II. Бессознательное в дзен-буддизме

II. Бессознательное в дзен-буддизме

То, что я понимаю под «бессознательным», может отличаться от психоаналитической трактовки этого понятия, а потому я должен прояснить мою позицию. Прежде всего, каков мой подход к бессознательному? Если я вообще использую этот термин, то в этом случае «бессознательное» у меня «метанаучно» или «донаучно». Все вы — ученые, а я — человек дзен, и мой подход «донаучен», а иной раз, боюсь, и «антинаучен». Термин «антинаучный» может быть не самым удачным, но он выражает то, что я имею в виду. Понятие «метанаучный», быть может, тоже неплохое выражение точки зрения дзен по этому поводу в тех условиях, когда наука или интеллектуализация на какое-то время заняли все поле исследований о человеке; дзен требует, чтобы мы, перед тем как безусловно признать власть науки над всей человеческой деятельностью, остановились, поразмыслили и посмотрели — все ли так, как должно быть.

Научный метод исследования реальности представляет собой взгляд на объект с так называемой объективной точки зрения. Например, этот цветок на столе является объектом научного исследования. Ученые подвергнут его самым разным аналитическим процедурам — ботаническим, химическим, физическим и т. д. Затем они нам расскажут, что именно каждый из них обнаружил в цветке, рассматривая его под своим углом зрения, а затем скажут, что более о нем нечего говорить, пока нечто новое не будет обнаружено по ходу других исследований.

Таким образом, главной отличительной характеристикой научного подхода к реальности является дескрипция объекта, разговор о нем, хождение вокруг него, уловление всего того, что привлекает наш интеллект, а затем отделение уловленного от самого объекта. Когда мы завершили все эти процедуры, настает время синтеза таких аналитически сформулированных абстракций. Конечный результат синтеза принимается за сам объект.

Тем не менее остается вопрос: «А был ли весь объект целиком уловлен в эту сеть?» Я бы сказал: «Никоим образом!» Потому что поймали мы в нее сумму абстракций, а не сам объект. Для практически-утилитарных целей всех этих так называемых научных формул более чем достаточно. Но объект в них не помещается. Приподняв сеть, мы обнаруживаем, что чему-то удалось ускользнуть сквозь ее тонкие ячейки.

Имеется другой путь к реальности, который предшествует науке либо приходит после нее. Его я называю подходом дзен.

Подход дзен заключается в том, чтобы прямо войти в сам объект и увидеть его как бы изнутри. Познать цветок — значит стать цветком, быть им, цвести, как он, радуясь солнечному свету и дождю. Если это произошло, то цветок говорит со мною, а я знаю все его тайны, радости и страдания — все биение его жизни. И не только это. Вместе с моим «познанием» цветка я узнаю все тайны вселенной, включая и тайны моего собственного Я. Ранее они все время ускользали от моего преследующего взора, поскольку я разрывался надвое — на преследователя и добычу, на объект и тень. Нет ничего удивительного в том, что я никогда не улавливал моего Я, хотя сколь утомительной была эта игра!

Зная цветок, я знаю теперь мою Самость, мое Я. Утратив себя в цветке, я знаю и себя, и цветок.

Я называю такой подход к реальности путем дзен — путем донаучным, метанаучным или даже антинаучным.

Этот путь познания или видения реальности может быть также назван волевым или творческим. Если научный метод убивает объект, а затем, рассекая тело на части и собирая их обратно, тщетно пытается воспроизвести это изначально живое тело, то путь дзен принимает жизнь такой, как она есть. Он не разрывает живое на куски, чтобы затем связать их и восстановить жизнь с помощью интеллекта — абстрактного склеивания обломков. Путь дзен сохраняет жизнь как жизнь: ее не затрагивает нож хирурга. Поэт дзен восклицает:

Она остается в своей природной красе,

Не тронута ее кожа,

Кости ее на своем месте,

Нет нужды в красках, пудрах и румянах,

Она является собой, не больше и не меньше.

Как это прекрасно!

Науки имеют дела с абстракциями, в них нет деятельности. Дзен погружает нас в источник творчества и пьет ту жизнь, которая из него проистекает. Этим источником дзен является бессознательное. Цветок сам себя не осознает. Это я пробуждаю его из бессознательности. Теннисон это упускает, сорвав цветок с потрескавшейся стены. Басе владеет цветком, когда видит скромно цветущую «пастушью сумку» у дикой изгороди. Я не могу сказать, где находится бессознательное. Во мне ли оно, в цветке ли? Может быть, когда я спрашиваю «где?» — оно как раз нигде. Если так, то я в нем молча пребываю.

Ученый убивает, художник пытается воссоздать. Он знает, что реальности не достичь посредством расчленения. Поэтому он использует холст, кисти и краски, стремится творить из своего бессознательного. Когда это бессознательное искренне и по-настоящему отождествляется с Космическим Бессознательным, тогда творения художника подлинны. Он действительно создал нечто; его произведение не является копией чего бы то ни было; оно существует по собственному праву. Он рисует цветок, который, если он произрастает из его бессознательного, представляет собой новый цветок, а не подражание природе.

Настоятель одного дзен-буддистского монастыря пожелал, чтобы потолок зала Дхармы был украшен изображением дракона. Известного художника попросили выполнить работу. Он принял предложение, но пожаловался, что никогда не видел настоящего дракона — если таковые вообще существуют. Настоятель сказал ему: «Ничего, что ты не видел этого существа. Стань им, превратись в него и рисуй. Не старайся следовать условным канонам». Художник спросил: «Как же мне стать драконом?» Настоятель отвечал: «Иди в свою комнату и сосредоточь на нем свой ум. Придет время, когда ты почувствуешь, что должен его нарисовать. Это и будет миг твоего превращения в дракона, и тот потребует, чтобы ты дал ему форму».

Художник последовал совету настоятеля и через несколько месяцев напряженных усилий обрел уверенность в себе, поскольку из собственного бессознательного увидел себя драконом. Результатом является тот дракон, которого мы и сегодня видим на потолке зала Дхармы в Миошинджи (Киото).

В связи с этим мне вспоминается другая история — о встрече дракона с китайским художником.

Один художник хотел нарисовать дракона, но так как он его никогда не видел воочию, то жаждал получишь возможность посмотреть на него. И однажды настоящий дракон заглянул к нему в окно и сказал: «Вот и я, рисуй!» Художник был так потрясен, так испуган неожиданным, гостем, что не смог его внимательно рассмотреть. Картины с драконом он так и не создал.

Видения недостаточно. Художник должен войти в вещь, почувствовать ее изнутри и жить ее жизнью. Говорят, что Торо был лучшим натуралистом, чем профессиональные ученые. Так же как и Гёте. Торо и Гёте знали природу уже потому, что были способны жить ею. Ученые подходят к ней объективно, то есть поверхностно. «Я и ты» — звучит это привычно, но в действительности мы даже не можем так сказать: стоит нам произнести это, и Я уже есть Ты, а Ты есть Я. Дуализм удерживается лишь в том случае, если его подпирает нечто недвойственное.

Наука произрастает из дуализма, а потому сциентисты стремятся свести все к количественным измерениям. Для этой цели они изобретают всякого рода механические приборы. Технология — таков лейтмотив современной культуры. Все неквантифицируемое отвергается как ненаучное или донаучное. Сциентисты выдвигают набор правил, и все то, что ускользает от них, откладывается в сторону, поскольку не принадлежит полю их исследования. Какими бы мелкими ни были ячейки сети, пока есть сеть, имеется и то, что сквозь нее ускользает, а именно то, что не может быть каким-либо образом измерено. Числа уходят в бесконечность, и однажды науки признаются в собственной неспособности заманить реальность в свою сеть. Бессознательное лежит за пределами поля научных исследований. Поэтому ученые могут лишь указывать на его существование. Для науки достаточно и этого.

Бессознательное есть нечто, что нужно чувствовать, причем не в обыденном, но в первичном, фундаментальном смысле слова. Это требует разъяснения. Когда мы говорим: «Я чувствую, что стол твердый» или «я чувствую холод», подобные чувства относятся к области ощущений, отличаемых от других, — того, что мы слышим или видим. Когда мы говорим: «Я чувствую себя одиноким» или «я чувствую восхищение», то речь идет о более общих, целостных, внутренних чувствах, но принадлежат они все еще релятивному сознанию. Но чувство бессознательного является куда более фундаментальным и первичным, указывающим на века «невинности», когда еще не свершилось пробуждение сознания из хаотической (или полагаемой таковою) Природы. На деле Природа не хаотична, поскольку ничто хаотичное не может само по себе существовать. Это просто имя, данное тому царству, которое отвергает измерение обычными рационалистическими средствами. Возникающее из этого хаоса сознание поверхностно, оно затрагивает лишь один край реальности. Наше сознание есть лишь малюсенький островок, плавающий в океане, отекающем Землю. Но только посредством этой малой части почвы под ногами мы способны бросить взгляд на само неохватное бессознательное. Мы можем лишь почувствовать его, но и это уже немало, ибо через него мы узнаём о том, что наше фрагментарное существование обретает всю свою значимость, а потому мы уверяемся, что живем не зря. Наука, по определению, не дает нам чувства полной безопасности, того бесстрашия, что произрастает из нашего чувства бессознательного.

Не все мы можем сделаться учеными, да никто от всех этого не ждет. Но все мы от природы можем быть художниками, конечно, не специализированными — живописцами, скульпторами, музыкантами, поэтами и т. д., — но художниками жизни. Эта профессия «художник жизни» — может показаться новой и странной, но фактически все мы рождаемся художниками, не ведая этого. Многим из нас не удается стать художниками жизни, а в итоге мы переворачиваем нашу жизнь вверх дном, а потом спрашиваем: «В чем смысл жизни?», «Разве перед нами не слепое ничто?», «Прожив 75 или даже 90 лет — куда мы уходим? Никто этого не знает!» и т. д. и т. п. Я слышал, что из-за этого большинство сегодняшних мужчин и женщин делаются невротиками и психотиками. Человек дзен может сказать им, что все они позабыли о том, что были рождены художниками, творцами жизни. Стоит им осознать этот факт, и они излечатся от неврозов, психозов и прочих затруднений, какими бы именами они ни назывались.

2

Что подразумевается под «художником жизни»? Как известно, любой художник пользуется для самовыражения теми или иными инструментами, он в той или другой форме демонстрирует свое творчество. Скульптору нужны камень, дерево или глина, резец и прочие инструменты для воплощения своих идей в материале. Художнику жизни хватает себя самого. Все материалы, все инструменты, все требуемое техническое мастерство даны ему с рождения, возможно, даже до того, как его произвели на свет родители. Вы можете сказать, что это звучит необычно, странно. Но стоит немного подумать, и вы поймете, что я имел в виду. А если не поймете, то скажу еще яснее: наше физическое тело — это материал, соответствующий холсту живописца, дереву, камню или глине скульптора, скрипке или флейте музыканта, голосовым связкам певца. А все телесное — руки, ноги, туловище, голова, внутренности, нервы, клетки, мысли, чувства, ощущения, все то, что составляет целостную личность, — есть одновременно материал и инструмент, из которого и посредством которого личность своим творческим гением преобразует все это в поведение, во все формы действия, в саму жизнь. Жизнь отображает тогда каждый образ, созданный из неисчерпаемого источника бессознательного. Каждое деяние человека является оригинальным, творческим, выражает его живую личность. Тут нет места условностям, конформизму, подавленной мотивации. Индивид движется по собственному хотению. Его поведение подобно тому ветру, который веет там, где хочет. У него нет Я, заключенного в клетку фрагментарного, ограниченного и изолированного эгоцентрического существования. Человек вышел из этой тюрьмы. Один из великих наставников дзен Танской династии говорит: «Человек, который стал наставником самому себе, где бы он ни находился, действует в согласии с собою». Такого человека я называю истинным художником жизни.

Его Я соприкасается с бессознательным — источником конечных возможностей. Он «не в своем уме». Св. Августин говорит: «Возлюби Бога и делай что хочешь». Это согласуется со стихотворением Бунана, наставника дзен XVII века:

Пока ты жив,

Будь мертвецом,

Совершенно мертвым;

Делай что хочешь,

И все хорошо.

Любить Бога — значит не иметь Я, быть не в своем уме, «стать мертвецом», освободиться от ограниченных побуждений сознания. Говоря «Доброе утро!», такой человек не преследует никаких собственнических интересов. К нему обращаются, он отвечает. Он голоден, и он ест. Внешне он — просто естественный человек, вышедший прямо из природы, не отягощенный всякими сложными идеологиями человека современной цивилизации. Но как богата его внутренняя жизнь! Она непосредственно соучаствует в великом бессознательном.

Не знаю, правильно ли называть такое бессознательное Космическим Бессознательным. Причина, по которой я бы так его назвал, состоит в том, что относительное поле сознания (как мы его обычно называем) уходит куда-то в неведомое. Стоит нам однажды осознать это неведомое, и оно входит в обычное сознание и наводит порядок во всех тех сложностях, которые нас больше или меньше мучили. Неведомое соотносится с нашим умом, а потому в какой-то степени неведомое и ум должны обладать общей природой и поддерживать молчаливое общение друг с другом. Мы видим поэтому, что наше ограниченное сознание — в известных нам границах — ведет нас ко всякого рода беспокойству, страху, непостоянству. Но стоит нам постичь, что наше сознание проистекает из чего-то нам известного, но данного иначе, чем нам даны относительные вещи, из чего-то внутренне с нами связанного, и мы освобождаемся от всякого напряжения. Мы оказываемся в покое и мире с самими собой, с миром вообще. Мы назвали это неведомое Космическим Бессознательным, или истоком бесконечного творчества, поскольку не одни художники всех родов искусства черпают из него вдохновение, но и все мы, обыкновенные люди, способны превратить нашу жизнь в подлинное искусство, каждый в соответствии со своей одаренностью.

Следующий рассказ может в какой-то мере проиллюстрировать то, что я подразумеваю под преображением нашей повседневной жизни в некое искусство.

Дого, живший в VIII веке, был великим наставником дзен времен Ганской династии. У него был молодой ученик, желавший обучиться дзен. Долгое время он пребывал у наставника, но никакой учебы не происходило. Однажды он приблизился к наставнику и сказал: «Я был при вас уже немало времени, но не выслушал ни одного поучения. Почему так? Будьте добры, дайте мне совет». Наставник ответил: «Почему! Я учил тебя дзен с того самого момента, как ты пришел ко мне». Ученик запротестовал: «Пожалуйста, скажите, в чем заключалось это учение!» — «Когда пал видел меня по утрам, ты приветствовал меня, и я отвечал тебе. Когда приносили завтрак, я благодарно принимал его. Разве тем самым я не указывал на сущность ума?» Услыхав это, ученик опустил голову, погрузившись в расшифровку значения слов наставника. Тогда наставник сказал ему: «Стоит начать об этом думать, и его уже нет. Ты должен видеть это непосредственно, без рассуждений, без колебаний». Говорят, это пробудило ученика к пониманию истины дзен.

В самой малой своей части истина дзен состоит в том, что скучную, монотонную, банальную жизнь без вдохновения она превращает в искусство, исполненное настоящего внутреннего творчества.

Это предшествует научному исследованию реальности и не улавливается сетью научно сконструированного аппарата.

Бессознательное в том смысле, которое придает ему дзен, конечно, представляет собой нечто таинственное, неведомое, а потому ненаучное или донаучное. Но это не значит, что оно лежит за пределами доступного сознанию, словно мы с ним вообще не имеем дела. На деле оно представляет собой самое близкое нам, интимное, и уже в силу такой интимности трудноуловимо, подобно тому как глаз не видит себя самого. Поэтому осознание бессознательного требует специальной тренировки ума.

Этиологически сознание пробудилось некогда из бессознательного в процессе эволюции. Природа действует бессознательно, из нее вышел человек. Сознание — это скачок, но скачок не означает разрыва связей в физическом смысле. Ибо сознание пребывает в постоянном и ненарушимом общении с бессознательным. Без второго не могло бы работать и первое — сознание утратило бы основу своих действий. Вот почему дзен говорит, что Дао есть «повседневный ум каждого». Под Дао дзен подразумевает бессознательное, которое все время работает в нашем сознании. Следующее мондо (вопрос и ответ) может помочь нам понять что-то в бессознательном в дзен.

Когда монах спросил наставника, что означает «повседневный ум каждого», тот ответил: «Когда я голоден, ем, когда устал, сплю».

Уверен, что вы спросите: «Если это и есть бессознательное, о котором представители дзен говорят как о чем-то в высшей степени таинственном и наделенном величайшей ценностью для преображения человеческой жизни, то тут нельзя не усомниться. Все эти „бессознательные“ действия издавна относятся к области инстинктивного и рефлекторного в сознании, соответствуя принципу экономии умственной деятельности. Мы хотели бы увидеть, как бессознательное связано с более высокими функциями ума, особенно там, где это — как в случае искусства владения мечом — связано с долгими годами напряженной тренировки. Что же касается рефлекторных актов, вроде еды, питья, сна и т. п., то их мы разделяем с низшими животными и с детьми. Конечно же дзен не может их оценивать как цель вполне зрелого человека в поисках смысла жизни».

Посмотрим, есть ли разница между «инстинктивным» бессознательным и высотами «тренированного» бессознательного.

Банкей, один из великих современных японских наставников дзен, выдвинул учение о Нерожденном. Чтобы продемонстрировать эту идею, он указывал на факты нашего повседневного опыта, такие, как слушание птиц, любование распускающимся цветком и т. п. Он говорил, что все это свершается благодаря присутствию в нас Нерожденного. Чем бы ни было сатори[4], оно должно основываться на этом и никаком ином опыте, говорил Банкей в заключение.

Для поверхностного взгляда это кажется отождествлением области наших чувств и высшего метафизического Нерожденного. В известном смысле такое отождествление истинно, в другом смысле оно ложно. Ибо Нерожденное Банкея является корнем всех вещей, включая в себя не только область чувств нашего повседневного опыта, но и тотальность всех реальностей прошлого, настоящего и будущего, заполняя целиком весь космос. Наш «повседневный ум», ежедневный опыт, инстинктивные действия сами по себе не имеют особой ценности или значения. Они обретают их лишь в соотнесенности с Нерожденным, или тем, что я называю Космическим Бессознательным. Ибо Нерожденное является первоисточником всех творческих возможностей. А потому, когда мы едим, на деле едим не мы, но Нерожденное, когда мы устало засыпаем, спим не мы, но Нерожденное.

Пока бессознательное инстинктивно, оно не выходит за пределы того, что наличествует у животных или детей. Бессознательное зрелого человека таким быть не может. У него — тренированное бессознательное, в которое входит весь его сознательный опыт с раннего детства, составляющий все его бытие. Поэтому в случае мастера меча техническое умение, наряду с полным сознанием ситуации, коренится в глубинах тренированного бессознательного. Оно играет огромную роль, меч как бы наделен собственной душой.

Это можно сказать иначе: бессознательное, относимое к области чувств, является итогом длительного процесса эволюции космической жизни. Им в равной мере наделены животные и дети. Но вместе с интеллектуальным развитием, по мере нашего взросления, область чувств захватывается интеллектом, что ведет к утрате наивности чувственного опыта. Когда мы улыбаемся, это не просто улыбка — к ней добавляется кое-что другое. Мы едим не так, как в детстве: к питанию примешивается интеллектуализация. Понятно, что такое вторжение интеллекта или смешение с ним заражает простые биологические действия эгоцентрическим интересом. Это означает, что в бессознательное вторгается сила, которая уже не входит прямо в поле сознания. Все действия, соотносимые с инстинктивными биологическими функциями, принимают роль сознательно и интеллектуально направленного поведения.

Подобная трансформация известна как утрата «невинности» или, на языке библейского мифа, обретение «познания». В дзен — ив буддизме вообще — это называется «аффективным заражением» (клеша) или «вмешательством сознательного ума под господством интеллекта» (виджняна).

Если зрелый человек действительно желает вести свободную и спонтанную жизнь, где нет места атакам таких нарушающих равновесие чувств, как страх, беспокойство или тревога, дзен требует от него очищения от подобного аффективного заражения, освобождения от вмешательства интеллекта. Вместе с таким освобождением мы получаем «тренированное» бессознательное, работающее в поле сознания. И мы знаем, что такое Нерожденное Банкея или «повседневный ум» китайского наставника дзен.

3

Теперь послушаем совет Такуана, данный им Ягьи Таджима-но-ками, его ученику в искусстве владения мечом.

Этот совет касается прежде всего умения держать ум в состоянии «потока»: стоит ему на чем бы то ни было остановиться, и поток прерывается, что наносит уму вред. Для мастера меча это означает смерть. Аффективный налет затемняет зеркало изначальной праджни человека, интеллектуальное взвешивание препятствует врожденной активности. Праджня, которую Такуан называет «недвижимой праджней», есть орган, направляющий все движения — как внешние, так и внутренние. Когда его деятельности препятствуют, то стопорится и работа сознательного ума, а меч подчиняется уже не врожденной, свободной, спонтанной активности «недвижимой праджни», соответствующей бессознательному, но сознательно выученным техническим правилам владения мечом. Праджня — это недвижимый двигатель, который бессознательно работает в поле сознания.

Когда мастер меча стоит перед своим противником, он не должен думать ни о противнике, ни о себе, ни о движениях меча своего врага. Он просто стоит с мечом, забыв о всякой технике; меч должен следовать приказам бессознательного. Человек забывает себя как мастера меча. Удары наносит не человек, а меч, пребывающий во власти бессознательного. Существуют рассказы о том, как противника поражали не отдавая себе в том отчета — все происходило бессознательно. Действие бессознательного во многих случаях просто чудодейственно.

Позвольте мне привести один пример — «Великолепную семерку».

В японском фильме[5] недавно показанном американской публике, есть сцена, где безработные самураи дают клятву на мече. Это художественный вымысел, но он, без сомнения, опирается на исторические факты, Глава самураев изобретает способ проверки каждого из них. Он помещает за дверью молодого деревенского парня, который неожиданно бьет палкой каждого переступившего порог самурая, чтобы посмотреть, какой будет реакция вошедшего.

Первый самурай попался и получил сильный удар палкой. Он не прошел проверки. Второй увернулся от удара и сам ударил в ответ. Третий остановился у входа и сказал находящемуся за дверью, чтобы тот не устраивал таких подлых шуток с опытным воином. Он почувствовал присутствие тайного врага в комнате еще до того, как тот себя обнаружил, и тем самым он показал себя достойным того дела, которое он должен был исполнить в деревне. Это — результат долгого опыта, через который должен был пройти самурай в те бурные времена.

Такое чувство невидимого врага развилось у мастеров меча тех феодальных дней до удивительной степени. Самурай должен был сохранять бдительность в любой ситуации, возникавшей в его повседневной жизни. Далее во сне он должен был быть готов к встрече неблагоприятных обстоятельств.

Не знаю, можно ли назвать это шестым чувством или родом телепатии, а следовательно, предметом так называемой парапсихологии. Я хотел бы только заметить, что теоретики искусства меча приписывают это чувство, обретенное мастером, работе бессознательного. Оно пробуждается вместе с достижением состояния самозабвения, не-сознания. Они сказали бы, что высшая ступень тренированности в этом искусстве ведет к исчезновению обычного относительного сознания. Это происходит, когда человек вовлечен в борьбу не на жизнь, а на смерть. Его ум в результате тренировки становится зеркалом, в котором отражается всякое движение мысли в уме противника, а потому он сразу знает, где и как его атаковать (точнее говоря, это не знание, а интуиция, протекающая в бессознательном). Его меч движется как бы сам по себе, и противник не находит защиты, так как удар меча настигает его именно там, где тот никак не ожидает. Бессознательное мастера меча — в самозабвении, в согласии с Разумом Неба и Земли — бьет по всему, что противится этому Разуму. Соревнование или битву среди мастеров меча выигрывает не быстрейший или сильнейший, даже не самый искусный, но тот, чей ум чист и самоотвержен.

Независимо от того, принимаем мы такую интерпретацию или нет, фактом остается то, что мастер меча обладает тем, что мы можем назвать бессознательным. Это состояние ума достигается, когда он уже не осознает своих действий и предоставляет себя целиком чему-то, трансцендирующему его сознание. Мы говорим «чему-то» или «кому-то», поскольку для такого бытия за пределами обычного поля сознания у нас нет слов, кроме отрицаний (X, или бессознательное). Непознанное, Х — это слишком расплывчато. Поскольку оно вступает в контакт с сознанием — так, что этот Х может воспользоваться всеми сознательно обретенными умениями, — его можно обозначить как бессознательное.

4

Какова природа этого бессознательного? Остается ли оно в поле психологии, пусть в самом широком смысле этого слова? Или же оно соотносится с источником всех вещей, будь то Разум Неба и Земли или еще что-нибудь из онтологии восточных мыслителей? Или назовем его «великим совершенным зеркалом знания» (адтаршонадгжняна), как иногда именовали его наставники дзен?

Следующий рассказ о Ягьи Таджима-но-ками, ученике наставника Такуана, прямо не связан с разбором бессознательного в предшествующей части этой лекции. Хотя бы потому, что тут он непосредственно не встречается с противником. Но для психолога немаловажно то, что благодаря некой форме дисциплины вырабатывается способность, которую можно назвать чуть ли не парапсихологической. Я мог бы добавить, что этот случай с Ягьи Таджима-но-ками, конечно, не проверялся научным путем. Но в анналах японского искусства владения мечом имеется немало записей о таких случаях, и даже наш современный опыт дает основание для веры в возможность подобной «телепатической» интуиции. Хотя я должен повторить, что такой психологический феномен, вероятно, не имеет ничего общего с бессознательным, о котором шла речь выше.

Однажды весной Ягьи Таджима-но-ками любовался в саду цветущими вишнями. Он погрузился в созерцание. Неожиданно он ощутил угрозу сакки[6] сзади. Ягьи обернулся, но не увидел никого, кроме мальчика-слуги, по обычаю сопровождавшего своего господина и несшего его меч. Ягьи не мог определить источник сакки. Это его чрезвычайно озадачило, ибо после долгой тренировки он обрел род шестого чувства, с помощью которого мог сразу обнаруживать присутствие сакки.

Он быстро вернулся в свою комнату и попытался решить эту досадную проблему. Ведь раньше он никогда не ошибался в обнаружении и локализации источника сакки, стоило ему ощутить его присутствие. Он выглядел сталь раздосадованным, что слуги боялись к нему подойти, чтобы спросить о причине его недовольства.

Наконец один из старых слуг подошел к нему и спросил, не болен ли хозяин, не требуется ли от них какая-нибудь помощь. Господин ответил: «Нет, я не болен. Но я испытал нечто странное в саду, просто выходящее за пределы моего разумения. Я размышляю об этом». И он рассказал о происшествии.

Когда Ягьи умолк, вперед вышел сопровождавший его молодой слуга и дрожащим голосом признался: «Когда я увидел своего господина погруженным в созерцание цветов вишни, мне пришла в голову мысль: каким бы умелым ни был наш господин, он явно не смог бы защититься, ударь я его сейчас сзади. Наверное, мой господин ощутил мою тайную мысль». Признавшись, юноша был готов понести наказание за неподобающие мысли, Это разъяснило Ягьи беспокоившую его тайну, а потому он не стал наказывать невиновного молодого слугу. Он удовлетворился сознанием того, что чувства его не обманывали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.