Внешнее изменение и внутренний распад

Внешнее изменение и внутренний распад

Поезд на юг был очень переполнен, но втискивалось еще большее количество людей с котомками и чемоданами. Все они были одеты по-разному. На некоторых были тяжелые пальто, в то время как другие были одеты легко, хотя было довольно холодно. Преобладали длинные пальто и тесные шерстяные шали, небрежно завязанные тюрбаны, и тюрбаны, которые были аккуратно завязаны, и все различных цветов. Когда пассажиры устроились, стали слышны крики торговцев на платформе станции. Они продавали почти все: газировку, сигареты, журналы, арахис, чай и кофе, конфеты и выпечку, игрушки, коврики и, что достаточно странно, даже флейту, сделанную из полированного бамбука. Ее продавец играл на такой же, и она издавала приятные звуки. Толпа продавцов возбужденно шумела. Появилась толпа людей, провожающая мужчину, который, должно быть, был довольно важным человеком, потому что на нем висело множество гирлянд. Они выделялись приятным ароматом среди резкой копоти двигателя и других неприятных запахов, связанных с железнодорожными станциями.

Несколько человек помогали тучной старухе зайти в купе, а она настаивала на том, чтобы занесли ее тяжелый багаж.

Кричал, что было силы, младенец, а мать пытаясь успокоить его, прижимать крепко к груди. Зазвонил звонок, загудел свисток, и поезд медленно двинулся, набирая скорость, чтобы уже не останавливаться в течение нескольких часов.

Это была красивая местность. Роса все еще виднелась на полях и на деревьях, растущих вдоль дороги. Мы ехали некоторое время вдоль полноводной реки, и сельская местность, казалось, раскрывалась в бесконечной красоте жизни. Изредка попадались маленькие, закопченные деревни с домашними животными, бродившими по полям или пющими воду из колодцев. Мальчишка, одетый в грязные обноски, гнал несколько коров перед собой по дорожке. Он помахал, когда поезд прогрохотал мимо. В то утро небо было удивительно голубым, деревья омыты, а поля хорошо увлажнены недавними дождями, и люди шли на работу. В воздухе витало чувство чего-то священного, к чему тянулось все ваше существо. Некое благословение — удивительное и согревающее. Одинокий человек, идущий по той дороге, и лачуга у обочины — все купалось в нем. Вы никогда не нашли бы его в церквях, храмах или мечетях, потому что они искусственно созданы, а их боги выдуманы. Но там, на открытой местности, и в том грохочущем поезде чувствовалась неистощимая жизнь, благословение, которое нельзя ни отыскать, ни получить. Оно уже присутствовало там, подобно маленькому желтому цветку, выросшему близко к рельсам. Люди в поезде болтали и смеялись или читали утренние газеты, но оно было там, среди них и среди нежных растений ранней весны. Благословение было там, неизмеримое и простое, как любовь, которую никакая книга не сможет передать, и к которой не сможет прикоснуться ум. Оно ощущалось там тем дивным утром.

Нас было восемь человек в комнате, но только двое или трое приняли участие в беседе. Снаружи на улице косили траву, кто-то точил косу, детские крики и голоса доносились в комнату. Те, кто пришел, были очень серьезными, они все упорно трудились различными способами ради улучшения общества, а не ради личной внешней выгоды, но тщеславие — странная вещь, оно прячется под одеянием достоинства и уважения.

«Учреждение, которое мы представляем, распадается, — начал самый старый, — оно тонуло в течение прошлых нескольких лет, и мы должны что-то сделать, чтобы остановить этот распад. Очень легко уничтожить организацию, но так трудно ее построить и поддерживать. Мы переживали многие кризисы, и, так или иначе, нам всегда удавалось преодолеть их, мы сталкивались с проблемами, но оставались способными функционировать. Теперь же, однако, мы достигли точки, когда должны предпринять что-то решительное. Вот в чем наша проблема».

Что необходимо сделать, зависит от симптомов пациента и от тех, кто ответственен за него.

«Нам очень хорошо известны симптомы распада, они слишком очевидны. Хотя внешне учреждение признано и процветает, внутри оно гниет. Наши работники такие, как они есть, у нас есть различия, но мы сумели протянуть вместе больше лет, чем я могу припомнить. Если бы мы были удовлетворены простыми внешними проявлениями, то полагали бы, что все хорошо. Но те из нас, кто находится внутри системы, знают, что есть упадок».

Вы и другие, которые создали и ответственны за свое учреждение, сделали его таким, каким оно является. Вы и есть это учреждение. А распад свойственен любой организации, любой культуре, любому обществу, разве не так?

«Да, — согласился другой. — Как вы говорите, мир сотворен нами. Мир — это мы, а мы — это мир. Чтобы изменить мир, мы должны измениться сами. Наше учреждение является частью мира. Когда гноимся мы, гноится и мир, и учреждение. Обновление должно поэтому начинаться непосредственно с нас. Неприятность в том, сэр, что жизнь для нас — не целостный процесс. Мы действуем на различных уровнях, каждый в противоречии с другими. Учреждение — это одно, а мы — это другое. Мы менеджеры, президенты, секретари, высокопоставленные должностные лица, те, с чьей помощью управляется учреждение. Мы не расцениваем его как нашу собственную жизнь, это что-то вне нас, что-то, чем надо управлять и преобразовывать. Когда вы говорите, что наша организация есть то, чем являемся мы, мы признаем это на словах, но не внутри. Мы заинтересованы в управлении учреждением, а не нами самими».

Вы понимаете, что именно вам нужно хирургическое вмешательство?

«Я понимаю, что нам потребуется решительное хирургическое вмешательство, — сказал самый старый. — Но кто должен быть хирургом?»

Каждый из нас хирург и пациент, нет авторитета на стороне, который будет орудовать ножом. Само восприятие факта необходимости операции приводит в движение действие, которое само по себе послужит операцией. Но если ей суждено быть, это означает сильное вмешательство, дисгармонию, так как пациенту надо перестать жить общепринятым способом. Вмешательство неизбежно. Избегать всякого нарушения покоя вещей значит иметь гармонию как на кладбище, которое хорошо ухожено и упорядоченно, но полно захороненных гниющих останков.

«Но действительно ли возможно, при том что, мы так устроены?»

Сэр, задавая этот вопрос, вы не строите стену из сопротивления, которое мешает произойти операции? Таким образом вы подсознательно позволяете кризису продолжаться.

«Я хочу оперировать на самом себе, но, кажется, я не способен это делать».

Когда вы пытаетесь оперировать на себе, тогда вообще нет никакой операции. Приложение усилий для остановки кризиса — это еще один путь ухода от факта, который означает ухудшение ситуации. Сэр, в действительности вы не хотите операции, а хотите кое-как исправить, улучшить внешние проявления с помощью небольших изменений там и здесь. Вы хотите преобразовать, покрыть гниль золотом, чтобы вы могли иметь мир и учреждение, которые желаете. Но мы все стареем. Я вам это не навязываю, но почему бы вам не убрать вашу руку и не позволить там быть операции? Если вы не будете этому препятствовать, потечет чистая и здоровая кровь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.