Глава 16 ДВЕ РЕВОЛЮЦИИ, ИЗМЕНИВШИЕ МИР

Глава 16 ДВЕ РЕВОЛЮЦИИ, ИЗМЕНИВШИЕ МИР

 Исследуя корни нашего нынешнего экологического кризиса и его связь с наукой, технологией и экономикой, мы должны пересмотреть истоки формирования научного мировоззрения, в результате которого реальность была приравнена к машине, а не к живому организму; тем самым была получена санкция на владение как природой, так и женщиной. Вклад таких «отцов-основателей» современной науки, как Фрэнсис Бэкон, Уильям Гарвей, Рене Декарт, Томас Гоббс и Исаак Ньютон, требует новой оценки[314].

Итальянский Ренессанс был очевидным, ощутимым и наглядным проявлением плодов тайной мудрости. Этот стремительный поток изменившегося восприятия вскоре превратился в наводнение сомнительных интеллектуальных усилий, затопившее мир подобно приливной волне нового сознания, безжалостно сметающей старые представления и обогащающей ум «новых людей науки» представлениями, которые с тех пор продолжают изменять и преобразовывать мир. Лидеры вновь возникающих обществ не были, как в прошлом, людьми знатного происхождения. Подобно кардиналам и художникам Ренессанса, инициаторы промышленной революции, философы, экономисты, изобретатели и промышленные магнаты с гордостью заявляли, что являются людьми незнатного происхождения[315].

Промышленная и Французская революции изменили взгляд на наследственные привилегии и сословные рамки, на власть и подчинение. Революции преуспели там, где протестантизм и завоевания потерпели поражение; их влияние проникло, подорвало и, наконец, преодолело сопротивление соперничающих культур, стран и империй. Перемены уверенно охватили весь мир, принося одним выгоду, а другим невыносимые страдания. Непреодолимое, необратимое, наступательное движение парадоксального сочетания технического прогресса, философской и политической свободы, обнищания, загрязнения окружающей среды, развращения и институционализированной жестокости создало политические и экономические структуры, деятельность которых угрожает существованию мира, в котором мы живем.

Англия была и колыбелью, и очагом промышленной революции. Начавшись в конце XVIII века, она поначалу развивалась медленно, но вскоре быстро распространилась по миру. К 1850 году она проникла в Бельгию, Францию, Германию и Соединенные Штаты Америки. К началу XX века она достигла Северной Италии, стран Балтии и России. Япония стала первой азиатской страной, с энтузиазмом воспринявшей ее успехи. К середине XX века промышленная революция докатилась до Индии, Китая, Южной Америки и Африки[316], стран, в которых западные империалистические державы сознательно не развивали промышленность, а использовали в качестве источников сырья для европейской промышленности и рынков для сбыта европейской продукции. Менее чем за двести лет щупальца промышленной революции, которая явилась результатом изменившихся представлений об отношениях человека с Богом и природой, проникли в страны, культуры и на континенты, прежде недоступные для европейского протестантизма, торговли и идей. Черный порох, «добрые дяди» – промышленники и системы оплаты труда одержали победу там, где потерпело неудачу «слово Божье».

Концепции, возникшие в результате этих двух революций, европейских и по происхождению, и по философии, оказали влияние, сформировали и поддерживали с XVIII века развитие мирового сообщества. Политические и экономические системы, созданные в угоду личным европейским интересам, приступили к изменению и разрушению ранее прочных и, несомненно, установившихся культур Ближнего Востока, Африки и Азии. Промышленная и Французская революции оказали такое влияние на развитие мировой экономики, политики и философии, что широкая европейская перспектива в течение значительного периода сузилась до франко-британской. Карло Чиполло коротко и ясно пишет об исторических корнях и последствиях промышленной революции: «Промышленная революция может рассматриваться как процесс, в результате которого началась крупномасштабная эксплуатация новых источников энергии посредством неодушевленных преобразователей… В северо-западной части Европы XVI и XVII века стали свидетелями удивительнейшего развития торговли, благоприятствующей накоплению материального богатства и предпринимательских навыков»[317].

Это революционное развитие было спровоцировано предпринимателями, подчинившими Землю своей воле. Фактически каждая из трех революций, последовавших одна за другой, повлияла, поддержала и укрепила сделанное предшественницей. Плоды американской, Французской и промышленной революций создали сложную сеть, которая сначала опутала, а затем реорганизовала христианский мир, а впоследствии всю планету.

Вскоре стало ясно, что этот так называемый «прогресс» достался дорогой ценой – ценой уничтожения кустарной промышленности, загрязнения окружающей среды из-за фабрик и заводов, перенаселения городов и появления нового класса – городского пролетариата. Города росли с угрожающей скоростью. Растущим городам требовались как рабочая сила, так и доступные рынки. Фабрики и заводы, расположенные на окраинах крупных городов, использовали рабочую силу и рынки и, кроме того, имели свободный доступ к источникам сырья в районах, расположенных вдали от крупных городов. Бедность и перенаселение новых промышленных поселков и городов усугублялись принципами, которыми руководствовались новые промышленные магнаты. Рабочие получали минимальную заработную плату.

Теоретический базис большей части того, что произошло в формирующий период промышленной революции, был основан на новой науке экономике. Самым влиятельным из новых экономистов, своего рода гуру нового класса предпринимателей, был Адам Смит. Его работу «Исследование о природе и причинах богатства народов», изданную в 1776 году, Эрик Хобсбаум назвал «одной из важнейших работ, когда-либо издаваемых»[318]. Основанная в значительной степени на его теориях, промышленная система способствовала росту богатства капиталистов и одновременно способствовала обнищанию рабочего класса. И тот же Адам Смит заявлял, что «никакое общество не может процветать и быть счастливым, если огромнейшая часть его членов живет в бедности и нищете». Сильная реакция на противоречие между основным принципом и действительностью не заставила себя ждать, но, как ни странно, она не достигла наивысшей точки в промышленном сердце Англии[319].

Новые промышленники разделяли презрительное отношение Смита к старой системе. Предприниматели-протестанты, баптисты, унитарии, квакеры и члены других сект были суровыми, прагматичными людьми. Они презирали старую аристократию, не испытывали жалости и сострадания к собственным рабочим и были абсолютно уверены, что Бог в ответе за новую «роботизированную вселенную» и, конечно, под Его руководством она будет процветать.

У церкви, которая раньше являлась традиционным средством достижения общественного положения и получения образования, теперь было меньше возможностей. Церковь не успевала за быстрым ростом населения. Кроме того, на континенте было закрыто много аббатств и монастырей, и уважение к духовенству, которое общественность Британии на протяжении долгого времени рассматривала как союзника аристократии, резко уменьшилось. Теперь для достижения положения, власти и комфорта требовался предпринимательский талант. Бурный рост численности населения и развитие промышленности создали условия для увеличения возможностей изобретателей и промышленных магнатов. Однако если на формирование мировой экономики XIX века в значительной степени оказала влияние промышленная революция в Англии, то политика и идеология сформировались главным образом под влиянием событий 1789 года во Франции.

Франция дала миру самую страстную идею и пример массовой революции и экспортировала политические идеи и взгляды, которые подхватывали по всему миру; трехцветный флаг становился флагом почти каждого молодого государства. Не только европейская, но и мировая политика в период между 1789 и 1917 годами была прямым следствием борьбы за и против принципов Французской революции[320]. Однако, несмотря на то что общество воспринимало Французскую революцию как народное восстание, она была такой же буржуазной, как промышленная революция в Англии. Согласно Декларации прав человека, «источник суверенитета зиждется по существу в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут располагать властью, которая не исходит явно из этого источника». Объясняя этот простой на первый взгляд пункт Декларации, циничный и талантливый аббат Сийес заявил, что «нация не признает закона и власти, кроме собственного, – ни законов и власти человечества в целом, ни любой другой нации».

Поскольку Французская революция была прямым вызовом наследственной власти и, кроме того, по общему мнению, намеревалась экспортировать свои взрывоопасные, мятежные доктрины, вполне понятно, что феодальные правители не собирались сидеть сложа руки, глядя, как они распространяются по Европе. При пособничестве и подстрекательстве французских аристократов-эмигрантов массовое вторжение предприняло попытку восстановить статус-кво. Вторжение, подобно запальному шнуру, подсоединенному к бочке с порохом, тлеющему и потрескивающему, выглядело на расстоянии сравнительно безопасным и управляемым. Но достаточно было одного взрыва, чтобы началась серия войн, охвативших не только Европу, но и большую часть мира, и по миру распространились идеалы, которые даже сейчас производят почти мистическое воздействие на сердца и умы угнетенных народов, – Свобода, Равенство, Братство!

Одним из выдержавших проверку временем изобретений, возникших в этот революционный период, было изобретение тотальной войны, усовершенствованное Наполеоном: полная мобилизация национальных ресурсов, перестройка экономики применительно к военным нуждам, практически уничтожение различия между гражданскими и военными лицами[321]. В странах, где феодализм был официально отменен, он уже никогда не восстанавливался. Все значительные государства, появившиеся в эти отчаянные десятилетия к западу от России и Турции и к югу от Скандинавии, в той или иной степени испытали на себе влияние Французской революции. Но самое главное, что правителям всех европейских стран стало ясно, что революцию нельзя рассматривать как национальное явление. Революция затронула всех, везде оставила глубокий след, создала угрозу для всех. Революционные доктрины обращали внимание на границы не больше, чем революционные армии на «Божественное право королей» и права населения на оккупированных территориях.

Эдмунд Берк так охарактеризовал этот период: «Век рыцарства ушел; пришло время софистов, экономистов и расчетчиков; и слава Европы угасла навсегда»[322]. В результате одержанных побед в войнах 1793–1815 годов у Великобритании не осталось серьезного соперника, и она могла единолично эксплуатировать неевропейский мир. Великобритания, имея самый мощный в мире флот, контролировала торговые пути по всему миру. Этот небольшой остров установил контроль над огромными территориями, лишив их политической и экономической самостоятельности. К 1840-м годам обозначились проблемы промышленной революции: новый пролетариат, незапланированный рост городов, расширяющихся с головокружительной скоростью, нищета, несправедливость нового законодательства – все эти вопросы были на повестке дня всех развитых в промышленном отношении стран. В 1853 году Анри Бодрийяр на вступительной лекции во Французском университете высказал мнение, что «три столба поддерживали человеческое общество, неравенство между людьми, собственность и наследственное право».

Новое промышленное, «просвещенное» общество, дитя революции, основанное на Свободе, Равенстве, Братстве, превратилось в иерархическое, аристократическое общество, основанное на неравенстве, собственности и жадности со всеми сопутствующими отрицательными явлениями – нищетой, репрессиями и экономическими войнами. Новая промышленная элита строила свою коммерческую деятельность на принципах, лишенных нравственных и духовных основ, вдохновлявших отцов-основателей. Кроме того, шел процесс секуляризации общества. Аристократия, в течение долгого времени с безразличием относившаяся ко всему, кроме соблюдения религиозных обрядов, зачастую делала это исключительно ради того, чтобы поддержать «низшие слои общества». Даже среди этих благовоспитанных, образованных господ, для которых религия еще имела какое-то значение, Бог, похоже, не играл заметной роли и, конечно, не вмешивался в дела людей и государства.

Император Наполеон как-то спросил математика Пьера-Симона Лапласа, какое место в его схеме небесной механики занимает Бог, и ученый ответил, что при построении теории происхождения Солнечной системы он не нуждался в гипотезе о существовании Бога. Агностицизм, или атеизм, казалось, абсолютно совместим с моралью, дисциплиной и организацией, необходимыми развивающейся буржуазии в борьбе с новым рабочим классом. В христианстве не было необходимости; новые просвещенные философы испытывали гордость, показывая, что мораль, вытекающая из «свободомыслия», во многом превосходит христианство. Однако они были достаточно проницательны, чтобы увидеть явное преимущество в сохранении «Божественной санкции» в морали – конечно, только для низших слоев общества!

А теперь рассмотрим, какой была реакция яркого, динамичного художественного сообщества на промышленную и Французскую революции. Искусства не просто процветали, они переживали небывалый период развития. Период, охватывающий эти две революции и последующее столетие, ознаменовался появлением величайших имен в искусстве, среди которых были Бетховен, Шуберт, Гете, Диккенс, Достоевский, Верди, Вагнер, Моцарт, Гойя, Пушкин и Бальзак. Не вызывает сомнения, что этих великих людей увлекла и вдохновила духовная, политическая и материальная реальность своего времени[323].

Моцарт воспел масонство в «Волшебной флейте» и, по слухам, был убит венскими вольными каменщиками за то, что раскрыл тайны посвящения. Диккенс продемонстрировал нищету, несправедливость и жестокое обращение, ставшие следствием новой промышленной системы. Изначально Бетховен посвятил свою Eroica («Героическую» симфонию) Наполеону, которого воспринимал как идеал народного вождя, «генерала революции». В 1849 году Достоевский был арестован за революционную деятельность. И Вагнер, и Гойя долгие годы находились в изгнании в качестве политических эмигрантов. «Человеческая комедия» Бальзака является монументальным трудом огромного общественного значения. Близость к декабристам послужила причиной того, что Пушкин оказался в ссылке. Великий Гете был одновременно поэтом, ученым и государственным деятелем. Все они, говоря современным языком, были «идейными» творческими личностями. Большое искусство теперь не являлось результатом покровительства церкви или аристократии, оно пребывало в новой, яркой фазе развития. Оперы писались и понимались как политические произведения, в них звучали призывы к борьбе, к революции.

Философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель четко определил новое направление в искусстве: «…предмет искусства составляет свободная конкретная духовность, которая в качестве духовности должна предстать в явлении внутреннему духовному оку. Искусство в соответствии с характером этого предмета не может работать для чувственного созерцания. Оно может работать только для внутренней душевной жизни, сливающейся со своим предметом как с самой собой, и для субъективной задушевности, для сердца, чувства, которое в качестве духовного чувства стремится к свободе внутри самого себя и ищет и достигает своего примирения лишь во внутренних глубинах духа. Этот внутренний мир составляет содержание романтического искусства, которое и должно изображать его в качестве такового и в видимости этой внутренней жизни». В результате художники вошли в конфликт с людьми и системами, которые вызывали у них наибольшее недоверие. Исаак Ньютон считался отцом общества и системы, которая, по их мнению, была несправедливой, атеистической и негуманной. Новая материалистическая наука вызывала особое неприятие двух великих поэтов, Уильяма Блейка в Англии и Иоганна Вольфганга фон Гете в Веймаре.

Самое интересное, что взгляды Блейка имели много общего со взглядами Ньютона, поскольку оба были склонны к мистицизму – прямые связи возвращают к «древнему гносису». Особое видение Блейка сложилось под влиянием Якоба Бёме, Эмануэля Сведенборга, гностиков, каббалы и, прежде всего, Откровений святого Иоанна. Блейк, поэт и мистик, воспринимал это все как аспекты единого целого; они все были составляющими одной тайны. Для Блейка Иисус был символом жизненных взаимоотношений и единения совершенства и гуманности, а религия, по его мнению, поощряла подавление в человеке его природных потребностей. Следуя примеру Блейка, Джозеф Пристли заявил, что «религия помешала исполнению желаний Христа». Бенджамин Франклин, следуя той же логике, высказал предположение, что «закон мешает удовлетворению желания». Блейк, выдвинувший теорию о том, что закон есть зло, поскольку ограничивает человеческие желания и запрещает радости, всю жизнь боролся с этим злом[324]. Вскоре всем читателям Блейка стало ясно, что поэт проявляет особый интерес к событиям, происходящим в окружающем его мире. Согласно Я. Броновски, «если мы не видим революционного в его политике и гносиса в его религии, мы просто не видим Блейка, каким он был в действительности»[325].

Блейк нападал на общество, в котором жил; им двигало стремление к божественно упорядоченной системе законности и справедливости[326]. Он нападал на институты, поддерживавшие несправедливость, присущую как обществу, так и индивидуумам. Он писал: «Тюрьмы строят из камней закона, дома терпимости – из кирпичей религии». Он был нетерпим к тем, кто думал как он, но ничего не делал. «Кто желает, но не действует, – разводит чуму».

Подобные представления в определенной степени сформировали его как поэта. Он никогда не был, как считают многие его толкователи, язычником. Его проницательный гений проистекал из древнего гносиса; он с волнением говорит о «более высоких умах» и «более высоком сознании». Его концепция о присутствии духа во всех вещах совпадает с мнением, которое разделяли все христианские мистики, не говоря уже о коренных народах, обманутых и измученных цивилизованными колонизаторами.

Однако по-настоящему выдающимся гением среди этих талантливых и проницательных людей, выступавших против «научного рационализма», был, несомненно, Гете. Теодор Роззак пишет: «В Гете собрано лучшее из Блейка и Вордсворта: символизм Блейка, взятый из эзотерической традиции – гностицизм, христианская каббалистика, герметика; священное видение природы Вордсворта»[327]. Широта умственного кругозора Гете была необыкновенной. Не было такого жизненного явления, которое не привлекло бы его внимания. Гете считал, что научные явления нельзя объяснить словами, что редукционизм дает неполный, вводящий в заблуждение ответ относительно «истины». Для этого гения единственным источником знаний был мир опыта, в котором мир идей был только небольшой частью целого. Согласно Гете, «нельзя разделить природу и идею, не разрушив тем самым как искусство, так и жизнь»[328]. Ньютон и его последователи попали в ловушку, отделив идею от чувственного мира, то есть рассматривали природу отдельно от идей. Сам Гете использовал свою способность постижения как инструмент научного исследования на более высоком уровне познания. «Его поэтическое видение обратилось в духовное созерцание, при котором все явления воспринимались как символы чего-то несравненно более высокого и важного. Взгляд, устремленный на символы, обнаруживал в отдельном явлении многообразные взаимосвязи обширного духовного мира, и каждое из этих явлений он рассматривал как часть великой всеобщности жизни, как отображение того, что принято называть божественным».

Гете искал дух внутри природы, вторя Бёме и ранним оккультистам-гностикам. Нет ничего удивительного в том, что Гете и те, кто следовал за ним, были противниками материалистического редукционизма. Таким образом, неизбежно возникает конфликт между духовным восприятием, подчеркивающим взаимосвязанность целого, и редукционистским подходом, согласно которому сложные явления могут быть полностью объяснены с помощью законов, свойственных явлениям более простым. Мыслящий, исследовательский мир был, скорее всего, безвозвратно расколот между большинством, составлявшим последователей Декарта, и меньшинством в лице духовно одаренных посвященных. Раскол произошел во всех слоях общества. Теперь человек был отделен от прежней религии, отчужден от природы, и большая часть народа жила в ужасающей нищете, несправедливости и бесправии.

Помимо социально-экономического неравенства, существовало неравенство в сфере образования. Протестанты и западные евреи уделяли больше внимания всеобщему образованию, чем католики или мусульмане. Лицемерие просвещенного среднего класса Англии достигло новых высот. Буржуазия могла стать «просвещенной»; бедняки нуждались в «общественно полезных суевериях», поскольку среди них было меньше способных людей, чем среди представителей среднего класса. Послереволюционная Франция обеспечила плодороднейшую почву для попыток создать буржуазную нехристианскую систему нравственности, используя идею последователей Руссо о культе Верховного существа. Культу Верховного существа противостоял культ разума. Была даже предпринята попытка обожествить разум и установить алтарь в Нотр-Дам в Париже.

В то же время средний класс делился на все более откровенных вольнодумцев и сторонников официальной религии, причем, несмотря на то что вольнодумцы составляли несравнимо меньшую часть, она была более динамичной и продуктивной. В Великобритании протестанты составляли подавляющее большинство, однако вольнодумцы, такие как Иеремия Бентам, оказали большее влияние на свой век, чем христиане, такие как Уильям Уилберфорс. Главный результат этого триумфа «просвещенности» над «религиозной» идеологией состоял в том, что все основные общественно-политические движения, вытекавшие из демократических революций в Америке и Франции, были секуляризованными. За исключением ислама на Востоке и радикального протестантизма в Европе, официальная религия находилась в состоянии упадка, если не отступления.

В начале XIX века полностью изменилась интеллектуальная и духовная атмосфера среди просвещенных классов Западной Европы; произошел переход от общества, в котором религия играла важную, практически главную роль, к атеистическому обществу, интеллектуальная элита которого делала все, чтобы отделиться от «суеверных практик» Средневековья. В 1863 году Ф. Шаубах заметил: «Это почти так же, как если бы люди хотели показать, как они умны, считая, что это зависит от того, в какой степени они избавились от Библии и Катехизиса». Странность состояла в том, что даже среди так называемых вольнодумцев сохранилась ностальгия по внешним религиозным формам. Средний класс, конечно, рассматривал религию как полезный институт, помогавший поддерживать бедных в состоянии повиновения и подчинения власти. Интеллектуальное превосходство атеистов и агностиков было столь велико, что господствующим церквям не оставалось ничего другого, как отойти на укрепленные позиции и подготовиться к длительной осаде. Середина XIX века была отмечена созданием ритуалов – некоторые из них возвращали к древним эзотерическим течениям, по крайней мере в том, что касалось внешних проявлений. Католическая церковь в тщетной попытке вернуть власть еще больше отошла от действительности. Догмат о папской непогрешимости казался абсурдным, особенно в свете исторических хроник, повествующих о жестоких деяниях пап. Католицизм, как и папство, все более и более становился узником собственных безрассудных заявлений.

Стремительно нарастающий поток научных побед почти сокрушил остатки бастиона окопавшейся традиционной религии. Не с точки зрения числа ее сторонников, а с точки зрения сильного влияния, проявленного в повседневной жизни. К началу 1900-х годов западная религия, интеллектуально и политически, отступила и, если уместно такое сравнение, находилась в состоянии осады: отгородившись, словно папский узник в Ватикане, от мира, она собралась оказать сопротивление или, по крайней мере, пережить нападки на свою идеологию со стороны нового мышления.

Теперь освобожденная от мистического балласта наука могла нестись вперед на скорости, захватывающей дух, к завоеванию новых земель за пределами всякой мечты. Менее чем за два столетия она изменила мировоззрение и жизнь простых людей, полностью изменив лицо Земли. Она принесла человечеству массу благ, но какой ценой?! Ценой духовного голода, отчуждения и внутренней пустоты, неизбежного самоуничтожения на планете, которая переживет нас. Исчезла духовность, и, похоже, сама материя собирается исчезнуть из материального мира.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.