениями или нет.

Не думаю, что такую же критику можно выдвинуть в отношении поэлементного метода. Этот метод применяется для выявления ближайшего социального зла и скорейшего его устранения, а не для поисков и приближения конечного блага (к чему склонны холисты). Систематическая борьба против неправды, против конкретных форм несправедливости и эксплуатации, против страдания, в котором нет никакой нужды, — вроде нищеты или безработицы, — весьма отличается от попыток осуществления какого-то далекого идеального проекта общества. Оценить успех или неудачу в этой борьбе легче, и этот метод не ведет к аккумуляции власти и подавлению критики. К тому же борьба против конкретной неправды и конкретной опасности найдет поддержку скорее, чем борьба за установление Утопии, какой бы идеальной она ни казалась тем, кто ее запланировал. Возможно, это прольет какой-то свет на то, что в демократических странах, борющихся против агрессии, могут быть поддержаны необходимые далеко идущие меры (даже если они принимают характер холического планирования), не связанные с подавлением публичной критики, в то время как в странах, готовящихся к агрессии или ведущих захватническую войну, публичная критика, как правило, подавляется, и у населения ищут поддержку, выдавая агрессию за оборону.

Вернемся теперь к утверждению утописта, что именно его метод является подлинным экспериментальным методом, примененным в сфере социологии. Полагаю, наша критика выявила несостоятельность такого притязания. Проиллюстрировать это можно и с помощью аналогии между физической и холической инженерией. Конечно, физические машины и даже целые машиностроительные заводы и т. д. можно создавать по плану, заранее вычерчивая их проекты. Однако возможно это только потому, что предварительно было проделано множество небольших экспериментов. Всякая машина есть результат множества мелких усовершенствований. Любая модель «разрабатывается» с помощью метода проб и ошибок, опирается на бесчисленные мелкие улучшения. Точно так же планируется и завод. Холический план успешен только потому, что уже совершены всевозможные мелкие ошибки; в противном случае этот план наверняка привел бы к самым серьезным промахам.

Таким образом, аналогия, которую проводят между физической и социальной инженерией, при более внимательном рассмотрении оказывается направленной против холического и в пользу «поэлементного» подхода. Термин «социальная инженерия» был узурпирован утопистом без всякого на то права.

На этом я завершаю критику утопизма и перехожу к критике его союзника — историцизма. Полагаю, что историцистские взгляды, касающиеся социального эксперимента, получили должную оценку. Осталось дать ответ на аргумент, согласно которому социальные эксперименты бессмысленны, потому что их невозможно повторить — ведь условия их проведения не остаются неизменными. Рассмотрим этот аргумент.