XIX

XIX

«Плакал порой, но никогда не смеялся», «aliquando flevit, sed nunquam risit», – верно угадывает или вспоминает Лентул. Вовсе, может быть, не человеческая и даже не звериная, а дьявольская судорога смеха никогда не искажала этого единственного, совершенно-человеческого лица.

Никогда не смеялся, но улыбался наверное. В скольких притчах – улыбка Его, живая, как на живых устах. Можно ли себе представить и в ту минуту, когда обнимает детей, лицо Его без улыбки? «Радостен был, весел», hilaris, – верно опять вспоминает или угадывает Лентул.

Очень маленькие дети тоже плачут, но не смеются, и потом, когда уже начинают смеяться, делают это все еще неумело, как бы неестественно, и тотчас после смеха, становятся опять серьезными, почти суровыми: на лицах их – как бы еще не сошедший с них отблеск неземного величья.

К детям Иисус ближе, чем к взрослым.

Я был среди вас с детьми и вы не узнали Меня.[465]

Если мы не обратимся и не будем, как дети, то в царство Его не войдем и лица Его не увидим.

Ищущий Меня найдет среди семилетних детей, ибо Я, в четырнадцатом Эоне – (глубочайшей вечности) – скрывающийся, открываюсь детям.[466]

Приносили к Нему детей, чтоб Он прикоснулся к ним…

И, обняв их, возложил руки на них и благословил их. (Мк. 10, 13, 16.)

В нашем грубом мире, – кажется иногда, грубейшем из всех возможных миров, – это самое нежное – как бы светлым облаком вошедшая в него, плоть иного мира. Понял бы, может быть, всю божественную прелесть лица Его только тот, кто увидел бы его в этом светлом облаке детских лиц. Взрослые удивляются Ему, ужасаются, а дети радуются как будто, глядя в глаза Его, все еще узнают, вспоминают то, что взрослые уже забыли, – тихое райское небо, тихое райское солнце.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.