Заключительные соображения

Заключительные соображения

Как уже говорилось в начале, целью нашего исследования было знакомство читателя с идеями «Рабочего», а не их критический анализ. Поэтому в заключение мы ограничимся отдельными краткими соображениями общего характера. Кроме того, основные вопросы, затрагиваемые Юнгером, мы уже рассматривали в других своих работах[3] и в критическом анализе его идей нам пришлось бы во многом повторить сказанное ранее.

У многих читателей может создаться впечатление, что, ставя диагноз нашему времени и прогнозируя его будущее развитие, Юнгер сгущает краски, поскольку сегодня кажется, что напряжение, обусловленное теми разрушительными, стихийными процессами, которые составляют основу его доктрины рабочего, значительно спало. До некоторой степени это действительно так; помимо прочего, следует помнить, что Юнгер — художник, и поэтому в его книгах немалую роль играет драматическое воображение. Однако имеет смысл вернуться к тому, что говорилось в «Предисловии». В ограниченном пространстве так называемого «западного» мира концепция «Рабочего» может показаться устаревшей или не обязательной, лишь поскольку наше нынешнее положение напоминает нечто вроде антракта, эйфорическая атмосфера которого, впрочем, не должна вводить нас в заблуждение. Невозможно не признать того, насколько мы привыкли жить сегодняшним днем в этой атмосфере, где за соблазнительными перспективами, открываемыми постоянным ростом материальных возможностей, таится фундаментальная нестабильность Естественно, прежде всего это относится к области международной политики; речь идет в первую очередь о затяжной холодной войне между «Западом» и «Востоком» со всеми последствиями, к которым она способна привести; но и помимо этого на нашей планете хватает потенциально «горячих» точек, где взрыв может произойти в любой момент, что неизбежно приведет к активизации стихийных сил.

Что же касается жизни в целом, то все сказанное Юнгером относительно прорыва стихийного как реакции на рационально-конформистские порядки буржуазного общества также нельзя сбрасывать со счетов. Сегодня это стало настолько очевидным, что при подборе свидетельств подобного рода самое главное не запутаться в бесчисленном разнообразии новейших форм компенсации, бегства от действительности или бунта против нее, что проявляется в стремительном росте неврозов, появлении новых наркотических средств, разгуле преступности, увлечении примитивистскими и сексуальными сторонами жизни, ныне обретшими уже коллективный характер (достаточно упомянуть то значение, которое в наши дни обрел джаз как танцевальная музыка и другие сходные явления). Все это, похоже, позволяет утверждать, что проблема стихийного не утратила своей актуальности, а следовательно, не утратила ее и проблема целостной жизни, преодолевающей внутреннюю раздробленность, которая и стала причиной вышеупомянутых явлений. Многое из сказанного Юнгером может показаться преувеличением лишь постольку, поскольку более острая, не одурманенная восприимчивость позволяет ему схватить реальность, скрытую за видимостью внешнего благополучия в тех ситуациях, кризисный характер которых большинство людей не ощущает лишь потому, что из острого и спорадического состояния они перешли в общую, хроническую стадию.

Однако вклад Юнгера в определения специфических категорий для формирования нового, антибуржуазного человека нельзя признать полностью удовлетворительным. Он указывает общее направление, связанное, главным образом, с формулой героического реализма и культурой «типа». Но, как уже говорилось, помимо этого необходимо было поставить и углубить целый ряд специфических человеческих проблем, в связи с чем стоило бы напомнить то, что пишет сам автор в Предисловии, сообщая читателю, что дальше тот должен продвигаться сам, поскольку важен не столько подбор надлежащего материала, сколько «инстинктивная безотказность метода».

С учетом этой оговорки попробуем установить, какое положение занимает юнгеровская доктрина работы и рабочего в комплексном видении времени. Для начала стоит вкратце обратиться к традиционной концепции инволюционного хода истории, подробно изложенной нами в вышеупомянутых работах. Власть и господствующий культурный тип по нисходящей сменяли друг друга в соответствии с четырьмя основными ступенями, на которые, как правило, функционально делились древние общества: духовная власть, воинская аристократия, буржуазия, рабочие. Даже не углубляясь в детали, вполне очевидно, что общества, зиждущиеся на сакральном и на чисто духовной власти, отныне остались в незапамятном прошлом; столь же давно завершился и цикл великих воинских династий, а революция третьего сословия, наряду с наступлением буржуазии и индустриализма, подорвала и вытеснила всякое жизнеустройство и закон, относящиеся к более высоким уровням. Теперь одновременно с кризисом буржуазного общества на первый план в общих «социальных», или коллективистских, рамках начинает выходить четвертое сословие, а следовательно, и свойственный ему принцип, то есть труд и соответствующий ему тип — трудящийся, рабочий. Человек, свободный от предрассудков, легко убедится, что описанная нами картина событий — не плод частного умозаключения или толкования, но жестокая реальность.

Действительно, одним из признаков нашего схождения на четвертую стадию является генерализация понятия труда, что в любое другое время показалось бы немыслимым отклонением. Сегодня почти всякая деятельность мыслится и выглядит как один из видов работы. Если в древних традиционных обществах та же работа могла иной раз возвышаться до ранга творческой деятельности или искусства, то сегодня, напротив, даже в искусстве и интеллектуальной деятельности склонны видеть особую разновидность работы, то есть тот вид активности, который в прежние времена связывался исключительно с низшими общественными слоями.

Поэтому может показаться, что, выбрав понятия «работа» и «рабочий» и сведя к общему знаменателю «работы» все формы деятельности, определившиеся с пришествием техники и сопутствующими процессами активистской мобилизации мира, Юнгер поддался настроениям времени, тем самым впав в обычное заблуждение, благодаря которому в работе видят самодостаточную цель и ключ к общему мировоззрению. Однако, как мы видели, в его книге понятие «работа» имеет другое смысловое наполнение, а именно не понимается как материально-экономическая категория, но отождествляется с героическим реализмом, не является социальной или коллективно-пролетарской величиной, но определяет новые, обнаженные отношения антибуржуазного человека со стихийным; наконец, его рабочее государство не имеет ни малейшего отношения к тому, что сегодня принято обозначать этим термином, но представляет собой строго упорядоченную органическую структуру, которая даже заставляет автора обратиться к традиционному понятию ордена. С учетом всего этого становится очевидным, насколько иной смысл имеет теория Юнгера с точки зрения основной направленности, экзистенциальной ориентации. Это, скорее, походит на то, как если бы в текущем состоянии, в мире, целенаправленно подчиняющем себя работе, за пределами самой нижней отметки нисходящего процесса нам открылся путь к новому восхождению. Действительно, работа, рабочий и рабочее государство в юнгеровском понимании более не являются категориями четвертого сословия, но сливаются с ценностями героического, активистского и в определенном смысле также военно-аскетического типа. Кроме того, как мы видели, актуальность «Рабочего», в том числе генетически, не вытекает из философских опытов, как это бывает у некоторых эпигонов абсолютного идеализма, или из попыток практического применения марксизма, как это случается на определенных участках коммунистического пространства, но обладает «экзистенциальной» актуальностью, которая впервые открывается человеческим типом, прошедшим жестокий отбор в испытаниях великой войны. Так, за процессами, потенциально разрушительными для цивилизации третьего сословия, признается исключительно тактическая ценность, тогда как их положительной целью объявляется не цивилизация четвертого сословия, но жизнеустройство согласно законам, родственным по духу тем, которые были свойственны обществу второго сословия. Не зря Юнгер, наряду с крайним модернизмом, постоянно возвращается к опыту пруссачества, то есть к типичной традиции второго сословия. Более того, многократно обращаясь к «метафизике» мира работы, с соответствующим ему гештальтом, к образцам, заимствованным из традиционных культур и имеющим, несмотря ни на что, всецело сакральную основу, пытаясь дать представление о конечных формах мира типа, свободного от прежних динамичных, революционных и активистских характеристик, Юнгер заходит еще дальше в своем возвращении к корням. Таким образом, таково место и значение теории Юнгера в проблематике нашего времени.

Мы уже указывали на одно из, пожалуй, наиболее актуальных положительных требований, выдвинутых в «Рабочем», — мы имеем в виду требование выработки определенного типа этики, воспитания человека (влияющего даже на его жизненную субстанцию), стиля и мировоззрения, каковые, при всей своей реалистичности и решительной антибуржуазности, имеют прямо противоположный знак сравнительно с тем, что предлагают марксизм и коммунизм. Тип заимствует приемлемые для себя характеристики у определенного активного и реалистичного идеала человека, чуждого культу индивида, аскетичного и обладающего иммунитетом против «буржуазного декадентства», описанного уже крайне левыми идеологиями. Равным образом он вбирает в себя отдельные элементы стиля, выработанные их противниками, революционными антикоммунистическими национальными движениями, которые, к сожалению, основательно навредили себе неразборчивостью в выборе мифов и ориентиров. Прежде всего именно в этом заключается особое значение книги Юнгера.

Согласившись с этим, теперь спросим себя, можно ли, следуя в указанном Юнгером направлении, нащупать новый альтернативный путь, так называемый третий путь, за рамками противостояния между Западом и Востоком (то есть между крупнейшими центрами власти, нынешних цивилизаций третьего и четвертого сословия), и имеет ли этот третий путь будущее.

Для этого необходимо принять в расчет те проблематичные факторы, которые практически остались без внимания в рассматриваемом нами произведении. Как мы видели, Юнгер считает почти доказанным, что эпоха техники и работы, повинуясь скрытой в ней метафизике, приведет к возникновению мира «типа» и к его господству. Но это, по сути, означает, что можно не сомневаться в неизбежном торжестве будущей универсальной цивилизации, где стихийные силы, пробудившиеся в последнее время, избегнут вытеснения и, напротив, внесут положительный вклад в преображенную и обретшую большую мощь жизнь, преодолевшую все категории, ценности и идеалы буржуазного типа. Однако очевидно, что прорывы стихийных сил могут иметь также отрицательный и даже демонический характер; эта возможность, наглядно доказанная нам последними событиями, включая вторую мировую войну, в «Рабочем» вообще не рассматривается. Как мы видели, Юнгер говорит о текущем соперничестве между центрами мировых сил, воодушевленными волей к гегемонии, и не исключает вероятности их столкновения в будущем; однако он считает, что, чем бы не закончился этот конфликт, независимо от того, какая сторона победит, а какая проиграет, реальным победителем окажется гештальт рабочего, который подчинит себе земное пространство. Но в это можно только верить. Тогда как на самом деле не мешало бы учесть и возможность того, что среди противоборствующих сторон может оказаться и та, которая воплощает в себе стихийное в его отрицательных темных аспектах и соответствующим ужасным способом использует все возможности, открытые миром техники, ради подчинения себе не только материальных сил, но и самого человека. В одном месте Юнгер признает, что вопрос о том, какая именно из различных форм воли к власти, считающих себя призванными осуществить мировое революционное действие, «обладает легитимностью», пока остается открытым. Сам же он объявляет практически единственным критерием легитимности для рабочего — господство над техническими средствами и развитием техники, что с учетом вышесказанного представляется явно неудовлетворительным.

Мы уже объясняли, почему не намерены говорить здесь о более поздних работах Юнгера. Но если бы нам захотелось взять книгу, которая, образно говоря, стала демаркационной линией между двумя периодами его творчества, то мы выбрали бы его символически зашифрованное романическое повествование под названием «На мраморных скалах» (Auf dem Marmorklippen, Гамбург, 1939). Именно в этой работе Юнгер подошел к рассмотрению вышеуказанной отрицательной возможности. Действительно, атмосфера, в которой разворачивается действие повести, — это время рагнёрека, «сумерки богов». Мир равнин и лесов, мир «Червей Огня», глава которых получает имя Oberforster (Главный Лесничий), является миром стихийного в его низменных, разрушительных аспектах; это мир насилия и бесчестья, питающий презрение ко всем человеческим ценностям. Юнгер иносказательно описывает, как этот мир, вырываясь на свободу, затягивает за собой и противоположный ему мир, мир мраморных скал, где еще сохранились символы гуманистических наук, аскезы, патриархальной жизни; он увлекает его за собой, несмотря на сопротивление, организованное представителями уже обессилившей знати (государь Занмиры/Sanmyra/), бок о бок с которой сражается абстрактная воля к власти (Бракмар/Braquemart/), готовой использовать то же оружие, что и противник и, наконец, сила, сплачивающая вокруг себя людей, не утративших связи с землей, не сломленных и не затронутых буйством разрушительных стихий (Беловар/Belovar/). Естественно, упоминаются те, кому удастся избегнуть катастрофы, и воздвигнутый, когда настанет время, храм, в фундамент которого будет заложена сохраненная ими реликвия. Но настоящий цикл, которому принадлежат символические Мраморные скалы, завершается триумфом сил, пробужденных Главным Лесничим, стихийных в полностью отрицательном смысле, и единственной надеждой остается лишь то, что «опыт уничтожающего огня станет для отдельного человека порогом, переступив который он перейдет в мир, не подверженный порче».

Кроме того, если бы мы анализировали самые последние произведения Юнгера, то мы напрасно искали бы там максимы, подобные тем, которыми изобилует «Рабочий», например, о важности умения выхватывать обнаженный клинок, без опасения поранить себя или о необходимости занятия таких позиций, которые позволили бы от обороны перейти в наступление. Более того, в «Лесном пути» (Der Waldweg, Франкфурт, 1945), где забавным образом вновь появляются те ценности, которые ранний Юнгер безусловно заклеймил бы как «бюргерские», он прямо доходит до изучения способов, открывающих индивиду путь к бегству и тайному сопротивлению миру, контролируемому тоталитарными силами, то есть миру, близкому по своему устройству рабочему государству, где, впрочем, стихийное проявляет себя исключительно в своих негативных аспектах

Действительно, тот высший смысл, который предположительно заложен в латентном состоянии в стихийности мира техники и машин и во всей современной жизни, остается чисто гипотетическим. Для того чтобы текущие специфические преобразования обрели положительный характер, они сначала должны переменить свой знак на обратный, что автор с полным правом считает совершенно необходимым условием. Но нет никакой уверенности в том, что человек сегодня «в окружении сил хаоса… закаляет свое оружие и сердце и… находит силы отвергнуть счастливый исход», о чем с определенным пафосом говорит Юнгер в конце своей книги; более того, в большинстве случаев мы наблюдаем, скорее, обратное. Описанные пути развития всего лишь возможны, а следовательно, их можно не столько констатировать, сколько постулировать и детерминировать как вероятные.

Кроме того, чтобы принять положения, выдвинутые в «Рабочем» в качестве положительной отправной точки для возможного конструктивного пути, следовало бы для начала определить его границы и, следовательно, признать необходимость интеграции. В некотором смысле эту границу указал сам Юнгер, который в другом своем произведении, «Strahlungen» («Излучения»), говорит, что «Рабочего» стоило бы дополнить «теологической» частью, и уподобляет его медали, одна сторона которой — четко отчеканена, а обратная — бесформенна и гладка. Как, вероятно, заметил читатель, Юнгер неоднократно обращается к уровню, превосходящему чисто героико-аскетический уровень, наличие которого, по сути, является необходимым условием для того, чтобы последний смог обрести глубинный смысл и оправдание, ведь, если работу в общепринятом, материальном смысле нельзя мыслить как самодостаточную цель, то возникает вопрос, что же является целью всей этой мобилизации, осуществляемой работой, в ее общепринятом, а не юнгеровском понимании. Реализм, описываемый как характеристика типа, заведомо исключает всякую попытку лжеоправдания, основанную на смутной и пьянящей мистике действия и жизни.

Самой впечатляющей стороной перспектив, намеченных в «Рабочем», является полностью модернизированный, технический, реалистичный, сущностный, незамутненный и свободный от индивидуалистических уз объективный мир, к тому же обладающий собственной метафизикой. Именно наличие или отсутствие последней является решающим моментом для главных из поставленных проблем. Так, если проблематичное действие, осуществляемое сегодня фактическим социализмом и другими движениями подобного рода, можно отнести к чисто подготовительной фазе, то для перехода к активной стадии, являющейся необходимой предпосылкой для нового типа государства, решающей становится проблема последнего основания власти, той харизмы или печати, которые, как говорит Юнгер, чтобы прямо проявить себя, «использует знаки, которые легко распознает тот, кто готов им повиноваться». Проблема еще больше усложняется, когда Юнгер указывает на необходимость уравновесить соперничество мировых сверхдержав посредством вышестоящей власти, обладающей столь же высоким рангом; по сути, здесь предлагается нечто вроде того типа власти, которым обладала в Средние века Священная Римская империя над отдельными суверенными государствами. Уровень, соответствующий высшей легитимации, то есть позволяющий найти ответ на эти и другие подобные им вопросы, может быть только чисто духовным уровнем. Но какое место оставляет техника и ее прародительница современная наука не только активному или воинскому, но подлинно духовному мировоззрению? Очевидно, что наука современного типа ведет к полной десакрализации мировоззрения. Единственным ее оправданием является прагматичность, на которую указывает Юнгер, говоря о том, что научные системы являются системами рабочего и нацелены на мобилизацию и господство сил реальности. Но сложно представить себе, чтобы эта наука захотела вернуться к поиску духовного, сакрального или метафизического измерения реальности и признать его главенствующее положение, учитывая, что нынешнее человечество привыкло мыслить мироздание исключительно в терминах современной науки и техники, то есть как нечто неодушевленное. Однако именно это является существенным пунктом; в ином случае весь разговор о «метафизике» останется пустой болтовней.

Кроме того, в процитированном выше отрывке Юнгер говорит о «теологии» крайне обобщенно и даже иносказательно, не упоминая ни одной конкретной положительной религии, а следовательно, исключая также христианство. Более того, в одном месте «Рабочего» он высказывается о нем в том смысле, что духовная ориентация рабочего так же далека от направленности христианской души, как последняя далека от состояния души, свойственного классической античности. Новый человек, выбирая «огненный путь саламандры» и «разрыв пуповины», заложенные в героическом реализме, оказывается в крайне затруднительном положении во всех вопросах, связанных с проблемой смысла и последнего оправдания. Он не может рассчитывать на наследие традиционного мира (многие мотивы которого, как мы видели, хотя и вспоминаются с чувством ностальгии, парадоксальным образом смешиваются с жесточайшим модернизмом новейшего образца), которое позволило бы ему заранее избежать вероятных отступлений и поражений и четко установить качественное ранговое различие между своим правом и правом своих возможных противников. Таким образом, перед типом расстилается духовная пустыня. Его основная проблема состоит в том, чтобы удержать свои позиции и одновременно отыскать приемлемую «теологию», отличную по форме, но не по уровню, от тех, которые были свойственны великим традиционным культурам прошлого.

Если отвлечься от конечных перспектив (которые, тем не менее, следовало бы прояснить с самого начала, поскольку лишь они могут определить различие возможных путей), то следует признать, что теории, выдвинутые Юнгером по поводу современного мира, несомненно, имеют этическую ценность. Юнгеровский рабочий, безусловно, представляет собой более высокий тип по сравнению с тем идеалом человека, который предлагают теории экономического материализма, нацеленные на процветание стадного животного и соответствующее превращение в буржуа даже тех, кто выдвигает лозунг антибуржуазности. Рабочего отличает антигедонистическая и антиэвдемонистическая духовная позиция фронтовика, прошедшего испытание великой войной как позитивно и безлично формирующей силы. Вне всякого сомнения, эти люди, готовые следовать не за тем, кто обещает, но за тем, кто требует, способны к созданию высшей культуры. Если бы подобный человеческий тип сумел взять под свой контроль и обуздать безграничное развитие средств, поставив их на службу достойной цели, это привело бы к реализации другой предпосылки, необходимой для установления нового порядка. Положительной чертой можно считать и требование отобрать существенное, «облегчить багаж», выкинув все признанное лишь пустой, отжившей формой, продолжающей удерживаться в жизни только благодаря предрассудкам и конформизму, и, следовательно, сделать свой выбор в пользу реализма, который ни в коем случае не является синонимом материализма. Наконец, если учесть, какое место в так называемых свободных странах отводят молодежи, которую уместнее назвать не потерянным поколением, в соответствии с привычным выражением (им чересчур часто злоупотребляют), но скорее сокрушенным, раздавленным или травмированным поколением, если задуматься обо всех формах компенсации, возникших в результате пренебрежения сокровенным смыслом существования и жизненными законами, способными упорядочить глубочайшие, стихийные слои бытия; если принять все это во внимание, то принцип «работы» в юнгеровском понимании, то есть в смысле бытия, целиком погруженного в действие, преодолевшего противоречия индивида, нетерпимого к любым формам бегства от действительности и достигшего новой свободой, не имеющей ничего общего с анархией, хотя и прошедшей через нее, заслуживает положительной оценки. Поэтому если в современном мире возникнут тенденции, подобные тем, которые, как казалось Юнгеру, он предугадывал в свое время в отдельных представителях нового поколения — даже если только «как сигнальные флажки, указывающие направление для армий, которые только находятся на подходе», — их, безусловно, можно счесть благоприятным признаком.

Но все вышеперечисленное является лишь первым шагом. Конечная стадия, связанная с проблемой последнего смысла, имеющей специфически духовную природу, о которой мы говорили чуть выше, выглядит трудноразрешимой (по указанным причинам), если только не произойдет какое-либо непредсказуемое событие «сверхъестественного» — в смысле не человеческого — порядка. Действительно, даже в мире рабочего и типа, коренным образом отличающемся от современного материалистического мира, не просматривается возможности для вторжения метафизического, сакрального или трансцендентного (каждый может выбрать определение на свой вкус) измерения, которое способно очистить и возвысить его; самой собой, это вторжение должно иметь экзистенциальный характер, а не быть просто новой теорией или маргинальным верованием.

В пространстве цивилизаций нередко повторяется то, что согласно теории мутаций происходит в биологии: некий непредусмотренный разрыв уровня становится началом развития в новом направлении и новой энтелехии живой органической материи. Юнгер отчасти подразумевал именно эту возможность в своем обращении к доктрине «гештальта»; «гештальта», который не является порождением истории, но сам, своим появлением определяет историю. Эта идея кажется нам вполне приемлемой на высшем, действительно метафизическом уровне, однако при этом не стоит заблуждаться по поводу того, что в данном случае мы имеем дело с простым постулированием некоего условия, время и саму возможность реализации которого сегодня никто не способен предугадать — ибо, объективно рассуждая, уже переход от пассивных, проблематичных, распадающихся форм современного мира техники и количества к активным и законным формам «типа» нам отнюдь не гарантирован.