Заключение

Заключение

Его жизнь и проповедь – ярка. Это – яркий пример того, как маг и мистик, идя на службу государству, теряет и свои магические силы и свой статус мудреца. История вернула ему этот статус – статус «Учителя учителей», но при жизни он, как видим был отторгнут многими представителями оккультно-мистической традиции Китая.

Сама проповедь Конфуция и «Лунь юй» показывают, что в Китае не существовало какой-то отвлеченной философии, далёкой от практической жизни. Китайские мудрецы умели удивительным образом связывать мир видимый, каждодневный, изменчивый и мир метафизический, вечный и неизменный, мир чистого духа и сокровенного знания.

Можно быть одновременно политиком и философом, великим стратегом и мистиком, как, например, знаменитый военачальник Сунь-цзы (VI–V вв. до н. э.) или как тот же Конфуций, постоянно соприкасавшись с делами управления. Такая двойственность не характерна для европейской культуры, требовавшей от человека жёсткого выбора – или политик, или отшельник. Китай же, наоборот, ставил во главу угла человека в равной степени духовного и социально активного (это отнюдь не исключало существования отшельников, монахов и аскетов). Более того, человек, не приобщённый к духовным учениям и правитель, не окруживший себя мудрецами, не мог удержаться на троне, а долг мудреца – предложить свой ум для решения политических проблем. Эти предложения делались в чисто китайской, конфуцианской манере – намёками, хитроумными отказами, т. е. с соблюдением всё того же ритуала прихода мудреца на службу, и эта машина «прихода во власть», запущенная ещё в эпоху Борющихся царств, действовала в течение многих веков.

Само же конфуцианство, представляя собой развитие и трансформацию проповеди Конфуция, оказалось не просто набором отвлечённых рассуждениями об идеалах человеколюбия, искренности и долга, но вполне практичным социальным и этическим учением. И именно под его знаком и живет современный Китай не столько жестко следуя каким-то нормам, сколько прагматично перестраиваясь под изменения ситуации и сохраняя свою национальную целостность

В отличие от идеологизированного конфуцианства – плода работы десятков поколений книжников, политиков и государственных администраторов, сам Конфуий до сих пор хранит загадку своей жизни и истинной сути своего Учения, которое его ученик так и не сумели до конца воспринять. И «Лунь юй» обнажает перед нами не триумф великого Учителя, а сложнейшую драму его жизни. И если читать этот трактат, абстрагировавшись от последующего возвеличивания Конфуция и превращения его в государственный культ, то перед нами предстает совсем иной образ Учителя. Это человек, посвященный в древние знания, готовящийся к профессиональной карьере священнослужителя и обладавший, безусловно, немалыми способностями духообщения по примеру традиционных медиумов. Но он надеется, что при помощи его знаний можно установить гармонию в Поднебесной, надеясь на силу своего образа.

Важнейшим для него становиться именно поддержание неразрывной связи с Небом и с духами – именно оттуда может он черпать свои знания. Именно в этом смысл его призывов к сыновней почтительности, в строжайшем соблюдении всех погребальных ритуалов и периода траура – ведь тем самым мы поддерживает связь с иным миром. Он продолжает использовать в своей практике древние магические методы, например, заклинания и ритуальные песни из «Канона песнопений» и музыкальные мелодии, однако придает этому уже открытый, почти светский характер. От своих учеников он требует не столько догматических знаний (а именно в это позже превратилось конфуцианства), а непосредственного чувствования, внутреннего ощущения, которое и достигается за счет постоянного радения.

В отличие от отшельников и традиционных медиумов, он не бежит от людей и прежде всего власть предержащих, но наоборот всячески стремиться получить официальную должность. Но делает это не ради самой должности, не ради жалования или почестей – лишь ради того, чтобы иметь возможность реализовать свое учение об управлении на практике. Но он уже не вписывается в политические реалии того времени. В конце концов, он утрачивает «связь с Небом», вероятно, осознав, что тайное знание никогда не может быть вынесено на общее обозрение и не предназначено для использования с государственных или политических целях.

Грандиозный ритуальный храм Конфуция в Цюйфу

Лексикон, которым он оперирует, разговаривая со своими учениками – отнюдь не лексикон «философа» или наставника в этике. Такое звучание ему было придано уже позже, комментаторами и исследователями, дабы «окультурить» облик древнего мистика. Говоря о жэнь, он имеет в виду не «человеколюбие», как стало считаться позже, а способность человека вступить в непосредственную связь с небом. Проповедуя идеал цзюньцзы, он видит перед собой не «благородного мужа», а человека магических знаний, который служит государству, правителю и людям.

И, понимая этом, в обыденности проповеди Конфуция открывает перед нами внезапный мистицизм самопрозрения человека, что «вечно претворяет изученное».

Слово, оставленное Учителем: «Лунь юй»

Канонизация слова Конфуция

То, что нам сегодня известно под названием «Лунь юй», естественно, не является изначальными словами Конфуция и, более того, хронологически точным описанием событий его жизни. Это скорее труд политический – облик Конфуция в нем подан так, как он представлялся правильным государству. И в этом смысле «Лунь юй» – не книга о том, как говорил и действовал Конфуций, а описание того, как он должен был бы действовать и говорить.

Очевидно и другое – через бесконечный частокол увещеваний и «мудрых высказываний» проступает живой, реальный Конфуций: громогласный и сомневающийся, осторожный и решительный, торжествующий и покинутый духами. Именно «Лунь юй», а не исторические описания Конфуция сделали его облик чрезвычайно обаятельным, живым и очень сложным.

Что вообще мы подразумеваем, говоря о «Лунь юй»? На первый взгляд здесь все достаточно просто – это компиляция высказываний и событий из жизни Конфуция. Частично высказывания, встречающиеся в «Лунь юе», повторяются в «Ли цзи» («Записях о ритуале») иногда абсолютно точно, но чаще в переложении или с небольшими изменениями. Ряд историй и высказываний также повторен в более поздней книге «Мэн-цзы», но так или иначе, нигде не встречается точной «кальки» исходного текста.

В современном варианте «Лунь юй» содержит 20 книг или глав. Традиционно главу принято называть по первым значимым словам этого раздела, например, глава первая именуется «Учиться и…», глава вторая – «Осуществлять правление» и т. д.

Известная нам сегодня структура «Лунь юя» сложилась не сразу, очевидно, что по Китаю ходило несколько вариантов или списков этого труда, причем каждый считался «истинным». Такая ситуация складывалась вокруг практически всех известных китайских духовных произведений, в том числе, например, «Лао-цзы», «Чжуан-цзы», «Мэн-цзы»: одновременно циркулировало несколько версия, составленных учениками и последователями, которые оспаривали истинность и право первенства в продолжении традиции.

Экземпляр «Лунь юя», записанный на бамбуковых дощечках древним написанием. Большие иероглифы – основной текста, мелкие иероглифы – комментарий неоконфуцианца Чжу Си

Сегодня невозможно называть точное количество разных вариантов «Лунь юя». К концу I века было известно по меньшей мере три труда, которые потом легли в основу «Лунь Юя». Два труда были связаны с названиями царств: «Лу лунь» – «Речения царства Лу» из двадцати глав, и «Ци лунь» – «Речения царства Ци» в двадцать две главы. К последнему труду прилагались еще две главы «Вэнь-ван» и «Ши тао», которые хотя и являлись частью общего корпуса текстов, но все же повествовали не о Конфуции. Третий труд получил название «Гу лунь» – «Древние речения», он состоял из двадцати одной главы и был обнаружен по преданию в стене дома Конфуция, будучи запрятанным туда учениками.

Именно эти три «Речения» перечисляются в самом раннем упоминании о труде Конфуция – «Истории династии Хань», принадлежавшем кисти известного историка Пань Гу. Хроники эти, дошедшие до нас с большими лакунами, были закончены в I в. н. э., и таким образом мы имеем достаточно позднее упоминание о беседах Конфуция – со времени его ухода из жизни прошло более четырехсот лет. А это значит, что не исключено и то, что до этого существовали и другие списки речений Конфуция, либо не дошедшие до нас, либо вошедшие в три уже известных сборника.

Эти три сборника «речений» был во многом схожи, но все же не одинаковы. Прежде всего, они заметно разнились по своему объему. Скорее всего «Ци лунь» был самой обширной компиляцией речений Конфуция, по своему объему этот труд превосходил «Лу лунь», о чем в частности, упоминает историк-конфуцианец Лю Дэмин (556–627). В точности сложно сказать, то ли «Речения царства Ци» содержали большее количество глав, то ли по числу высказываний и стихов они были более многочисленны.

Очевидно, что канонизации конфуциева учения к тому моменту еще не произошла – этого просто не могло случиться при наличии трех (а, возможно, и большего количества) вариантов его высказываний. А это значит, что до VI в. Конфуций не только не считался «учителем учителей», но занимал в исторической ретроспективе позицию немногим выше, чем ряд других духовных учителей. Такое множество вариантов трудов одного и того же мудреца можно считать нормативом ранней истории Китая. Достаточно упомянуть, что известно несколько списков «Дао дэ цзина» («Канон Пути и Благодати») Лао-цзы, где встречаются заметные разночтения. Более того, обнаруженный в 90-х гг. вариант этого трактата, записанный на бамбуковых дощечках (до этого варианты II в. были записаны на шелку, т. н. «шелковые книги»), оказался существенно, почти в два раза короче, чем широко известная сегодня версия «шелковых книг». Таким образом для истории Китая было вполне характерным дополнять древние трактаты: слова мудрецов дополнялись, дописывались и в конце концов превращались в компиляцию – но компиляцию высказываний не только самого духовного наставника, но и мыслей его учеников и последователей по принципу, «что мог бы сказать учитель по этому поводу».

Слово Конфуция распространилось даже среди «варваров». Экземпляр «Лунь юя» VI–VII вв., обнаруженный в захоронении у северо-западных границ Китая в Синьцзяне

Три версии «Лунь юя» долгое время существовали раздельно и циркулировали по Китаю как самостоятельные произведения. Такая ситуация сохранялась вплоть до I в. до н. э. н. э, когда одна из версий попадает в руки известного каноноведа Чжан Юя (? – 5 до н. э.) – знатока речений Конфуция, а также «И цзина» («Канона перемен»). Чжан Юй – эрудит и книжник – имел весьма высокий ранг знатности – хоу, ученое звание боши, т. е «доктора» и преподавал императорской семье тонкости «Лунь юя». В 25 г. до н. э. он был назначен главным советником императора, что соответствовало рангу и обязанностям премьер-министра. Чжан Юй, как считается, составляет новую версию «Лунь юя» на основе старых списков.

До сих пор идут споры о том, какая же из трех версий легла в основу известного нам сегодня «Лунь юя». По одному из предположений, Чжан Юй сводит воедино две версии – лускую и цискую. Он также пользуется многочисленными комментариями различных книжников, которые составлялись на «Лунь юй», в том числе известных каноноведов Ван Яна, Лу Фуцина и других. Так рождается произведение, названное «Чжан хоу лунь» – «Суждения [и беседы в версии] хоу Чжан [Юя]». Эта версия стала столь популярной, в том числе и благодаря высокому посту ее составителя, что затмила все остальные списки «Лунь юя». Так Китай получает первый «официальны» «Лунь юй».

Теперь «Лунь юй» все более упорядочивается различными комментаторами. Новый список составляется известным ученым Чэнь Сюанем (127–200 н. э.), который также использует версии «Речений из царства Ци» и «Речений из царства Лу». Эта версия не дошла до наших дней, хотя отрывки из нее обнаружены в различных вариантах.

Поразительно, что относительно большая часть этого трактата, обнаруженная в 1969 г. в Синьцзяне, является ученической копией, составленной в 710 г. двенадцатилетним юношей. Известная нам сегодня версия «Лунь юя» была составлена Хэ Янем (190–249 н. э.), который, как считается, свел вместе варианты Чжан Юя и Чэнь Сюаня.

Как видим, наиболее древние версии, передающие нам истинный характер записей Конфуция, не сохранились. Разумеется, вряд ли стоит считать, что ныне существующая версия «Луню юя» является подделкой или сильно подправленным вариантом. Судя по высказываниям Учителя, приводимых в других трактатах, скорее всего мы имеем дело с реальным словом Конфуция. Однако в результате многочисленных редакций могло измениться другое – те акценты, которые стремился расставить Конфуций своими беседами и проповедями. Изменился и смысл некоторых понятий, а за ним трансформировался и образ Конфуция, превратившись в философа-книжника. Именно влияние такой редактуры мы должны учитывать, читая сегодня слова Конфуция. Вряд ли он говорил о другом, но скорее всего он говорил по-другому.

Постепенная, хотя и не окончательная канонизация «Лунь юя» происходит в династию Хань (III в. до н. э. – III в.). А уже в эпоху Тан текст «Лунь юя» выбивается на каменных стелах, и тем самым как бы закрепляется канонический вариант «слова Конфуция».

Приобретя классический вид, «Лунь Юй» стал частью практически всех основных канонов литературно-назидательной классики Китая и, прежде всего, т. н. «Четверокнижия» («Сы шу»). «Четверокнижие» как собрание наиболее значимых трудов конфуцианской классики составляется знаменитым философом-неоконфуцианцем Чжу Си в 1190, и в это собрание помимо собственно «Лунь юя» вошли «Мэн-цзы», «Чжун юн», «Да сюэ» («Великое учение»). «Лунь юй» также стал центральной частью «Тринадцатикнижия» («Шисань цзин чжу ши»), которое изучалось всеми учеными и чиновниками, а также были основой обучения в китайских школах. «Тринадцатикнижие» всегда воспринималось как наиболее полный и точный свод именно конфуцианской классики с каноническим комментариями (в частности, «Лунь Юй» издавался в обрамлении комментариев Чжу Си). «Тринадцатикнижие» было составлено в XII в. при правлении династии Южная Сун, а цинский чиновник Жуань Юань (1764–1849) скомпилировал критический свод всех текстов, куда были включены не только прежние комментарии, но и некоторые новые комментария, а также списки разночтений (цзяокань цзи). Именно это издание, неоднократно переиздававшееся впоследствии, стало своеобразным нормативом для последующих исследований.

«Четверокнижие» становиться официальным каноном китайской политической и духовной культуры. В течение многих веков эти трактаты, и прежде всего «Лунь юй» были основным предметом изучения чиновником, и знание этих текстов, а также умение их комментировать в обязательном порядке являлось частью государственных экзаменов на чиновничьи и ученые звания с 1313 по 1905. И здесь живое слово Конфуция, драма его жизни как духовного учителя и мистического проповедника абсолютно и окончательно растворяется в политической идеологии государства. Большинству терминов, в том числе жэнь (человеколюбие), сяо (сыновья почтительность), чжун (преданность), и (долг) даются новые трактовки в соответствии с «политической необходимостью».

И с этого момента сама проповедь Конфуция приобретает совсем иной характер – характер морально-этической и нравственной доктрины, а сам мистический фактор окончательно «вымывается» из нее. И вплоть до сегодняшнего дня как на государственном уровне, так и на уровне обыденного сознания конфуцианство воспринимает как часть национальной идеологии, как символ китайской цивилизации, но отнюдь не как личная проповедь бродячего наставника Конфуция.

Структура «Лунь юя»

Характер самого «Лунь юй» в равной степени как полностью соответствует канонам записей речений мудрецов того времени, так и отличается от многих других образцов классики Китая.

Прежде всего, по своей структуре это текст не оккультный не мантический, как, например, «Канон перемен» («И цзин»), за редким исключением он не содержит заклинательных формул и магических речитативов, как более древний «Канон песнопений» («Ши цзин»), который очень высоко ценил сам Конфуций. И – самое главное – он не написан самим Конфуцием и, по-видимому, им даже и не правился. Его ученики записывали то, что им казалось важным, а иногда просто эпизоды из жизни наставники или манеры его поведения, не в силах дать им трактовку, оставляя это для потомков.

Сам же Конфуций отказывался записывать что бы то ни было, вероятно считая, что все, что необходимо, уже записано – не случайно он отсылал своих учеников к «И цзину», «Ши цзину». Он же несет какого-то устного, формального учения, а передает его всем своим поведением, он вопрошает духов и воплощает их веления на земле. И здесь особый смысл приобретает его знаменитая фраза «Я не создаю, но лишь повторяю изученное». Ему передано учение (сюэ) и он его «повторяет» и не творит ничего нового. И в этом он – абсолютно традиционный мистический учитель.

Традиционно предполагается, что записи высказываний Конфуция составлял Цзын-цзы (505–436 до н. э.), которому традиция также приписывает составление небольшого трактата «Да сюэ», который также вошел в конфуцианское «Четверокнижие».

Сама структура «Лунь юя» является суммой самых различных высказываний и явно отражает борьбу, которая шла вокруг наследия Конфуция между его приемниками и учениками. Это хорошо прослеживается в неоднородности структуры текста. Прежде всего, характер первых пятнадцати книг заметно отличается от последних пяти.

На первый взгляд, материал в главах сгруппирован случайно, сами же главы, равно как и высказывания внутри них, также расставлены вне всякой логике. Более внимательное прочтение продемонстрирует нам, что над составлением «Лунь юя» все же тщательно работали компиляторы, собирая в одну главу фразы не столько тематически близкие, сколько связанные единым термином. Например, откроем третью главу. В близких пассажах 23, 24 и 25 речь идет о музыке, во всяком случае, во всех случаях используется этот термин. Но в первом случае Конфуций говорит о том, что «Музыку необходимо знать!», во втором случае упоминается музыкальный инструмент то – деревянный язык колокола, причем в контексте, никак не связанном с музыкой. Конфуций говорит своим ученикам «Почему вы так обеспокоены, что нет у вас чиновничьих постов? Поднебесная уже давно лишилась пути-Дао и скоро Небо сделает Вашего Учителя языком колокола». В третьем случае, Конфуций рассуждает о том, что музыка древнего правителя Шуня (музыка шао) была «красивой и нравственной», а вот музыка правителя У – «воинственного» – «красива, но не вполне нравственна».

В сущности, здесь речь идет не столько о музыке, сколько о самом характере древнего правления. В других же местах «Лунь юя» встречается немало высказываний о музыке, которые не сгруппированы в одну главу.

Первая и вторая глава вызывают несколько сумбурное ощущение – складывается впечатление, что составители пытались включить в них то, что им казалось самым главным в речениях Конфуция, а поэтому здесь главенствует не единая тема, а единая мысль, свод важнейших идей проповеди Учителя. А вот дальше «Лунь юй» приобретает значительно большую стройность. Третья глава в основном посвящена наставлениям в ритуале и музыке, четвертая глава поочередно обыгрывает основные понятий конфуцианского учения – «человеколюбие», воспитание человека, путь-Дао, сопоставление благородного мужа цзюньцзы и «мелкого человека». Большая часть пятой и шестых глав включает высказывания Конфуция о разных людях: своих учениках, правителях, аристократах. Седьмая глава содержит ответы Конфуция на вопросы учеников, причем через них показывается сам характер Конфуция – некий идеальный норматив поведения. Восьмая глава состоит из высказываний Конфуция по самым различным поводам, однако при этом в ней встречаются включения высказываний его ученика Цзэн-цзы. Одиннадцатая глава целиком посвящена самому Конфуцию. В двенадцатой главе мы встречаем запись вопросов Конфуцию и ответов на них. Первая часть тринадцатой главы посвящена высказываниям по поводу управления государством, вторая часть (18–28 параграфы) рассказывают о нормативе поведения благородного мужа цзюньцзы. Здесь же обыгрывается понятие ши – честного служивого мужа, по сути, цзюньцзы, который находится на службе у правителя. Четырнадцатая глава как бы возвращает нас к центральным понятиям конфуцианской проповеди, обозначенным в первой и второй главе, из-за этого она также как и первые главы, кажется несколько рыхлой по структуре. Наконец, в пятнадцатой главе в основном обсуждается тема человека как такового – любящего добродетель, человеколюбивого или лживого, снисходительного и требовательного.

Ксилографический экземпляр «Лунь Юя» эпохи Мин (1368–1644) с комментариями

Последние пять глав «Лунь юя» заметно отличаются от первых пятнадцати. Как указывали многие исследователи, вполне вероятно, что они носят более поздний характер, и были записаны как результаты споров и дискуссий, развернувшихся вокруг духовного наследства Конфуция.

У этих последний глав – совсем другая функция. Скорее всего, эти пять глав, составленные позже остальных, носили «разъяснительный» и «внутришкольный» характер, они предназначались для подтверждения главенствующей роли некоторых учеников, чьи речения в основном и помещены в последних пяти главах. Сам же Конфуций теперь именуется не Кун-цзы, но в основном просто «цзы» – «мудрец» или «учитель», и это обращения без всяких дополнительных пояснений указывает ученикам, что речь идет именно об их учителе.

Очевидно, что в эти пять глав входит часть историй из жизни Учителя, которые носят характер апокрифов, не случайно они встречаются в некоторых других книгах, например, в «Чжуан-цзы». XIX книга вообще целиком состоит из высказываний учеников Конфуция. В этой же книге появляется новый основной персонаж – Цзы-гун. Здесь ученики Конфуция уже сами наставляют, советуют, проповедуют. Они сами дают оценку людям в духе их Учителя – кого-то критикуют, про кого-то говорят, что «он не так плох, как считают ныне». Учитель же для них – личность абсолютно сакральная и запредельная. И самое главное – это высшая точка развития человеческих свойств. С ним «никто не может сравниться, как невозможно по лестнице вскарабкаться на небо» (XIX, 25), он «подобен солнцу и луне, а до них не подняться» (XIX, 24). ХХ глава на первый взгляд вообще лишена сквозной логики изложения и состоит всего лишь из трех пассажей. Причем первый из них представляет собой диалог между легендарными мудрецами прошлого Яо и Шунем, причем некоторые фразы настолько малосвязаны между собой, что у многих исследователей этот пассаж вызвал сомнение в его целостности.

В течение многих последующих веков образ и слова Конфуция многократно использовались самыми различными людьми – средневековыми комментаторами, современными политиками, правителями. Его изначальная, чистая мысль оказалась глубоко погребена под комментариями и стереотипами, а образ мистика и духовного наставника постепенно превратился в дидактика-философа.

Кажется, он не записал и не оставил после себя того самого главного, потаенного, что хранил в своем сердце. Это очень личное – интимное настолько, насколько только может быть прямая беседа с духами предков и слушание голоса Неба. Но самое главное – он оставил после себя свой образ, свой мистический след, под знаком которого существует вся китайская цивилизация до сих пор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.