ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Действительное и кажущееся благо
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Действительное и кажущееся благо
Корни скептического отношения к идее истины уходят в глубокую древность. Античные философы сумели преодолеть эти принципы и опровергнуть их. Не так обстоят дела с пониманием идеи блага.
Скептическое отношение к оценочным суждениям — к правомочности приписывания объектам атрибутов блага и истинности высказываний, содержащих слова «должен» и «не должен», — появилось лишь в философии Нового времени. Несмотря на то что античным философам не приходилось вступать в конфликт с таким проявлением скептицизма, они все-таки оставили нам некоторые подсказки, помогающие провести черту между аспектом блага, содержащим объективную истину, и тем, который полностью связан с субъективными и индивидуальными пристрастиями отдельного человека.
На заре современной мысли великие философы XVII столетия Томас Гоббс и Бенедикт Спиноза[26] выдвинули идею, что «хорошими» мы называем те вещи, которые желаем или которые нам нравятся. Благо не является свойством, присущим всем вещам. Мы просто называем их хорошими, потому что хотим их. Если они вызывали бы у нас отвращение, мы называли бы их плохими.
Так как наши эмоции, а значит, и желание, и отвращение зависят от темперамента, воспитания и предрасположенности, не существует такого объекта, который всеми людьми мог бы быть назван хорошим или плохим. Как и в вопросах истины, когда скептики утверждают: моя правда не обязательно становится вашей правдой, так и в вопросах блага они считают: то, что хорошо для меня, может не быть хорошим для вас.
Чуть более века спустя Дэвид Юм, как мы уже знаем, выпустил в оценочные суждения свою стрелу скептицизма. Он указал, что, базируясь на знании фактов о природе и реальности (настолько полном, насколько мы пожелаем), мы не можем с уверенностью назвать какой-либо объект хорошим и утверждать, что все люди должны желать его. Ни один из тех, кто отождествлял благо с удовольствием или способностью его приносить, так и не смог — ни до, ни после Юма — опровергнуть скептический вызов мыслителя. Напротив, любой следующий постулат на эту тему лишь подтверждал юмовский принцип, поскольку то, что доставляет радость одному человеку, может не приносить удовольствия другому; и, кроме того, благо, отождествленное с положительными эмоциями, присуще не самому объекту, но индивидуальному эмоциональному опыту.
Принцип Юма был поддержан в XX веке мыслителями, чьи имена ассоциируются с доктриной, которая называется «неверифицируемая этика». Под словом этика здесь подразумевается вся сфера моральных суждений о хорошем и плохом, правильном и неправильном, особенно в форме предписаний, что следует или не следует желать и что следует или не следует делать. Определение неверифицируемая означает, что высказывания на тему «как следует» или «не следует» поступать не могут быть истинными или ложными.
Поскольку эти суждения не могут быть истинными или ложными, они называются «неверифицируемыми». Они не принадлежат сфере знания даже в самом смысле этого термина, который предполагает верифицируемость и доказуемость. Изгнанные из области истины, они переходят в сферу вкуса. Эти суждения являются не более чем выражением личных предрасположенностей или предрассудков, полностью зависящих от чувств, импульсов, прихотей и желаний индивидуума.
Если мы зададимся вопросом, почему суждения, что следует и что не следует желать или делать, не могут являться истинными или ложными, ответ потребует от нас понимания того, из чего состоят истина и ложь, впервые сформулированного в Античности, расширенного в XX веке и принятого в неверифицируемой этике. Только высказывания, утверждающие, что что-то существует или не существует, могут быть истинными или ложными: истинными — если они совпадают с действительным положением вещей, ложными — если не совпадают.
Все такие высказывания могут быть охарактеризованы как описания реальности. Утверждения, которые содержат слова «следует» или «не следует», являются предписаниями или запретами, а не описаниями чего-либо. Если наше понимание истинности или ложности рассматривает их как свойства, присущие лишь описаниям, то мы не можем избежать скептического вывода, что директивные высказывания не могут быть истинными или ложными.
Это размышление приводит нас к следующему заключению: лишь при условии расширения нашего понимания истины возможно избежать подобного скептического вывода. Можем ли мы найти другой вид истины, который подходил бы для предписаний и запретов так же, как более знакомый нам вид истины подходит для описания реальной жизни и высказываний о действительных фактах? Как могут суждения о том, что следует или не следует, быть истинными?
Для ответа на этот вопрос нужно вернуться к античной философии — к идеям Платона и Аристотеля. Аристотель, следуя за Платоном, сформулировал концепцию истины, которая является общепринятой в западной традиции, — именно ее взяли на вооружение сторонники неверифицируемой этики, утверждавшие, что только описательные высказывания могут быть истинными или ложными. Но Аристотель не остановился на этом. Понимая, что такой вид истины неприменим к предписывающим высказываниям или приказам (которые он называл «практическими», влияющими на действия человека), он предложил другой, подходящий для практических суждений.
По Аристотелю, этот вид истины состоит в совпадении суждений с правильным желанием, так же как другой вид истины соответствует нашему видению реальности и действительности, которую суждения описывают.
К сожалению, Аристотель не пояснил, что он понимает под «правильным желанием». Поэтому мы попробуем выяснить это сами.
Что такое правильное желание? По-видимому, это желание того, что следует хотеть. Соответственно, неправильное — это желание того, чего не следует.
Что следует желать? Нельзя просто и без оговорок ответить, что нам следует желать того, что хорошо. Мы уже видели, что хорошим является то и только то, что мы желаем, и желаемое всегда хорошо. Согласно свидетельству Платона, Сократ[27] не раз повторял: мы никогда не хотим того, что в этот момент не кажется нам хорошим. Следовательно, нам нужно найти способ отличить благо, которое мы желаем правомерно, от блага, которое мы хотим получить неправомерно.
В этом нам поможет различие, которое Сократ проводит между действительным и кажущимся благом. Он неоднократно напоминает, что благо, которое мы считаем таковым, потому что на самом деле желаем его, не становится от этого настоящим благом. Оно может превратиться — и так часто случается — в свою полную противоположность. То, что кажется нам хорошим в то время, когда мы его желаем, может оказаться для нас плохим спустя некоторое время. Тот факт, что мы что-то хотим, может сделать это для нас хорошим в определенный момент, но не делает это действительно хорошим.
Если благо являлось бы только тем, что кажется нам хорошим, потому что мы сознательно хотим этого, было бы невозможно отличить правильное желание от неправильного. Аристотелева концепция практической правды превратилась бы тогда в ничто. Ее наполняет содержанием только возможность отличить кажущееся благо (которое мы считаем таковым лишь из-за того, что сознательно хотим этого в данный момент) от действительного блага (которого мы должны желать независимо от того, хотим мы его или нет).
Вплоть до этого момента мы, кажется, ходили по кругу. Мы отождествили настоящее благо с тем, чего следует желать. Мы истолковали правильное желание как стремление получить то, чего следует хотеть, то есть настоящее благо. Таким образом, можно сказать, что истина предписывающего или практического суждения, которое говорит нам о том, чего следует желать, заключается в совпадении его с правильным желанием, или, другими словами, предписание истинно, если оно говорит нам, что мы должны желать то, что мы должны желать. То есть не говорит ничего.
Единственный способ выбраться из замкнутого круга заключается в том, чтобы каким-то образом определить понятие действительного блага, не приравнивая его к тому, что нам следует желать. Каким образом это можно сделать? Ответ дает сам Аристотель, обращая наше внимание на фундаментальное различие между типами желаний.
С одной стороны, существуют желания, присущие нашей человеческой натуре, произрастающие из внутренних потребностей и ведущие к их удовлетворению. Это естественные желания, данные нам с рождения. Поскольку они берут начало в самой природе человека, они свойственны всем человеческим существам, так же как черты лица, структура скелета или группа крови. Но они не только есть у всех людей, как свойства, присущие человеческой природе, — они всегда проявляют себя в стремлении человека к удовлетворению, независимо от того, осознаём ли мы их или нет.
С другой стороны, существуют желания, которые каждый человек приобретает в процессе жизни, каждое из них является результатом личного опыта и обусловлено индивидуальным своеобразием характера и обстоятельствами жизни. Следовательно, в отличие от естественных, которые одинаковы для всех людей, приобретенные желания — исключительно индивидуальны, поскольку каждый человек имеет только ему присущие темперамент, опыт и жизненные обстоятельства. Кроме того, в отличие от естественных желаний, которые могут быть или не быть осознанными, мы всегда здраво понимаем, когда приобретенные желания заставляют нас поступать так или иначе.
Самый быстрый и легкий способ показать разницу между двумя типами желаний заключается в терминологическом выборе. Предлагаю для естественных желаний использовать слово нуждаться, а для приобретенных — слово хотеть. Теперь, определившись с терминами, мы готовы перефразировать то, о чем говорилось ранее: все люди нуждаются в одном и том же, но каждый отличается друг от друга в отношении того, чего он хочет.
Выбор точных слов: нуждаться и хотеть — позволяет нам двигаться дальше. Общепринятое понимание слова потребность дает осознание того, что не может быть неправильных или ошибочных нужд. Это просто другой способ сказать следующее: нам никогда не бывает нужным что-то действительно плохое — то, чего следует избегать. Мы поняли, что у нас могут быть неправильные или ошибочные желания. То, чего мы хотим, может быть привлекательным для нас, но не действительно хорошим. В отличие от желаний наши нужды никогда не бывают чрезмерными. Мы можем хотеть всего чересчур много, но то, в чем мы нуждаемся, нам не бывает нужно сверх меры. Очевидно, что мы можем хотеть больше, чем нуждаемся.
Еще об одном, крайне важном. Мы не можем сказать, что нам следует или не следует нуждаться в чем-либо. Слова следует и не следует применимы только к желаниям, но не к нуждам. Это значит, естественные желания, отвечающие нашим врожденным потребностям, относятся к области добровольного принятия решений лишь посредством приобретенных желаний. Другими словами, мы можем хотеть или не хотеть то, в чем нуждаемся. Почти все из нас хотят ненужное и не желают то, что им действительно необходимо.
В этом высказывании содержится суть вопроса. Нам следует хотеть то, что нужно. Мы не должны хотеть того, что ненужно, если это противоречит удовлетворению наших реальных потребностей.
Это различие между нуждами и желаниями позволяет нам отделить действительное благо от кажущегося. Все, что удовлетворяет наши нужды или естественные желания, по-настоящему хорошо для нас. Все, что удовлетворяет наши приобретенные желания, кажется нам хорошим, когда мы осознанно хотим этого. Если мы не только хотим, но и нуждаемся в чем-то, это будет реально для нас хорошим.
Тем не менее, если мы только хотим что-то, но не нуждаемся в нем, оно все же будет для нас хорошим, потому что мы его хотим. Более того, это может оказаться безвредным и безопасным (в том смысле, что оно не мешает получить то, в чем мы нуждаемся) или наоборот (довольно опасным или плохим, если как-то будет мешать нам приобрести то хорошее, которое нам нужно).
Мы не можем ошибаться по поводу собственных желаний. Человек прав, сказав, что он чего-либо хочет. Однако в вопросах собственных потребностей человеку свойственно ошибаться. Дети часто думают или говорят, что им что-то нужно, когда должны были бы сказать, что хотят это. Такую же ошибку допускают и взрослые.
Не ослабляем ли мы свою позицию, когда ошибочно судим о собственных нуждах? Чтобы избежать этого, нам следует довольно точно определить потребности, присущие человеческой природе. Поскольку для их удовлетворения зачастую требуются подходящие жизненные обстоятельства, мы должны определить необходимые внешние условия (например, хорошая окружающая среда необходима для охраны здоровья).
Успех зависит от нашей общей компетентности и понимания человеческой природы в ее взаимосвязи с окружающей средой. Знание этих проблем просто необходимо, если иметь в виду наши общечеловеческие потребности, опираясь на которые мы можем судить, что хорошо буквально для каждого человека. Кроме того, знания нужны, чтобы уверенно определять истинность или ошибочность директивных указаний или запретов. Вспомним слова Аристотеля: предписания истинны, когда они совпадают с правильным желанием.
Наши нужды и представляют собой правильные желания, поскольку то, что удовлетворяет наши естественные потребности, по-настоящему хорошо для нас. Когда мы хотим то, в чем нуждаемся, наши желания также являются правильными.
Поскольку всем людям нужны знания, то предписание, что нужно стремиться к познанию, становится абсолютно истинным. По Аристотелю, человек по природе своей хочет обладать знаниями. Так как приобретенное желание познавать — правильное, потому что состоит в стремлении к тому, что нужно всем, то предписание «вы должны хотеть получать знания и добиваться их» является универсальным и объективно истинным для всего человечества. Утверждение соответствует правильному желанию, которое берет свое начало в естественной потребности.
Полагаю, никто не будет оспаривать потребность человека в знании или справедливость предписания всем добиваться знания. Истинность этого утверждения становится понятна из рассуждения, базирующегося на двух предпосылках.
Первая является категорическим предписанием или приказом: нам следует желать то, что действительно хорошо для нас.
Вторая — это констатация сущности человеческой природы: каждый из нас находит свой путь к самореализации благодаря потребности в знаниях и потенциальной возможности получать их. Другими словами, сущность человеческой природы такова — если мы правы в своих предположениях, — что каждый человек нуждается в знании и это настоящее благо для любого человека.
Следовательно, если предыдущее категорическое предписание истинно и если справедливо высказывание, что человеческая природа нуждается в знаниях, тогда последующий вывод, что каждый человек должен добиваться их, не только следует из этих предпосылок, но и является истинным в силу своего совпадения с категорическим предписанием: мы должны хотеть то, что действительно хорошо для нас (например, то, в чем мы нуждаемся по своей природе).
Правдивость категорического предписания, лежащая в основе каждой части рассуждения, которое привело нас к этому выводу, можно назвать самоочевидной истиной. Любой из вас может убедиться в этом, попытавшись обосновать противоположное мнение и убедившись в невозможности этого.
Вряд ли мы можем не желать того, что действительно хорошо. И хотя мы изначально не имеем представления, что для нас хорошо или плохо, мы уверены: «следует желать» неотделимо от того, что является «по-настоящему хорошим», точно так же как мы знаем, что часть всегда меньше целого.
Мы признаём истину самоочевидной, так как невозможно подумать противоположное.
А что насчет истинности второй предпосылки в рассуждении? Это фактическая предпосылка. Она постулирует сущность природы человека. Как я показал ранее, наблюдение Аристотеля, что желание знать присуще природе человека, не подлежит сомнению. Признавая естественное желание и потребность человека в знании, мы тем самым признаём истинность фактической предпосылки — если не с полной уверенностью, то с высокой долей вероятности. Она не подлежит разумному сомнению. Этого достаточно для наших целей.
Если мы хотим и далее искать аргументы, которые приведут к истинным директивным указаниям, то следует упомянуть другие естественные желания и потребности и сформулировать на их счет точные суждения.
Я уже отмечал, что мы не можем сделать ошибочного утверждения о собственных желаниях, но можем ошибаться, заявляя о своих потребностях. Например, мы говорим в том случае, если нам нужно что-то, о чем следовало бы сказать, что мы этого хотим. Или когда мы не осознаём, что нам нужно то, чего мы не хотим. Такие ошибки могут привести к ложным утверждениям о человеческой природе и, соответственно, неправильным выводам, вытекающим из этих утверждений.
Последствия этого очевидны. Такие предпосылки, используемые в практических рассуждениях, могут привести к тому, что наш вывод будет ложным, потому что заблуждения по поводу бесспорных обстоятельств помешают нам достичь в выводах совпадения с правильным желанием.
Таким образом, для дальнейших исследований требуется понять, позволяет ли нам знание человеческой природы выяснить — не обязательно досконально, но желательно с достаточной долей уверенности, — что является действительным благом, которое удовлетворяет естественные желания и потребности человека. Я рассмотрю этот вопрос в следующей главе, речь в которой пойдет о классификации и иерархии благ.
Чтобы завершить рассмотрение темы, следует добавить еще один комментарий. Ранее я уже отмечал, что Дэвид Юм был прав в том, что, основываясь на нашем знании о реальных обстоятельствах и действительности и только на них, мы не можем прийти к истинному директивному выводу: суждению о том, что следует или не следует делать или желать.
Я не случайно выделил курсивом слова только на них. Именно при этом условии утверждение Юма является верным. Но оно не противоречит тому, что практические и директивные выводы, не полагающиеся только на знание фактов, могут быть вполне корректными.
Рассуждение, приведенное в этой главе, основывается на фактическом знании, но не только на нем. Фактическое знание используется лишь во второй и вполне второстепенной предпосылке, где говорится о сущности человеческой природы, например: человек по своей природе желает получать знания. Вывод, что все должны добиваться знания, базируется не только на этой предпосылке. Он основывается на ней в сочетании с первой и главной предпосылкой — очевидно истинным высказыванием, что мы должны добиваться того, что по-настоящему хорошо для нас.
На этом категорическом предписании базируются все истинные суждения, сделанные при рассмотрении действительного блага, которое нам следует искать. Оно ограничено лишь пределами того, что мы можем узнать с разумной долей уверенности о сущности человеческой природы и о тех желаниях или потребностях, которые вытекают из определения этой сущности.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.