2. Борьба за науку и просвещение против невежества и суеверия

2. Борьба за науку и просвещение против невежества и суеверия

Вместе с Пересветовым и Крижаничем, Посошковым и Татищевым Прокопович был убежден, что российскую державу и ее народ ожидает великое будущее. Он приходит к этому убеждению, сравнивая недавнее прошлое России с ее настоящим, в котором он видит пролог ее последующих успехов. Ибо рост международного престижа российского государства, его военного могущества, строительство новых крепостей, мануфактур, каналов, архитектурных сооружений, улучшение законодательства, управления, просвещения — все это, по мнению Прокоповича, лишь первые зримые результаты того ускоренного исторического развития, на путь которого вступила Россия. В конечном счете они служат тому, что «всякий народ требует: сия же суть народная польза и безпечалие» (49, 136). Конечно, под «народной пользой» мыслитель понимает пользу прежде всего заводчиков, владельцев мануфактур, купцов, представляя, подобно другим идеологам зарождающейся буржуазии, ее интересы как интересы всего народа.

Будучи идеалистом в понимании общественных явлений, Прокопович полагал, что наука и просвещение являются той определяющей силой, от которой зависит как польза и «беспечалие» народа, так и мощь и престиж российского государства. Мысль о том, что просвещение есть основа исторического развития и общественного благосостояния, проходит через все произведения Прокоповича. При этом бросается в глаза, что, говоря о просвещении, Прокопович на первое место ставит не богословие или христианскую этику, а математику, физику и другие точные науки, что отвечало потребностям развития производительных сил страны и в чем была заинтересована развивающаяся буржуазия. Сфера просвещения, по мнению Прокоповича, должна охватывать всю духовную культуру общества, он относит сюда и философию, и литературу, и историю, а также нравственность, государственно-правовые учения и учреждения. Однако, говоря об успехах просвещения, Прокопович более всего имеет в виду точные науки. Он советует не ограничиваться достигнутыми успехами и дальше «научатися действий математических, искусств физических, правил политических», ибо «прямым учением просвещенный человек никогда сытости не имеет в познании своем, но не перестанет никогда учитися, хотя бы и Мафусаилев век пережил» (10, 23). Когда же у всех «великое умножится к учениям доброхотство», то «всей России не малая прибудет слава: пронесется бо в народех, в коликой цене и чести Россия имеет любомудрие…» (45, ч. I, 71).

Заслуга Прокоповича, как и всей «ученой дружины», состоит не только в теоретическом обосновании необходимости просвещения для России, но и в практической деятельности. Он принимает активное участие в организации школ, семинарий, типографий, библиотек, в создании учебных пособий, театра, произведений искусства. Пожалуй, самой яркой чертой этой деятельности является ее антисхоластическая направленность. Говоря о необходимости образования, он имеет в виду отнюдь не схоластическую школу, основанную на авторитаризме, догматизме, комментаторстве, в которой все учения «в великой скудости и неискусстве были».

В отличие от схоластической школы, требовавшей зазубривания сочинений авторитетов, Прокопович ориентируется на самостоятельность мышления — «любопытство», на свободную критику, обширные знания всей предшествующей духовной культуры человечества. Подобно мыслителям Возрождения, он особенно ценит знание античных первоисточников, понимая, что каждая новая эпоха и каждая новая проблема дают их новое, все более богатое видение.

Отличаясь широтой взглядов, Прокопович не может мириться с теми запретами, которые налагались на изучение культуры язычников и народов других вероисповеданий церковными авторитетами. Научные открытия, технические усовершенствования, по его мнению, должны принадлежать всему человечеству, всем странам без различия вероисповеданий и быть основой их процветания. «Поступательный разум научных исследований — единый», — говорит Прокопович.

Подлинно просвещенным, по мнению Феофана, можно назвать только того человека, который не ограничивается знанием христианских авторов, но свободно ориентируется в культурных достижениях народов различных вероисповеданий, как восточных, так и западных. Религиозная и национальная нетерпимость или ограниченность чужды Прокоповичу. По свидетельству Байера, он любил говорить, что, «когда пьешь доброе вино, не спрашивай, откуда оно, а у честного человека — о его религии и происхождении».

Провозглашая религиозную терпимость, Прокопович стремится синтезировать западную и восточную культуры. Он одним из первых среди русских мыслителей обращает внимание на необходимость более глубокого изучения философии, истории, литературы восточных народов. В частности, он поощряет к этому академика Санкт-Петербургской академии наук Т. Г. З. Байера, который выполнил обширное исследование по географии, истории, культуре Китая. Посвятив его Феофану, Байер выражал восхищение многогранностью знаний своего друга. Действительно, в своих произведениях Прокопович не только ссылается на сочинения Авиценны, Аверроэса и других восточных мыслителей, но и неоднократно обращается к культуре народов Индии, Китая, Египта, Ближнего Востока, Греции, Турции и др. Его библиотека включает изданный Лютером малый катехизис на арабском языке, а также множество пособий и словарей для изучения сирийского, халдейского, арабского и древнееврейского (гебрейского) языков. Немало учеников и последователей мыслителя, в том числе Симон Тодорский и Василий Григорович-Барский, которым он прививал глубокое уважение к древней восточной культуре, стали известными ориенталистами.

Религиозная терпимость Прокоповича, направленная против феодальной замкнутости духовной жизни, была одной из наиболее характерных черт его просветительских взглядов. Она особенно ярко проявилась в его полемике с иезуитом Риберой, который некоторое время находился в России при испанском посланнике. В отличие от Риберы Прокопович отрицает, что ученость зависит от верования. И если Рибера отказывал Буддею, известному ученому-протестанту, в праве называться ученым только потому, что он не католик, то для Прокоповича различия в вере не существенны при определении вклада в науку.

Руководствуясь принципами и опытом выдающихся педагогов-гуманистов и реформаторов, Прокопович считает, что образование должно быть всеобщим, что грамоте нужно учить всех, в том числе и крестьян. Эта мысль, неоднократно повторяющаяся в произведениях мыслителя, специально обсуждается им в его теологическом курсе. Не нужно доказывать, что в период господства крепостничества она была не только прогрессивной, но и очень смелой, направленной против монополии духовенства на знание и науку, против присущей феодализму сословности в образовании.

Большую роль в распространении просвещения Прокопович, подобно гуманистам, отводит художественным произведениям и театру. Он требует, чтобы комедии писались языком простым, «сельским», «мужичьим», чтобы в них представлялись особы «низкие». Обращаясь в своих сочинениях к героям из простонародья — крестьянину, дьячку, столяру («тектону си есть древоделу») и т. п., Прокопович продолжает начатое мыслителями Возрождения движение к снятию элитарности духовной культуры.

Вслед за Баттистой Гуарино, Витторино да Фельтре, Луисом Вивесом, Эразмом Роттердамским, Яном Амосом Коменским Прокопович считает основой просвещения воспитание, начатое в раннем детстве. «От возраста детского, — говорит мыслитель, — аки от корня и добро и зло во все житие течет» (31, 1). Благосостояние как общества в целом, так и отдельного человека, по его мнению, в значительной степени зависит от воспитания подрастающего поколения: «Доброе ли есть в народе жительство, знатно, что в нем есть доброе детем наставление. А в котором народе многие свары, ненависти, коварства, татьбы и разбои и прочие злонравия, не усомневайся, что в нем нет доброго наставления детем» (там же, 6). Воспитание, согласно взглядам Прокоповича, не должно строиться на сословном принципе. И воспитатель и родители должны заботиться, чтобы дети были умными, добрыми, честными, а не о том, чтобы они были подобны им по чину и званию, т. е. священниками, воеводами и т. п. (см. 35, 14). Хотя эти гуманистические принципы еще базировались на идеалистической основе, так как нравственность выводилась из воспитания, воспитание — из просвещенности правителей и т. д., что приводило к замкнутому кругу идеальных факторов, но принципы эти несомненно были шагом вперед по сравнению с принципами схоластической школы.

Будучи человеком действия, всегда старавшимся реализовать свои теоретические взгляды, Прокопович пытается воплотить в жизнь названные принципы в созданной им на собственные средства школе, в которой получали образование около 160 детей бедных родителей и сирот. Многие из них впоследствии стали видными учеными, как, например, А. И. Протасов и С. К. Котельников — ближайшие помощники М. В. Ломоносова в научной и педагогической деятельности. Феофан очень заботился об этой школе и стремился, чтобы в ней преподавали лучшие учителя. В Феофановой школе детей обучали не только риторике, философии, физике, математике, но и музыке, пению, рисованию. Певческая капелла из учеников его школы была одной из самых знаменитых в Петербурге.

Известно, что еще до приезда Прокоповича в Петербург Петр I вынашивал планы создания в России академии наук. Он вел по этому поводу переписку со многими зарубежными учеными, в том числе и с Лейбницем, во время своего путешествия по Западной Европе внимательно присматривался к деятельности научных учреждений. Первоначально предполагалось, что академии наук будет предшествовать ряд подготовительных учреждений. Разработку одного из таких учреждений, университетского типа, включая чертежи, выбор участка для строительства, определение принципов организации, подборку слушателей и профессоров, Петр поручил Прокоповичу. Проект этого учреждения Прокоповичем был выполнен (см. 17). Прокопович предполагал назвать его «Сад Петров» или «Петергартен». Непосредственной и ближайшей задачей Феофана стала подготовка ученых для будущей академии наук. Весьма ревниво относился он к тому, чтобы и слушатели и профессора этого учебного заведения были «россиянами». Вместе с тем он считал возможным недостающих преподавателей «призвать… ис академий иноземных». После одобрения проекта Петром Прокопович шлет письмо кабинет-секретарю Макарову, в котором обосновывает важность для государства реализации этого проекта. Он просит предоставить для этой цели деньги, предназначенные для сооружения большой каменной церкви в Смоленске.

Однако позже Петр отказался от последовательного создания сначала университета, а потом академии наук. Он предложил соединить в одном учреждении и университет и академию. Этот проект, дававший значительный выигрыш во времени, был оформлен Блюментростом. В 1724 г. Академия наук была учреждена. С первых дней ее существования Феофан Прокопович оказывает всемерную помощь академическим ученым. Этот факт отмечают все исследователи истории Академии. «Среди видных государственных деятелей, на поддержку которых всегда могла рассчитывать Академия наук, — пишет Ю. X. Копелевич, — был и сподвижник Петра… Феофан Прокопович. Хотя в свое время он предлагал Петру более постепенный путь внедрения наук, но в период организации Академии он уже был в числе ее покровителей…» (94, 207).

Наиболее способных учеников из своей школы Феофан рекомендует в академическую гимназию. Этот путь прошли академики Протасов и Котельников, советник академической канцелярии Григорий Теплов и др. Врач, этнограф, ботаник Штеллер, бывший некоторое время домашним врачом Феофана, по его рекомендации занимает должность адъюнкта по кафедре натуральной истории. Как сообщают биографы М. В. Ломоносова, именно Прокопович помог талантливому юноше, когда тому угрожало исключение из Славяно-греко-латинской академии за то, что он назвался дворянским сыном, чтобы быть принятым в академию. «Не бойся ничего, — сказал ему тогда Феофан: — хотя бы со звоном в большой московский соборный колокол стали тебя публиковать самозванцем — я твой защитник!» (106, 1, 490). А когда в университет при Петербургской академии наук были приглашены наиболее талантливые выпускники из Славяно-греко-латинской академии, то в число их попал и Ломоносов, чему немало содействовал «бывший синодальным вице-президентом Новгородский и Великолукский архиепископ Феофан Прокопович» (69, 33). По приезде в Петербург Ломоносов несколько месяцев жил в доме Прокоповича. Возможно, именно Феофан посоветовал будущему великому ученому продолжить свое образование в Киеве, а потом и за границей.

Когда на академическом заседании 17 февраля 1735 г. конференц-секретарь, академик по кафедре высшей математики Христиан Гольдбах высказал мнение о написании истории Академии наук, он предложил обратиться с такой просьбой к Прокоповичу, который «заботился об ученых как отец» и хорошо знал состояние просвещения в России как в давние времена, так и при Петре I (87, 24).

Прокопович не только считал просвещение основой общественного прогресса и всемерно содействовал его развитию, но и связывал это развитие с распространением таких достижений науки, которые, подобно учению Коперника, подрывали церковно-схоластическое мировоззрение и освобождали человеческий разум от оков средневекового теологического мышления.

Учение Коперника Феофан начинает излагать еще в киевской академии. В своем курсе, который он читает в 1707–1709 гг., Прокопович знакомит своих слушателей с системами мироздания Птолемея, Коперника, Тихо де Браге. Для уяснения гелиоцентрической системы Прокопович обращается к Галилею. В стихотворении «Папский приговор Галилею» (56, 864) он утверждает, что мир Галилея — истинный мир. В этом стихотворении Феофан называет Галилея деятельным служителем природы, а папу — слепым кротом, который тщетно стремится затушить яркий факел познания, зажженный разумом Галилея.

Феофан продолжает интересоваться гелиоцентрическим учением и после переезда в Петербург. Из протоколов Академии наук известно, например, что в августе 1734 г. ему для наблюдений доставлялся академический телескоп (см. 115, 294). А когда в публичном собрании Академии наук происходил диспут о гелиоцентрическом учении, Феофан очень внимательно следил за его ходом и поддерживал академика Ж. Н. Делиля, защищавшего это учение (см. 44).

Однако характеристика взглядов Прокоповича на просвещение была бы неполной, если бы мы не обратились к рассмотрению его представлений об отношении просвещения и науки к их антиподу — невежеству, суеверию, вере, обскурантизму, а также к стоящим за тем и другим социальным силам.

Прежде всего, говоря о взглядах Прокоповича на соотношение знания и веры, следует отметить, что, утверждая знание, он еще отнюдь не исключает веру. Феофан не был атеистом, хотя его современники-церковники и считали его таковым. Он не был противником веры вообще и не стремился к ее искоренению. Феофан возражал лишь против такой веры, которая базируется на суеверии, невежестве, непроверенных мнениях, высказываниях и свидетельствах авторитетов. Отвергая подобную веру, он отстаивал «истинную» веру, требуя верить «духом и истиною». Отношение к этой вере было у него двойственным. Прежде всего он выводил веру за пределы положительного знания — философии, физики, истории и т. д., противопоставлял ему и делал объектом специальной науки — теологии. «Человеческая вера, — говорил Прокопович, — не может существовать вместе со знанием. Там, где уже приобретены знания, человеческая вера не имеет места» (61, 52 л.). С другой стороны, он настолько рационализировал веру, требуя, чтобы она удовлетворяла тем же критериям, которым соответствует знание, что от тех представлений о вере, которые тогда были распространены в русском обществе, мало что оставалось. В отличие от традиционного, православного понимания веры, в котором всегда преобладала ориентация на иррациональное чувство, Прокопович вводит понятие разума в само определение веры и делает его в нем основным. «Вера вообще, — пишет он, — есть егда что человек или единым умом держит яко истинно или купно и умом держит яко истинно, и сердцем на то же возлагается, си есть крепко уповает» (16, 117). Вполне понятно, что при принятии такого определения веры к ней может быть отнесено только то, что проходит через разум, что может быть рационально доказано и обосновано. Таким образом Прокопович доводит понятие веры до ее последней грани, за этой гранью начинается царство разума, исключающего веру. Но сам Прокопович еще не осознает, что, отбрасывая «не истинную» веру, требуя от нее рационального доказательства, он по существу подрывает основы всякой веры. В этом смысле его теологическое учение было лишь одной из ступенек перехода к вольнодумству и неверию.

Сложность решения вопроса об отношении Прокоповича к знанию и вере обусловлена еще и тем, что сам он был крупнейшим русским теологом. Однако было бы по меньшей мере односторонностью полагать, что Феофан утилизировал идеи Нового времени — коперникианства, картезианства и т. д. только для создания рационального богословия, для защиты и лучшего обоснования религии, позиции которой начали шататься под ударами развивающейся науки. Сочинения Прокоповича в равной мере не дают основания для признания ни этой точки зрения, ни ей противоположной, которая оценивает наследие мыслителя только через призму его вклада в развитие науки и просвещения в России и умалчивает о его отношении к теологии. Обе эти точки зрения односторонни, ибо основаны на упрощении действительно сложного решения мыслителем этого вопроса и не учитывают противоречий переходной эпохи.

Сочинения Прокоповича относятся к тому периоду развития общественного сознания в России, когда процесс размежевания науки и теологии уже начался, но еще далеко не завершился. Поэтому нет ничего удивительного в том, что наука (включая философию), с одной стороны, и теология — с другой, у него и отделены как структурно различные части лекционного курса, имеющие различные объекты и методы исследования, и вместе с тем еще значительно взаимопроникают друг друга.

Ни у кого не вызывает сомнения то положение, что смысл всей деятельности Феофана, и теоретической и практической, был направлен на обоснование, поддержку, защиту петровских преобразований. Для их осуществления прежде всего нужна была наука, а не теология. Поэтому основные усилия Прокоповича направлены на доказательство необходимости основания и развития в России просвещения, науки, учебных заведений и т. д., он вел непримиримую борьбу с невежеством, суеверием, верой в мощи, с подчинением разума церковным авторитетам. Себя и своих единомышленников он называл «ученой», а не «богословской» дружиной. Нелишне в этой связи напомнить и тот, очевидно, не случайный факт, что Феофан дважды уклонялся от слушания курса теологии в Киеве и в Риме. Мечтая о применении своих сил на научном поприще, он говорил о математике, а не о теологии как своем любимом предмете.

Вместе с тем совершенно очевидно и то, что Петр I не мог бы стоять во главе государства дворян, купцов, мануфактуристов и держать в узде простой народ, если бы он не опирался на веру. Более того, в обществе, где господствовало религиозное сознание, без этого он не только не смог бы осуществить своих реформ, но и преодолеть сопротивление реакционного духовенства и боярства. Он должен был противопоставить своим противникам не только доводы от науки, общенародной пользы, русского патриотизма, но и от теологии. Ибо в то время каждая из борющихся сторон изображала свои действия как единственные санкционированные богом, и Петр также нуждался в такой санкции.

Однако для этих целей его уже не устраивало анахроническое вероучение, откровенно враждебное науке. Ему нужна была иная теологическая интерпретация православия, которая не только допускала бы определенную возможность развития науки, примиряясь с ней, но и обосновывала бы приоритет светского начала над церковным в общественной, и прежде всего государственной, жизни. Именно такая теологическая система и была создана Прокоповичем. Нельзя не видеть, что, приспособляя православие к новым условиям и модифицируя его в реформистском духе, он способствовал его укреплению. Вместе с тем очевидно и то, что, допуская большую свободу науки по сравнению с предшествующими православными богословами и требуя введения разума в теологию, он объективно становился на путь, ведущий в конечном итоге к ее разрушению.

Действительно, по мнению Прокоповича, богословие принципиально отличается от всех наук, в том числе и философии, уже тем, что оно, и только оно, базируется на божественном откровении, которое является его адекватным объектом. Данное людям в глубокой древности применительно к их низкому уровню понимания, откровение требует для его лучшего и более глубокого усвоения постоянного упражнения и усовершенствования разума, использования достижений науки. Между откровением, законами природы и разумом человека, по мнению Прокоповича, не должно существовать противоречия, ибо они являются гармонически приспособленными друг к другу произведениями одного и того же творца. Однако если между новыми данными науки и библейскими текстами все же обнаруживаются разногласия, то это отнюдь не значит, говорит мыслитель, что выводы науки подлежат отклонению или сомнению. В таких случаях библейские тексты, рассчитанные на понимание древних народов, должны быть истолкованы аллегорически, применительно к уровню представлений и мировосприятию современных людей. Положения же науки должны оставаться незыблемыми, ибо если их посылки истинны, а заключение построено логически правильно, то истинных аргументов против них не может выставить даже сам господь-бог. Именно так он рекомендует относиться к учению Коперника. Если ученики и последователи Коперника, утверждает Прокопович в своем курсе теологии, при помощи математических и физических аргументов докажут истинность своего учения, то Священное писание не должно быть для них препятствием, ибо его можно истолковать аллегорически.

Перед нами попытка примирения религии и науки, но такая, которая и приспосабливает религию к науке, и берет под защиту утверждения науки. В силу своей двойственности и противоречивости она раскрывает две дивергентно расходящиеся возможности: 1) дальнейшего упрочения позиций человеческого разума и науки и 2) более тонкого обоснования религии и приспособления ее к новым условиям. Прогрессивная общественная мысль избрала первую из них.

При выяснении взглядов Прокоповича на соотношение церкви и науки важно отметить, что он отрицал определяющую роль церковного авторитета в делах науки. Подобно реформаторам, он считал, что вера имеет индивидуальный, личностный характер, поскольку каждый человек может верить только в то, что он принял своим собственным разумом. Мнение другого человека, общества, церкви в этом смысле есть лишь показание авторитета, которое принимается или отвергается в зависимости от его доказательности для разума данного индивида. Более того, исходя из требования все апробировать рассуждением, разумным доказательством, Прокопович, подобно реформаторам, отвергает значение церкви, соборов, мнения «отцов» церкви как непогрешимого источника веры. Он исключает «традиционный» раздел о церкви из своего богословия. Верующий, по его мнению, не нуждается в посредстве церкви для своего общения с богом. Сохраняя веру и отвергая авторитет церкви, Прокопович по существу предлагает реформистский вариант православия, подобно тому как протестантизм, являющийся христианством буржуазной эпохи, представляет результат реформирования католицизма. Но и то и другое знаменует канун буржуазной эры, ибо наступление на феодализм всегда начиналось с наступления на церковь.

Единым непогрешимым источником веры Прокопович, как и реформаторы, считает Библию. Но он требует введения критерия разума и в рассмотрение библейских текстов. Мыслитель признает право каждого исследователя на самостоятельное истолкование и критический разбор этих текстов. «Разсуждению предаю собственному всех в Священном писании» (16, 35), — говорит он, отвергая существующую традицию.

Не менее смелым со стороны Прокоповича являлось проведенное им сравнение библейских повестей и древнегреческой и римской мифологии. Его результаты изложены им в предисловии и послесловии к книге «Аполлодора Грамматика афинейского библиотеки, или О богах», которая была переведена по приказу Петра I на русский язык в 1725 г. Прокопович в античной мифологии находит аналоги библейским сказаниям. Это снимало ореол святости с Библии, низводило ее до обычного литературного произведения, возникшего на перекрестке исторических дорог многих народов и вобравшего в себя их вековую мудрость, легенды и предания. Это обстоятельство, очевидно, в определенной мере учитывалось Прокоповичем, хотя мнение, высказанное им по этому поводу, было противоречивым. С одной стороны, в трудной для себя ситуации он настаивает на божественности Библии, в частности «Песни песней» и т. д., а с другой стороны, по свидетельству Маркелла Родышевского, «книги Иова, Есфирь, Товия и Юдифь, Маккиавейские, Июды, Иакова и Св. апостола Павла… апокрифами нарицал» (81, 7).

Исходя из данных современной ему науки, Прокопович не мог не рассматривать поклонение мощам, иконам, веру в чудеса как суеверие, возникающее вследствие темноты и невежества. «Когда нет света учения, — писал он, — нельзя не быть нестроению и многим смеха достойным суевериям» (10, 74). К числу этих суеверий он относит прежде всего принятую как в католической, так и в православной церкви веру в чудодейственность священных реликвий, к которым причисляет и мощи святых. «Это правда, — говорит Прокопович о католической церкви, — реликвий у них даже слишком много, но в действительность их пусть верит кто угодно, только не я… Тело первомученика Стефана находится в Венеции, но то же самое тело есть и в Риме, тело Дионисия Ареопагита с головою — в Регенесбурге, а одна голова — в Галлии. Голова Иоанна Златоуста показывается в Риме в Ватиканской базилике, но голову того же святого несколько лет тому назад монахи афонского Ватопедского монастыря принесли в Москву, за что получают и доныне определенное подаяние… Мозг св. Петра показывался в Женеве, а после оказался куском пемзы или глины… Удивительное дело! — восклицает Феофан. — Если бы великий мифический Герион, имевший три тела, был раздроблен на части, то и тогда бы этих частей не хватило бы для наполнения стольких мест» (54, 1201–1202). Феофан считает необходимым воспитывать детей в духе критического отношения к мощам, чудесам и т. п.

Известно, что одним из главных требований западноевропейских реформаторов, отражавших интересы идущей к своей революции буржуазии, было упрощение и удешевление церковной обрядности. Это экономическое требование идеологически оформлялось в соответствии с развитием науки и просвещения. Поскольку на основе раскрытия естествознанием законов природы полностью или частично отрицались чудеса, то отсюда выводилось упразднение многих церковных церемоний, обрядов, служб. Прокопович относится к церемониям и обрядам принципиально так же, как и реформаторы, т. е. критически. Он пишет специальное сочинение, направленное против отяготительных обрядов греческой и римской церкви. Вместе с тем критика им церковных обрядов преследовала и другие цели. Она была направлена против унии и против раскольников, наконец, на защиту и обоснование новых светских обычаев и установлений, вводимых государственной властью в России, и прежде всего Петром I.

Из «обличения» его Маркеллом Родышевским узнаем мы, что литургию, исповедь «ко уху», каноны, крестное хождение, водосвящение, гимны, церковное пение Феофан считал совершенно ненужным делом. Особенно не любил он пение монахов, называя его «бычьим ревом». Поклоны, умерщвление плоти, посты, по его мнению, не приносят никакой пользы, но только вред душе и телу. Елеосвящение больного, панихиды, поминание мертвых Прокопович считал бесполезным бредом, основанным на невежестве и суеверии. «За мертвых, де, богу молиться отнюдь не надлежит и весьма де суеверно и сие, де, вымыслили попы для своего наживу» (81, 7).

Будучи стесненным своим общественным положением, Прокопович имел относительно ограниченные возможности для официальной критики православной церкви, ее обрядов и церемоний. Поэтому в написанных им анонимных сочинениях он предпочитает выступать от лица протестанта.

Социальной силой, с которой Прокопович связывает невежество и суеверие, веру в чудодейственную силу икон, мощей, пустых обрядов, является духовенство. Называя его представителей лицемерами и «недоученными латынщиками», Феофан показывает, что именно они «видения сказуют, аки бы шпионами к богу ходили, притворныя повести, то есть бабия басни бают, заповеди бездельныя, хранения суеверныя кладут и так безстыдно лгут, яко стыдно бы воистинну и просто человеком, не точно честным нарещися тому, кто бы так безумным расказщикам верил…» (45, ч. II, 16).

Мысль о борьбе просвещения с невежеством, защищаемым духовенством, проходит через все произведения мыслителя. К ней он обращается и в своем лекционном курсе, прочитанном в киевской академии, особенно в «Риторике». Рассматривая и высмеивая различного рода чудеса, описанные историками церкви, и деяния святых, Прокопович замечает, что «именно выдающиеся проповедники, когда уже ничего другого не могли сделать, стремились запугать народ вымышленными ужасами» (55, 150 об.). В этом же лекционном курсе Феофан предпринимает весьма смелую для того времени попытку морального развенчивания церковников — сторонников невежества и суеверия, изображая их как лицемеров, обманщиков, обжор, пьяниц, развратников. Та часть риторики, где речь идет преимущественно о католическом духовенстве и иезуитах, позже была доработана автором и издана под названием «Описание иезуитов»(«Descriptio iesuitarum») (57). В этом произведении Прокопович обличает методы деятельности иезуитов по насаждению унии, по вербовке верующих, вскрывает их обманные способы фабрикации чудес.

Особую остроту идея борьбы просвещения с невежеством приобретает в «Духовном регламенте», в котором она «превратилась в страстный сатирический памфлет против невежественного духовенства и в не менее страстный гимн просвещения» (90, 390). Характеризуя церковника — реакционера и невежду, Прокопович уподобляет его саранче, которая имеет большое чрево и малые крылья. «Слуги архиерейские обычно бывают лакомые скотины», говорит Феофан, и при наездах они «как татаре на похищение устремляются» (10, 70). Подобными мотивами пронизано и большинство сочинений ближайших единомышленников Прокоповича — Антиоха Кантемира и Василия Татищева, которые, как и Феофан, выступали горячими сторонниками просвещения, врагами невежества и суеверия, но так же, как и он, еще не дошли до отрицания с позиций науки религии вообще.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.