Беседа 5 (дневная) ПУТИ ПРОНИКНОВЕНИЯ В СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЙ

Беседа 5 (дневная)

ПУТИ ПРОНИКНОВЕНИЯ В СУЩНОСТЬ ЯВЛЕНИЙ

Отец. Нам завтра предстоит большой и трудный путь: перевалить через горный хребет, к которому мы подошли.

Сын. Но ведь подниматься в гору трудно. Спускаться же легко.

Отец. Не скажи. Бывает и так, что крутой спуск куда тяжелее подъема. Все зависит от самой дороги. Ведь и в жизни так часто бывает: сначала, пока молод, подъем вверх, а к старости — словно спуск вниз. Так развивается все на свете, все имеет свое начало, свое развитие и свой конец.

Сын. Ты сказал, что все развивается. А разве развитие не то же самое, что движение? Тогда зачем ты употребил другое слово?

Отец. Ты, кажется, уловил какое-то различие между обоими словами: движение и развитие. Я тебе отвечу: да, оба слова обозначают близкие процессы, но между ними есть и нечто общее, и нечто отличное. Всякое развитие есть движение, есть изменение. Но это такое изменение, или движение, которое имеет определенное направление: или от низшего к высшему, и тогда это развитие называют поступательным, прогрессивным — оно совершается как бы вверх, по восходящему пути. Или развитие совершается в противоположном направлении — от высшего к низшему, и тогда его называют регрессивным, совершающимся как бы вниз, по нисходящему пути. Но в том и другом случае оно имеет то или иное направление. И когда я говорил тебе о предстоящем завтра восхождении на гору, то этот отрезок или эту ветвь нашего пути можно уподобить восходящему развитию, а спуск — нисходящему. Это, конечно, только образ, но он хорошо показывает, что развитие всегда имеет тоже две ветви. И жизнь человека, и жизнь звезды. Звезда рождается, зажигается, потом достигает полного своего расцвета, развития, а затем начинает слабеть, постепенно тухнуть и умирать. Сын. А общество?

Отец. И общество тоже. Скажем, капитализм, который господствует во многих странах мира, например в США, Великобритании и Японии. Несколько веков назад, когда он только нарождался, он был прогрессивным, так как шел на смену устаревшему феодальному строю. Молодая буржуазия была тогда революционным классом, и она вступила в битву с феодализмом. На протяжении трех веков — с XVI по XVIII — она дала ему три великие битвы, известные в истории как крестьянские войны начала XVI века в Средней Европе, особенно в Германии, затем как Английская буржуазная революция середины XVII века и, наконец, как Великая французская революция конца XVIII века, которые привели к свержению феодализма и утверждению капитализма. После этого победивший капитализм развивался в течение почти всего XIX века по восходящему пути, пока не достиг своей последней ступени — империализма. С тех пор в нем все сильнее стали проявляться такие черты, которые показывают, что капитализм исчерпал себя как прогрессивный строй общества, и хотя он еще силен, но в целом его развитие в XX веке все больше идет к закату, становится нисходящим. Об этом свидетельствуют две страшных мировых войны, в которые ввергал он все человечество на протяжении первой половины нашего века. Об этом же говорит крушение мировой колониальной системы. И особенно об этом говорит появление все большего числа социалистических стран, где капитализм уничтожен и установлен новый строй общества, свободный от язв и пороков капитализма. Как видишь, и здесь те же две ветви развития — сначала восходящая до полного расцвета, а потом нисходящая, которая завершается гибелью и переходом к более высокой, более совершенной форме развивающегося. предмета. Все, что рождено, достойно гибели, говорили мудрецы и поэты.

Сын. И наши мысли? Разве они также осуждены на упадок и гибель?

Отец. Конечно. Возьми наши знания, наши теории, всю науку. В них происходят те же процессы. По мере развития наших знаний, всей науки вообще, одни теории рождаются и развиваются, другие падают и умирают, уходят со сцены. Напомню тебе судьбу теории флогистона, о которой я уже говорил. Она возникла в химии на рубеже XVII и XVIII веков. Согласно этой теории при горении из горящего тела вырывается скрытое в нем до тех пор таинственное вещество — флогистон, или «материя огня». Взгляни на костер: ты действительно видишь, как из горящего куска дерева словно вырывается яркое горячее пламя. Хотя эта теория была неверной, но она впервые позволила объединить, связать между собой и объяснить с одной точки зрения все важнейшие химические явления, известные тогда ученым: горение, окисление, восстановление. Но после того как она достигла своего расцвета, в третьей четверти XVIII века для нее стали возникать все новые и новые трудности. Самой серьезной из них был факт, что продукты горения, образовавшиеся после того, как из тела ушел мифический флогистон, весят не меньше, а больше, нежели тело весило до горения. Получалось так, что из тела уходит флогистон, но вес не уменьшается, а прибавляется. И вот в конце XVIII века под влиянием возраставших трудностей теория флогистона была разрушена, свергнута, и на ее месте утвердилась новая, прямо противоположная ей теория. Вот видишь, и в развитии наших мыслей и теорий те же две ветви: сначала восходящая, потом нисходящая.

Сын. Но если так, то, значит, развитие всего человечества и всей науки направлено в конце концов к гибели и смерти. Если так, то ведь это очень грустно и непонятно: зачем мы живем, учимся, ищем истину, познаем мир? Неужели только для того, чтобы умереть и утерять приобретенное нами с таким трудом знание?

Отец. Ты не обратил, должно быть, внимания на одну очень важную сторону вопроса: ведь я тебе не говорил, что вместе с капитализмом все человечество идет к гибели. Я говорил, что капитализм идет к гибели и неминуемо погибнет, но что ему на смену идет новый, прогрессивный строй общества — социализм, как первая ступень коммунизма. Значит, гибель капитализма вовсе не означает гибель всего человечества, а как раз наоборот — означает, что снимаются преграды для дальнейшего его прогрессивного развития. Точно так же с падением теории флогистона химия как наука не только не погибла, а как раз напротив — получила возможность для своего дальнейшего быстрого и бурного прогрессивного развития, так как устаревшая, мешавшая движению вперед теория сменилась новой, более правильной теорией.

Сын. Но если наука развивается в целом все время прогрессивно, то куда же тогда направлено это ее развитие?

Отец. Подожди немного, не спеши со своими вопросами. Я попробую заставить тебя самого ответить на твой вопрос. Видишь, вдалеке горит огонь? Это какой- то дом в горах. Завтра утром мы к нему подойдем, когда будем подниматься на гору. Что ты сначала увидишь, когда подойдешь к нему?

Сын. Ты же это знаешь. Я увижу то, что снаружи дома — его стены, дверь, окна, крышу. Отец. Верно. Но сможешь ли ты, увидев дом снаружи, сказать, что это за дом?

Сын. Конечно, нет. Для этого нужно войти в дом и познакомиться с ним изнутри, узнать, что в нем находится. Неужели ты хочешь сказать, что таким путем идет и процесс познания?

Отец. Ты догадался, мой мальчик. Именно это я и думал, и хотел бы, чтобы ты сам мне это сказал. И еще одно: ведь иногда далеко не так просто войти в дои. Надо найти дверь и надо в нее постучаться, чтобы двери открылись. Если ты начнешь вдруг стучать изо всей силы, то тебе могут не открыть их. И надо уметь объяснить, кто ты и что ты ищешь. В науке точно так же надо найти дверь в тайны природы и уметь постучаться в эту дверь, и тогда она перед тобой раскроется. Если же ты будешь ломиться без соображения и умения, то можешь остаться ни с чем.

Сын. А если продолжить такое сравнение науки с проникновением в дом, то как можно было бы пояснить путь поисков и нахождения истины?

Отец. Все дело в том, что сама наука возникает потому, что самая важная сторона вещей и явлений — их суть, сущность — спрятана от взора человека где-то внутри их. Карл Маркс сказал так, что если бы сущность вещей лежала как камень на дороге, то не потребовалось бы никакой науки. А так как эту сущность надо искать, то и нужна для этого наука. Этим объясняется и самый ход развития науки. Когда человек приступает к изучению какой-либо вещи, то он сначала видит ее снаружи, какой она выглядит сама по себе, как та змея, на которую ты сегодня чуть не наступил. Но ведь просто глядя на вещь, нельзя узнать, что она собой представляет. Такое непосредственное знание мало что дает. Нужно обязательно испытать различным образом эту вещь, заглянуть внутрь ее, проникнуть в нее самое, узнать, что скрыто за ее наружностью. Это значит — раскрыть ее внутреннюю сущность, ее связи и опосредования. Поэтому такое знание будет опосредованным. Оно особенно нужно тогда, когда хотят использовать изучаемую вещь на практике, для каких-либо своих целей. Скажем, возможно, что в малых дозах яд той змеи, которую мы видели, обладает лечебными свойствами. Но сразу этого не видно. Надо изучить его действие, исследовать его состав и т. д. Понял, мой друг?

Сын. Да, и может быть, это потому, что ты заставил меня самого дойти до этого, когда подсказал сравнение с домом?

Отец. Но ведь это далеко еще не все, мы только начали разбирать вопрос о том, в каком направлении движется, развивается наука, научное познание, и нашли, что она идет от явлений к сущности, если сказать коротко. Это значит, что сначала познаются явления, которые видны непосредственно, а затем наша мысль движется в глубь этих явлений, раскрывает их невидимую для нас сразу сущность.

Сын. Ну а когда это сделано, дальше уже двигаться науке некуда? Значит, остановка, конец?

Отец. Вовсе нет. В этом движении науки нет никакого конца, потому что за каждой сущностью, до которой наука дошла, скрывается другая, еще более глубокая сущность, и так без конца и края. К примеру, возьмем в руки матрешку. Раскроешь ее — внутри такая же матрешка, только поменьше. Вынешь ее, раскроешь, а внутри ее еще другая матрешка. Раскроешь и эту — внутри такая же матрешка, только еще меньше. И так каждый раз все новую и новую матрешку находишь. Вот и сущность вещей получается как нечто на это похожее, но только, конечно, не так легко, быстро и просто: за сущностью первого порядка следует сущность второго порядка, за ней — третьего порядка и так без конца. А у матрешек рано или поздно наступит конец: самая крохотная из них будет последней и уже не раскрывается. Но ты можешь себе представить, что и она раскроется и за ней следующая и т. д., и тогда получится, как говорят, модель проникновения науки в сущность вещей и явлений. Так двигается наука, переходя от явного к тайному, от известного к неизвестному, от явлений к сущности и от сущности менее глубокой к сущности все более и более глубокой.

Сын. Но ведь и тут будет когда-то конец, когда дойдет до самых первых кирпичей всего мироздания?

Отец. В том-то и дело, что никаких таких кирпичей не существует, что все это выдумки людей, которые хотят видеть всюду какой-то конец. Потому что им тогда самим легче представить мир. Но мир ведь не должен быть обязательно таким, чтобы людям легче было его себе представлять. Однажды путешественник увидел жирафа, и так как он не думал, что у животного могла быть такая длинная шея, то воскликнул: «Этого не может быть!» Вот ты смеешься сейчас над ним, но ведь те, кто ищет всюду конец, не понимая, что такое бесконечность материи, то есть бесконечность сущности вещей и явлений, поступают точно так же: столкнувшись с бесконечностью мира, они говорят: «Этого не может быть». Сын. Приведи, пожалуйста, какой-нибудь самый простой случай бесконечности.

Отец. Можешь ты придумать и написать самое большое целое число? Допустим, ты цифрами исписал всю Землю и весь путь от Земли до Луны, до Солнца, до звезд. А я тебе скажу: прибавь к этому твоему числу единицу! И оно станет на единицу больше. И так до бесконечности.

Сын. Это мне понятно. Но тут не было материи, а только числа.

Отец. Хорошо, возьмем материю. Раньше, еще в древности, мудрецы говорили, что все тела состоят из последних неделимых частиц материи — из атомов, «атом» и значит по-гречески «неделимый». Их искали очень долго, более 2 тысяч лет. В XVII веке и в физике, и в химии, и в философии много говорили и писали об атомах, но никак не могли точно узнать, какими свойствами они обладают, а без этого нельзя было обнаружить их. В XVIII веке к их открытию близко подошел великий русский ученый Михаил Ломоносов. Но только в самом начале XIX века английский химик Джон Дальтон нашел главное по тем временам свойство атомов — их атомный вес. Идея атома из догадки превратилась в научно обоснованное понятие. Это было открытие сущности или строения материи первого порядка. Почти сто лет спустя было найдено, что атом делим, разрушаем и сам обладает сложным строением, похожим на маленькую солнечную систему: внутри его тяжелое ядро, несущее положительный электрический заряд, а вокруг него вращаются легкие электроны, заряженные отрицательно. Это была уже сущность второго порядка. Потом оказалось, что электрон — это не просто маленький шарик, как думали ученые до тех пор, а очень необычное образование — одновременно и шарик и волна; причем движется он вокруг ядра не как Луна вокруг Земли, а скорее как размытое облако вокруг Земли, облако, у которого нет резких краев. Это была уже сущность третьего порядка. Но и на этом наука не остановилась, а пошла дальше. Само центральное ядро в атоме оказалось сложным, способным распадаться и выбрасывать из себя более простые частицы материи, как это мы видим при его радиоактивном распаде. Оказалось, что оно состоит из тяжелых частиц, часть из которых заряжена положительно (протоны), а часть не несет никакого электрического заряда (нейтроны). Это уже будет сущность четвертого порядка. Но и на этом наука не остановилась. Сейчас она ищет ответ на то, как из этих частиц построено ядро, и пытается проникнуть еще дальше в глубь самих этих частиц, которые называются элементарными физическими частицами и к которым принадлежат протон, нейтрон, электрон и многие другие. Оказалось, что и эти частицы тоже являются сложными и обладают какой-то очень своеобразной внутренней структурой, похожей на то, как на одну одежду сверху надевают другую. Некоторые же физики предполагают, что элементарные частицы сами состоят из других, еще неизвестных, еще более элементарных частиц — кварков. Значит, это будет уже сущность пятого порядка. Итак, меньше чем за двести лет наука прошла как бы четыре ступени в глубь строения материи, достигнув сейчас той ступени, которая соответствует сущности пятого порядка. Из них три ступени пройдены за последние восемь-десять лет — вот как убыстряется ход развития науки. А ведь за следующие восемьдесят лет, надо думать, наука пройдет еще больший путь, а затем — еще и еще больший, так что она еще при твоей жизни успеет сделать не меньше, а наверное, больше всего того, что она сделала за все предшествующее время. И одна ступень проникновения в сущность материи, ее вещей и явлений будет следовать за другой, как за атомом следовало ядро и электронная оболочка, за ядром — нуклоны (протон и нейтрон), за ними — еще более простые образования материи (кварки) и так без конца. Сын. Скажи, отец, а с помощью каких методов науке удается так глубоко проникать в глубь материи? Отец. Конечно, у каждой отдельной науки есть свой собственный, только ей присущий метод исследования. Но если отвлечься от этих особенностей каждого такого метода, то можно сказать, что общим для всех таких методов является их аналитический и вместе с тем синтетический характер.

Сын. Но ведь анализ есть разложение, а синтез — соединение. Как же можно одновременно и разлагать и соединять?

Отец. Это тоже образец живой диалектики, которая берет прямые противоположности в их связи между собой, в их единстве. Когда ты что-нибудь разделяешь на части, то ведь надо уметь проверить, правильно ли ты разделил, действительно ли ты выделил из целого его части. А как это проверить? Раньше алхимики думали, что при горении тело распадается на свои части. Посмотри на наш костер: ты видишь пламя. Это, говорили алхимики, выделяется горючее начало — «серная субстанция». Позже именно из этого представления возникло понятие флогистона. Еще ты видишь дым. Это, говорили они, «ртутная субстанция» — летучее начало. А остается зола — солевое начало. Вот и получалось, что все тела состоят будто бы из этих трех начал. Верно ли это было?

Сын. Конечно, нет. Тела состоят совсем из других начал — из химических элементов.

Отец. Правильно. Но как это проверить и доказать?.. Ты молчишь, потому что еще не догадался, каким путем шла наука. А шла она так, что каждый шаг анализа проверяла синтезом. Например, в XVII веке английский физик и химик Роберт Бойль говорил: если три начала алхимиков являются действительно составными частями всех тел, то хотя бы одно тело можно было бы обратно составить, или синтезировать, из этих трех начал. Но ведь никому еще ни разу не удалось получить сгоревшее дерево обратно из огня, дыма и золы. Значит, они не суть его составные части. Когда сто лет спустя после Бойля химики открыли газы водород и кислород, то оказалось, что вода может быть разложена на них путем анализа и может быть из них же получена обратно путем синтеза. Значит, оба эти вещества — водород и кислород — являются действительно составными ее частями. Вот и получается в итоге, что наука берет вместе, в их единстве такие противоположности, как анализ и синтез.

Сын. Кажется, я начинаю понимать, когда я разлагаю, анализирую, я должен делать это так, чтобы из полученных частей я мог бы обратно собрать, синтезировать целое. Правильно?

Отец. Совершенно верно. В этом весь секрет, но он иногда очень долго и трудно раскрывается. Вообще, надо тебе сказать, что диалектику понять не так-то просто, потому что в основе ее лежит учение о противоречии. В самом деле, разве не противоречиво, что для того, чтобы познать целое, надо его обязательно разрушить, разделить на части? И так на каждом шагу. Вот ты не можешь узнать то, что движется, если не остановишь это. Если что-то завязано в узел, то, чтобы узнать, что это такое, его непременно надо развязать. А можно ли было узнать живое, если бы оно оставалось все время живым? Нет, конечно. Живое надо было убить, умертвить, распотрошить, чтобы узнать, как оно живет, дышит, двигается, питается, размножается. Поэтому одной из первых возникла среди естественных наук анатомия — растений, животных и человека. Вот и выходит, что наука двигалась через противоречие; чтобы узнать движущееся, она прерывала, останавливала, то есть уничтожала движение; чтобы узнать целое, делила его на части, то есть опять-таки уничтожала его, чтобы узнать живое, убивала его. Без этого наука не могла бы узнать движущегося, целого, живого. Это ведь похоже на то, как ты, чтобы лучше прыгнуть вперед, сначала для разбега отступаешь назад. В науке то же самое: чтобы вернее попасть в цель — познать изучаемый предмет, — она сначала как бы отходит от него и уже потом делает прыжок вперед.

Сын. Да, как я теперь вижу, диалектика — вещь хитрая. Но уже много времени, отец, давай отдохнем: ведь нам предстоит сегодня еще большой и трудный путь.