[4. Хозяева Земли]

[4. Хозяева Земли]

954

Один вопрос посещает нас снова и снова, возможно, вопрос нехороший, даже искусительный, так что шепнём его на ухо тем, кто на столь сомнительные вопросы имеет право, — самым сильным душам нынешних времён, которые и собой владеют лучше всех прочих: не пришло ли время теперь, по мере того, как в Европе всё более развивается тип «стадного животного», предпринять попытку осознанного и основательного взращивания противоположного типа и его добродетелей? И разве для самого демократического движения не обрелось бы нечто вроде цели, спасения и оправдания, если бы пришёл кто-то, дабы воспользоваться его услугами — тем, что наконец-то подобрал бы к этой новой и утончённой разновидности рабства (ибо именно таков неизбежный конечный удел европейской демократии) тот высший род господствующих, кесарийских натур, который бы на это рабство водрузился, опёрся бы на него и, оттолкнувшись от него, возвысился бы? До новых, доселе невиданных, до своих горизонтов? До своих задач?

955

Вид нынешнего европейца внушает мне немало надежд: перед нами явно образуется дерзкая господствующая раса на широкой основе чрезвычайно интеллигентного человеческого стада. Совершенно ясно, что порывы к обузданию последнего на заставят себя долго ждать.

956

Те же условия, которые движут вперёд развитие стадного животного, движут и развитие животного-вожака.

957

Неотвратимо, неспешно, страшно как сама судьба, на нас надвигается огромный вопрос и задача: как управлять Землёй как неким целым? И ради какой цели следует взращивать и выводить как целое «человека» — уже не как народ и не как расу?

Законодательные морали — вот главное средство, с помощью которого человеку можно придать всё, что угодно творческой и глубокой воле, при том условии, что эта художественная воля высшего ранга располагает силой и имеет возможность претворять свои творческие замыслы на протяжении длительных промежутков времени — в форме законодательств, религий и нравов. Таких людей большой творческой складки, истинно великих людей в моём понимании, сегодня, как вероятно, и в будущем, пришлось бы очень долго искать: ибо их нет; их пришлось бы искать до тех пор, пока мы, после многих разочарований, не начали бы наконец понимать, почему их нет, и что их возникновению и развитию на сегодняшний день и ещё надолго впредь ничто не препятствует столь же враждебно, как то, что сейчас в Европе попросту именуют «моралью» — как будто мораль одна и никакой другой нет и быть не может, — а именно та вышеозначенная мораль животного стада, которая всеми силами стремится установить на земле всеобщее счастье зелёного выпаса, как то покоя, безопасности, уюта и лёгкости жизни, а в довершение всего, если «всё пойдёт хорошо», уповает ещё и избавиться от всяческого рода пастырей и баранов-вожаков. Два главнейших и наиболее истово проповедуемых её учения называются «Равенство прав» и «Сочувствие всем страждущим» — причём само страдание понимается ими как нечто безусловно подлежащее искоренению. Тот факт, что подобные «идеи» могут слыть современными, не слишком лестно характеризует нашу современность. Но всякий, кто дал себе труд основательно поразмыслить над тем, где и как это растение «человек» произрастало до сих пор наилучшим образом, должен понять, что происходило это как раз при обратных условиях: что для этого опасность его положения должна усугубиться до невероятия, его сила воображения и изобретательность должны пробиваться из-под долгого ига невзгод и лишений, его воля к жизни должна перерасти в волю к власти и даже владычеству, что риск, суровость, насилие, опасность в тёмном переулке и в сердце, неравенство прав, скрытность, стоицизм, искусство испытателя, искусы и дьявольщина всякого толка, — короче, прямая противоположность всем вожделенным стадным благодатям только и есть необходимая предпосылка для возвышения человека как типа. Мораль таких вот обратных намерений, которая предполагает вывести человека в выси, а не в уют и заурядность, мораль с прицелом взрастить правящую касту, — будущих хозяев земли, — такая мораль, чтобы её можно было усвоить и проповедовать, должна по первоначалу иметь соприкосновение с существующим нравственным законом и оперировать его словами и понятиями; а то, что для этого потребуется изобрести много промежуточных и обманных средств, как и то, что — поскольку протяжённость одной человеческой жизни почти ничто в сравнении с задачами такого размаха и длительности — придётся для начала взрастить новый человеческий вид, в котором обычной воле, обычному инстинкту будет сообщена закалка и стойкость многих и многих поколений, — новый господствующий вид, господствующую касту, — это столь же само собой понятно, как и все долгие и отнюдь не легко произносимые «и так далее» этой мысли. Подготовить обратную переоценку ценностей для грядущего сильного вида людей высшей духовности и силы воли, медленно, осторожно, исподволь высвобождая для этой цели в людях множество прежде обузданных и оболганных инстинктов, — кто размышляет над тем же, тот заодно с нами, людьми «вольной мысли» — впрочем, совсем иного свойства, нежели прежние «вольнодумцы», ибо у тех были прямо противоположные цели. Сюда относятся, как мне кажется, все пессимисты Европы, поэты и мыслители негодующего идеализма, в той мере, в какой их недовольство всем окружающим не понуждает их по меньшей мере логически так же и к недовольству современным человеком; равно как и определённые ненасытно-честолюбивые художники, которые безоглядно и безусловно выступают за особые, нежели у «стадных животных», права высших людей и наглядными средствами искусства усыпляют в более избранных душах все стадные инстинкты и стадные опасения; в-третьих, наконец, это все те критики и историки, которые мужественно продолжают столь счастливо начавшееся новооткрытие «старого света», древнего мира — это грандиозное предприятие нового Колумба, немецкого духа (продолжают, потому что мы всё ещё стоим в самом начале этого завоевания)^{453}. Ибо в древнем мире на деле царила иная, более господская по своему характеру мораль, чем сегодня; и античный человек, находясь под воспитующим ореолом своей морали, был куда более сильным и глубоким человеком, чем сегодняшний, — до сей поры ему одному выпало быть «полноценным^{454} человеком». Однако соблазн, источаемый древностью на все полноценные, то есть сильные и предприимчивые души, и поныне остаётся самым изысканным и действенным из всех антидемократических и антихристианских влияний: каким он был ещё во времена Ренессанса.

958

Я пишу для человеческого рода, какого ещё нет на свете: для «хозяев Земли».

Религии как утешения, как отвлечение — опасны: человек полагает, что теперь ему дозволено отдохнуть.

В «Феаге»^{455} Платона написано: «каждый из нас хочет по возможности стать господином над всеми людьми, а ещё лучше над богом». Надо, чтобы это воззрение вернулось.

Англичане, американцы и русские.

959

Чащобная порода из семейства «человек» неизменно появляется там, где дольше всего идёт борьба за власть. Великие люди.

Чащобные звери — римляне.

960

Отныне повсюду станут возникать благоприятные условия для всё более поместительных властных образований, зон господства, подобных которым ещё не было на свете. И это ещё не самое главное; теперь стало возможным возникновение международных племенных союзов^{456}, которые поставили бы себе задачу по выведению господствующей расы, будущих «хозяев Земли»; это новая, неимоверная, построенная на жесточайшем само-законодательстве аристократия, в которой воле философов насилия и тиранов-художников будет дана закалка на тысячелетия: высший вид человеческого рода, который, благодаря своему превосходству в воле и знании, богатстве и влиятельности, воспользуется демократической Европой как своим послушным и динамичным инструментом, чтобы взять судьбы Земли в свои руки, чтобы над самим созданием «человек» поработать как художник над произведением искусства. Довольно, наступает время, когда придётся заново учиться политике.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.