IX

IX

Такая идеальная демократия конструирует для собственных нужд непримиримого врага: терроризм. Она желает, чтобы о ней судили по её врагам, а не по достижениям. История терроризма написана самим государством и поэтому крайне познавательна. Зрители, конечно же, не должны знать всю правду о терроризме, однако обязаны обладать некоторыми познаниями, чтобы их легко можно было убедить в том, что, по сравнению с терроризмом, всё остальное является более приемлемым или, в любом случае, более рациональным и демократичным.

Впервые репрессивный аппарат достиг совершенства в итальянском пилотном проекте под названием pentiti: тогда общество наводнили стукачи. Впервые это явление возникло в XVII веке, после Фронды, в то время таких людей называли "профессиональными свидетелями". Судебная система спектакля наводнила итальянские тюрьмы тысячами людей, обвинённых в развязывании гражданской войны, которая так и не произошла, в массовом вооружённом мятеже, которого на самом деле не было, в заговоре, столь же призрачном как сновидение.

Нетрудно понять, что различные толкования тайны терроризма куда легче согласовать между собой, нежели примирить взгляды двух философских школ, приверженных совершенно несовместимым метафизическим системам. Кто-то видит в терроризме вопиющий факт манипуляции со стороны различных спецслужб, другие же упрекают террористов в совершеннейшем отсутствии исторического сознания. Впрочем, обладая хотя бы толикой исторической логики, можно быстро убедиться в том, что здесь нет ничего противоречивого: людьми, которые ничего не понимают в истории, можно запросто манипулировать; даже легче, чем всеми остальными. И куда легче привести кого-нибудь к «раскаянию», если убедить его в том, что всё, что он делал и считал актом своей свободной воли, на самом деле уже было кем-то запланировано заранее. Всё это напрямую вытекает из самой военной, тайной формы организации терроризма: для того чтобы поднять людей на борьбу достаточно пары "засланных казачков", столько же требуется и для разоблачения самой организации. Критика, при оценке вооружённой борьбы, иногда всё же обязана анализировать каждые её проявления в отдельности, не позволяя сбить себя с толку присущим им внешним сходством. Мы можем ожидать, тем более это вполне вероятно с логической точки зрения, что государственные службы безопасности постараются извлечь все возможные выгоды из спектакля, тем более за столь долгое время эта точка зрения уже успела выкристаллизовываться; хотя, конечно, тяжело смириться с тем, что выглядит удивительным и просто-таки кощунственным.

Сегодня главная задача судебно-репрессивной системы заключается в том, чтобы как можно скорее обобщить все виды преступлений. Главное в товаре — это упаковка, или штрих-код с наименованием и ценой. У демократического спектакля все враги на одно лицо, как, впрочем, и сами эти демократии. Поэтому у террористов не может быть права на политическое убежище. Даже того, кто ещё не был обвинён в терроризме, можно назвать террористом, а после быстренько экстрадировать. В ноябре 1978 года, ведя дело молодого работника типографии Габора Уинтера, разыскиваемого правительством ФРГ в основном за печать нескольких революционных листовок, Николя Предэн, полномочный представитель департамента Государственной Прокуратуры при Парижском Апелляционном суде, быстро дал понять, что статья о "политических мотивах", которая могла стать единственной причиной для отказа в экстрадиции по Франко-Немецкому договору 29 ноября 1951 года, в данном случае неприменима: "Габор Уинтер — это общественный преступник, а не политический. Он отказывается принимать законы общества. Настоящий политический преступник не отрицает общество. Он атакует политические, а не общественные структуры, в отличие от Гэбора Уинтера". Понятие о допустимом политическом преступлении возникло в Европе, когда буржуазия успешно ниспровергала прежние общественные структуры. Вообще говоря, природу политического преступления не следует отделять от целей общественной критики. По крайней мере, так было для Бланки, Варлина и Дурутти. Сегодня же возникла тенденция выделить чисто политическое преступление, как некое дешёвое удовольствие, маленький грешок, который вполне можно себе позволить, ведь его, несомненно, никто не вздумает повторять, так как к нему уже все потеряют интерес. Ну, разве что кроме профессиональных политиков, которых за преступления и так редко кто преследует, как, впрочем, и за саму политику. Откроем тайну: на самом деле все преступления и нарушения носят общественный характер. Однако самый худший из всех общественных проступков — это нахально заявлять о том, что ты до сих пор хочешь что-либо изменить в обществе, которое тебя до сих пор терпеливо кормило и поило.