Факт, затмивший чудо (часть 1)

Факт, затмивший чудо (часть 1)

На первый взгляд кажется, что «спасение» и «киберпросторанство» понятия предельно далекие друг от друга. Первое связано с монастырем, с храмом, с заботой о душе, второе — с торжеством техники и триумфом скорости. Но для того, чтобы понять, как обстоит дело со спасением сегодня, неминуемо придется вникнуть в технику, войти в сеть, исследовать киберпространство. Хотя бы потому, что мы уже здесь.

Вольфганг Гигерих в своем эссе «Ракета и стартовая площадка»[1], говорит о христианстве как о фундаменте западной цивилизации, что, конечно, выглядело бы общим местом, если бы не сугубо буквальное прочтение тезиса. Фундамент оказался предназначенным не только для установления на нем системы ценностей, и вообще не только для специфически духовных установлений. Прочное основание, заложенное христианством, смогло разместить и выдержать все основания дисциплинарной науки, а также и инфраструктуру современной техники. Среди прочего, а может быть даже и в первую очередь, надежного фундамента требовала стартовая площадка для ракеты — космодром. Экзистенциальные новации, учрежденные христианством и внесенные им в сферу налично сущего, как раз и послужили цементирующим началом для той точки опоры, оттолкнувшись от которой, смогла, в конце концов, стартовать космическая ракета[2].

По мнению Гигериха, жесткая система координат, выравнивающая любой событийный поток и ориентирующая его относительно абсолютного начала отсчета, сыграла и продолжает играть роль нивелира, позволяющего определиться в любых условиях. Иными словами, задать определенность человеческому существу, указать точную и недвусмысленную привязку к трансцендентному. Текучесть политеизма с его легкостью паразитарных отождествлений требовала всякий раз дополнительных ориентиров для того, чтобы определиться. Труд узнавания отвлекал слишком много сил, а фундамент все равно оставался чрезмерно зыбким, непригодным для наиболее дерзких проектов. Потерять себя, свое обеспеченное человеческое можно было даже за пределами собственного полиса, а не то, что в просторах космоса.

Согласно Аристотелю, варвар, обращенный в раба, оставлял свое человеческое мерило там, где оставалось его племя; сложная громоздкая система координат практически не поддавалась перемещению, в отличие от легкого переносного транспорта христианства. Извлечение такого индивидуума из социума обрывало его привязку к копилке человеческого, поэтому, собственно извлекаемое оказывалось лишь говорящим орудием. Или даже мычащим орудием с высокомерной точки зрения греков[3]. Извлечь нечто большее не удавалось по той же причине, по какой не удается безнаказанно извлечь рыбу из воды или птицу из воздуха.

Христианство входит в мир через радикальное упрощение исходного трансцендирования. Господь един, имя его Иисус, найти (обрести) его можно в любой заброшенности: «Где вас трое соберется во имя Мое, там и Я среди вас» (Коринф. 4;7). В любых духовных странствованиях, блужданиях и заблуждениях, ориентир позволяет определить, где ты находишься: независимость сингулярной точки в свою очередь санкционирует множество относительных плавающих систем отсчета, — они более не угрожают развоплощением человеческого существа.

Поэтому, в частности, ракета установлена на надежном основании космодрома, космодром спроектирован в соответствии с расчетами точной науки, а наука, как известно, опирается на факты. Фактичность в качестве принципа установлена и заданна первополаганием Факта, — уникального единичного события, которое остается неизменным в любых теоретических системах отсчета: толкованиях, интерпретациях, «точках зрения» и т. п. Любая точка зрения открывает некоторую собственную панораму обзора, однако господствующая высота Факта просматривается отовсюду. Этим основополагающим фактом является жизнь и деяния Иисуса, от рождения-Рождества до распятия и Воскресения. В отличие от плавающих событий политеизма, лишь пунктирно присутствующих в земном времени и уводящих в темпоральную неопределенность типа «давным-давно» и «когда-то», факт жизни Иисуса учреждает и собственное счетное время и начало его отсчета. Все события привязаны к началу координат, каждое из них может быть точно локализовано на оси времени. Многочисленные факты, зафиксированные наукой и имеющиеся в ее распоряжении, установлены с разной степенью исследовательских усилий, отслежены с различных теоретических позиций (плавающих систем отсчета), но все они подражают Факту, — в частности, тем, что не исчезают с горизонта в случае перемены точки зрения. Совсем не такова раскадровка языческой действительности, в ней сплошь и рядом царит несоизмеримость событий, равно как и зыбкость событийных построек этого мира. Все зависит от интерпретации: сон, приснившийся фараону, отменяет и опрокидывает множество эмпирических постановлений — как раз потому, что они не являются прочно установленными фактами.

Дисциплинарная наука в своей заносчивости может, конечно, и не осознавать подражательного характера устанавливаемых ею фактов, она может думать, что обнаруживает их на ровном месте, однако и ровное место не свалилось с неба, оно было подготовлено благодаря сошествию с небес Сына Божьего. Чем более разношерстными, и в то же время незыблемыми являются многочисленные факты, тем более сакральным и сингулярным должен быть Факт; ведь ему приходится подпирать собой всю россыпь, не только раз и навсегда, но и каждый раз заново конституируя среду фактичности.

И если эталоны мер и весов хранятся в различных, тщательно оберегаемых от бесцеремонного вмешательства местах, то Факт как эталон фактов (фактичности) хранится в Священном писании. Его не приходится извлекать для каждой рутинной текущей сверки, ведь бесчисленные копии уже сделаны и делаются по его образу и подобию. Однако для решающих процедур, вроде радикального декартовского сомнения, сверка необходима. Необходима она и для запуска ракеты в космос, и для последующего отделения ступеней.

***

Ракета, стартующая с космодрома, выбрана не случайно, мы еще увидим, что космический полет есть прямое богословское действие, хотя и далеко отстоящее от канонического богословия первых веков христианства. Мы еще вернемся к летящей ракете, пока же следует заметить, что ориентир первичного Факта так или иначе устанавливается всеми последующими версиями монотеизма. Верующий мусульманин всегда должен быть обращен лицом к Мекке. Точность этой координаты настолько важна, что в конце концов был создан специальный компас, зеленая стрелка которого указывает на Каабу, примерно так же, как стрелка обычного компаса на северный полюс. Компас мусульманина это яркий образец современной священной техники — для удовлетворения своих нужд верующие прибегают к этому прибору чаще, чем к любому другому техническому устройству. Подобные примеры говорят о богословской составляющей техники — в данном случае, в некотором прикладном аспекте.

Весь технический постав обязан своей устойчивостью незыблемости Факта. Согласованная работа бесчисленных элементов постава обеспечивается подачей напряжения от эксклюзивного, находящегося за пределами теорий источника, подобно тому, как Кааба ориентирует стрелку каждого прибора-определителя. Что стало бы с этими приборами, если бы метка исчезла? Мы вернулись бы в магическую технику политеизма, не образующую постава, работающую в принудительном режиме, и совершенно не способную суммировать мощность.

Шаман демонстрирует технику владения нездешней, высшей силой. Демонстрация такой техники требует его собственного непрерывного напряжения. Не существует «заклинателя дождя», который работал бы на автопилоте, подобно тому, как работает турбина ГЭС или двигатель внутреннего сгорания. Не существует, потому что нет достоверного первичного Факта — в распоряжении шамана находится лишь то, что актуализуется в момент выхода на связь. Как только связь обрывается, магическая техника «чудесным образом» исчезает. Дело в том, что отсутствует надежный фундамент, на котором она могла бы быть установлена. Знаменитый тибетский молитвенный барабан, который молится за меня, это одновременно и воплощение сокровенного отчаяния, и жалкая имитация возможностей Постава[4]. Вся европейская техника есть чудо Иисуса, — и что по сравнению с этим чудом извивающийся посох Моисея?

Сущность техники, согласно самому известному тезису Хайдеггера, не есть нечто техническое и, в конечном счете, ветвящийся посох и ракета суть производные различных основоположений веры.

***

Ракету обретает устремленный к своей цели дух — в том случае, если цель высока, требует преодоления земного притяжения, а духу дано время, которое не начинается всякий раз заново, а началось однажды, в определенный момент обетования, и теперь лишь суммируется, эластично растягивая подготовку к Настоящему… Волны времени, или, правильнее будет сказать автономных времен, вечно смывающие друг друга, с некоторого момента перекрываются плотиной — и с этого же момента резервуар сущего заполняется несмываемыми объективациями, в том числе и научными фактами.

Итак, экзистенциальный проект христианства отличается беспрецедентной компактностью. Радикально упрощенная процедура привязки к трансцендентному («несть ни иудея ни эллина») экономит мыслительное пространство, оставляя (предоставляя) обширную пустующую площадку для индивидуальной застройки. Европейский индивидуализм есть такая же производная эксклюзивного Факта, как и космическая ракета. И Лютер, топчущий папскую буллу, и английские пуритане в армии Кромвеля, не нуждающиеся для проявления высочайшей доблести ни в каком харизматическом лидере ведут себя подобно первым христианам, поскольку располагают обновленным основанием прямого богословского действия. Это предполагает возможность непосредственного контакта с Богом из любой точки: кем бы ты ни был — булочником, банкиром или физиком-теоретиком, твои профессиональные успехи не останутся без внимания Господа. Во всякий момент можно свериться, не отклонился ли ты с истинного пути, сохраняется ли соответствие замыслу Бога о тебе? Это и есть теология прямого действия: сдобная, добросовестно испеченная булочка, признанная покупателем в качестве таковой, свидетельствует о том, что Господь пребывает с тобой и ты ему угоден. Нет смысла отвлекаться на расшифровку косвенных знамений, нет необходимости в шамане, впадающем в транс. Овеществленные результаты труда суть плоды мирской аскезы и они по своему тоже свидетельствуют о причастности к трансцендентному. Сакральное измерение отпечатано также и в них, а без сопричастности этому измерению невозможна полнота человеческого. Вся суть дела в том, что сакральное преобразовано в достоинство факта, в этом же и радикальное новация христианства, тогда как в мистических и аскетических практиках мы, напротив, можем найти много общего с любым расширением человеческого существа, позволяющим именовать его человеком.

Вдумаемся в привычное выражение «как неопровержимо свидетельствуют факты». Вдумаемся и зададимся вопросом: что же наделило свидетельство фактов неопровержимостью? Для этого всмотримся в прежние типы неопровержимости, такие как вещее слово (включая табу), ритуал, повеление (воля) господина — все они были санкционированы свыше. Даже идеалы равенства и братства стоили бы немного без божественной санкции, что прекрасно осознавал один из первых их поборников, Жан Жак Руссо[5]. И вот теперь эта санкция перенесена и на фактичность факта, в результате чего сам момент теперь получил новый, несравненно более высокий статус. У нас есть все основания для такого предположения, ведь действенность факта не уступает силе ритуала, при том, что фактичность преодолевает разделение сакрального и профанного: где бы ни обнаружился факт, он остается фактом. Заметим вновь: благодаря воспроизводству параметров первичного факта. Сама первичность факта-архетипа была так необычна, что потребовала перестановки моментов времени, ее, например, всем своим авторитетом осуществляет Иоанн Креститель, провозглашая: «Ибо идущий за мною превыше меня» (Матф; 3, 11). «Идущий за мною» должен быть изъят из порядка отождествлений и наделен абсолютной эксклюзивностью. Только такая радикальная реверсия времени прерывает неразличимость следования и задает следованию иной отсчет: только теперь следующий (будущий) день начинает пониматься как следующий отсюда в зависимое, но все же открытое будущее[6]. Если угодно, извивающийся посох Моисея в этот момент уступает место астронавтике креста.

Правда, ratio требует ссылаться на «практику» или на «опыт» в качестве высшей санкции. Однако фактологическая раскадровка мира как раз и предопределяет достоверный опыт. Если же подобная «тематизация» отсутствует, привычные ссылки сразу же приобретают метафорический оттенок: аскетическая практика или мистический опыт ничуть не менее достоверны, если санкция свыше принадлежит им.

Сакрализация факта как некая санкция свыше становится очевидной из простого сравнения. Если интерпретация дисциплины труда булочника в качестве прямого богословского действия может показаться специфически протестантским кунштюком, то самодостаточность факта как предельного обоснования науки и занятий ею превосходит любую мистику по своей непостижимости.

Представим себе исследователя, всю жизнь изучающего воздействие гамма-излучения на бледно-розовые ноготки. Или, если угодно, изучающего реакцию слюноотделения у собак. Почему всерьез никому не приходит в голову усомниться в правомочности его деятельности, более того, в ее высоком, почти сакральном статусе? Попробовал бы какой-нибудь жрец из дохристианского прошлого увлечь и повести за собой паству со словами: «следуйте за мной и я приведу вас к тому, чему вы сможете посвятить всю свою жизнь — вам откроется достоверное знание о рефлексах и процессах слюноотделения». Шумеры, ассирийцы, египтяне, а впрочем и греки сочли бы его безумцем — уже в силу одного этого наука была бы невозможна. И главным препятствием явился бы крайне сомнительный статус самого факта, статус не подтвержденный сакральной санкцией. В таких условиях «фактопроизводство» не может получить широкого распространения. Его заменяют ритуалы и производные мистического опыта, но эти производные не покоятся на прочном основании. Мистический опыт не обладает гарантированной воспроизводимостью: «размерность» его составляющих принципиально различна.

Дело радикально меняется с появлением священного писания христиан: этот текст содержит исходный Факт и санкционирует дальнейшую «фактологию» — поэтому он открывает в мире невиданное ранее чудесное измерение, измерение фактов. Поэтому и жрец науки, в отличие от жреца Астарты или жреца вуду вполне может сказать: пойдемте за мною, и вы обретете новые факты. Последовавшие призыву знают: то, что они обретут — вовсе не пустяк. Ведь и рождение Иисуса в Вифлееме, и воскрешение им Лазаря и его собственное вознесение суть, прежде всего факты. Факты, следовательно, очень важны; Господь пожелал так, чтобы и в профанном мире тоже имелись факты, чтобы явленное им чудо — научный опыт, — не знало ограничений, подобных мистическому опыту. Отблеск санкции Иисуса доходит и туда, куда прежде никогда не проникал свет трансцендентного, вплоть до уровня условных рефлексов и строения литосферы.

Теперь становится возможным позитивизм и позитивные науки. А также и самозабвенный производительный труд, поскольку человеческая экзистенция не расточается в отчуждении, в объективациях товарной формы, а благодаря теологии прямого действия сохраняет привязку духовной монады к конечному изделию. Ученый, посвятивший жизнь капельным эффектам и производитель булавок, преуспевший в своем бизнесе в равной мере зависимы от санкции Иисуса; именно благодаря этой санкции их сугубо партикулярное занятие не остается исключительно профанным времяпрепровождением, а пребывает в ранге общественно значимого жеста. И уж тем более космонавт, выходящий на околоземную орбиту совершает теургический акт, смыкая параллельные, а то и расходящиеся потоки аскетического духовного воспарения и приумножения постава.

***

Новизна Нового Завета состоит прежде всего в том, что изменяется залог обетования и Истины: вместо возвращаемого, восстающего из праха тела (обещание Яхве, озвученное пророками), таким залогом становится Факт: единичный, эксклюзивный факт вознесения, задающий, однако, иную тематизацию сущего и ориентацию происходящего. И уже опираясь на факты, на новую скинию Завета, уверовавший во Христа приступает и к преобразованию собственной телесности — руководствуясь богословием прямого действия, которая загружает соответствующим заказом науку.

Сокровенное чаяние о возвращении к жизни умерших, сформулированное Николаем Федоровым, представлено в несколько странном «гибридном» варианте: здесь для исполнения ветхозаветного пророчества призывается наука. Искренность сокровенного чаяния при этом сомнения не вызывает, ошибка состоит именно в контаминации. Ведь опирающаяся на факты наука отнюдь не собирается отказываться от задачи спасения, но руководствуется она новозаветной инструкцией самого Иисуса, провозгласившего спасение через преображение[7]. Или, как принято сейчас выражаться, через синтез тела[8].

Вопреки сложившимся представлениям точная (фактологическая) наука зарождается под покровительством христианской веры и изначально является ее органичной частью. Всем известны столкновения свободомыслия с церковной цензурой, однако непредвзятое исследование истории вопроса (представленное, например, в недавней книге швейцарского историка философии Алена де Либера[9]) показывает, что по абсолютному большинству вопросов наука и христианская религия выступают как союзники, совместно ведущие борьбу против влияния прежних «эпистем», говоря словами Фуко, против возобновляемых ответвлений извивающегося посоха волхвов. Без репрессивных мер церкви (без пропалывания сорняков) росток науки едва ли смог бы пробиться среди диких побегов. Вот что пишет исследователь Александр Егоров:

«Действительную роль цензуры удобно рассмотреть на конкретном примере, неизменную актуальность которого трудно оспорить. Как известно, в 1270 году парижский епископ Этьен Тампье в числе прочих тезисов осуждает и астрологический («Все происходящее на земле подчинено необходимости звезд»). На рубеже 13–14 веков астрология была буквально повсюду — то есть вопрос о ее сдерживании, а главное, об ограничении ее псевдофилософских претензий стоял очень остро. Можно добавить, что он так же остро стоит и сейчас, но в те времена философия оказалась просто беззащитна перед проникающей во все щели суетливой эзотерической мудростью"[10].

Конфигурация факта всегда была самым чужеродным, не перевариваемым вкраплением для «эзотеризмов» всех мастей, и, напротив, она абсолютно органична для христианского вероучения. Если сегодня сравнить выступления в прямом эфире ученого и священника (и прежде всего «ответы на вопросы») нетрудно заметить как они одинаково морщатся при упоминании гороскопов, как похоже реагируют на проявления кликушества. Лишь в споре между собой они акцентируют разногласия.