2. Англо-французская война

2. Англо-французская война

Один короткий, но трагический инцидент, произошедший примерно через столетие после европейской войны, может быть назван отпечатком судьбы Первых Людей. За это время стремление к миру и разуму превратилось уже в серьезный исторический фактор. Если бы не ряд неблагоприятных обстоятельств, должным образом преподнесенных публике, в течение этого наиболее опасного периода в Европе могла бы доминировать партия мира, а через Европу – и во всем мире. В случае меньшей злополучности или при дополнительной доле дальновидности и самообладания в этот важный период, могло бы и не настать той эпохи тьмы, в которую было суждено погрузиться Первым Людям. Будь победа приобретена раньше, чем общий уровень сознания начал ощутимо падать, попытка всемирного государства могла бы рассматриваться не как окончательный, но как первый шаг к истинной цивилизации. Но этому не было суждено состояться.

После европейской войны потерпевшая крах нация, некогда бывшая не менее воинственной, чем другие, стала наиболее пацифистской и превратилась в оплот просвещенности. Почти повсюду, разумеется, происходили глубинные перемены, затрагивающие основы общественного устройства, но особенно это было заметно в Германии. С другой стороны, победители, несмотря на их действительное стремление быть человечными и великодушными и открыть двери в новый мир, были втянуты – отчасти своей собственной родовой обособленностью, отчасти слепой дипломатией своих руководителей – во все пороки, в крестовом походе против которых, по их собственному убеждению, они и участвовали. После недолгого периода, во время которого они безнадежно старались наладить друг с другом дружественные отношения, они начали в очередной раз потакать прямым конфликтам. Из этих конфликтов два следует рассмотреть особо.

Первой встряской, не слишком губительной для Европы, была скоротечная и абсурдная схватка между Францией и Италией. С момента падения древнего Рима итальянцы были больше известны в искусстве и литературе, чем в военном деле. Но героическое освобождение Италии, в девятнадцатом веке от рождества Христова, сделало итальянцев слишком чувствительными к национальному престижу; и с тех пор, как среди населения Запада сила нации стала измеряться в единицах воинской доблести, итальянцы подогревались, благодаря их успеху в борьбе против пошатнувшегося иностранного порабощения, чтобы продемонстрировать собственное совершенство против обвинений в посредственности на поле битвы. Однако после европейской войны Италия пережила период социального упадка и неуверенности в собственных силах. Впоследствии очень популярная, но с явным национальным уклоном партия взяла контроль над государством и позволила итальянцам обрести новое чувство собственного достоинства, основанное на реформе социальных служб и на милитаристской политике. Поезда стали ходить без опозданий, улицы стали чище, мораль приобрела пуританский оттенок. Авиационные достижения принесли славу Италии. Молодежь, наряженная и обученная играть роль солдат с настоящим оружием в руках, была убеждена в том, что ей следует считать себя спасительницей нации, была готова пролить кровь и быть использованной для выполнения воли правительства. Все движение в целом было создано, в основном, одним человеком, чья гениальность в действиях сочеталась с ораторским искусством и примитивностью мышления, что позволило ему сделаться весьма преуспевающим диктатором. Почти чудом ему удалось вымуштровать итальянскую нацию, вернуть ей деловитость и сноровку. В то же самое время, с огромным эмоциональным подъемом и абсолютным отсутствием юмора он возносил итальянскую заносчивость и склонность к «экспансии», расширению. И поскольку итальянцы были мало способны к восприятию идеи об ограничении собственного населения, это расширение было реальной необходимостью.

Так случилось, что Италия, давно уже покушавшаяся на французские территории в Африке, завидующая лидирующему положению Франции среди романских народов, возмущенная защитой, предоставляемой во Франции итальянским «предателям», стала все более склонной к ссоре с наиболее развитым из своих недавних союзников. Произошел пограничный инцидент, воображаемое «надругательство над итальянским флагом», который в конце концов и вызвал несанкционированный рейд на французскую территорию небольшой группы итальянских солдат. Участники налета были схвачены, но французская кровь уже пролилась. Последовавшее требование извинений и компенсаций было в меру жестким, но утонченно-оскорбительным для итальянского достоинства. Итальянские патриоты привели себя в состояние близорукой ярости. Диктатор, отнюдь не собиравшийся приносить извинения, был вынужден потребовать освобождения захваченных солдат и в конечном счете объявить войну. После единственного короткого сражения многочисленные французские войска вторглись в северную Италию. Сопротивление, даже поначалу героическое, вскоре стало хаотичным. Итальянцы с ужасом очнулись от своих мечтаний о военной славе. Толпа обратилась против диктатора, которого они сами и вынудили объявить войну. В театральной, но достаточно смелой попытке пересилить римскую толпу, он потерпел поражение и был убит. Новое правительство заключило поспешный мир, уступая Франции приграничную территорию, которую та уже и без того аннексировала «в целях безопасности».

С тех пор итальянцы уже менее стремились затмить славу Гарибальди, а более – превзойти величайшую славу Данте, Джотто и Галилея.

Теперь Франция стала полным хозяином на европейском континенте; но имея многое, что могло быть потеряно, она вела себя заносчиво и вызывающе. И прошло немного времени до того, как в очередной раз мир был нарушен.

Когда последние ветераны европейской войны доживали свои дни, длительное соперничество между Францией и Англией достигло своей кульминации в споре между их правительствами по «вопросу о сексуальном преступлении», как говорили, совершенным французским солдатом-африканцем по отношению к англичанке. В этом скандале английское правительство оказалось в ложном положении и, вероятно, было сбито с толку своими собственными сексуальными ограничениями. Изнасилования просто не было. Факты же, давшие почву слухам, были таковы, что неработающая и истеричная англичанка на юге Франции, имевшая пристрастие к железным объятиям «пещерного человека», сама заманила капрала-сенегальца в свою квартиру. Когда, позже, он начал проявлять признаки скуки и невнимания, она решила отомстить, заявив, что он грубо напал на нее в лесу за городом. Этот слух был того сорта, какой все англичане были слишком склонны смаковать и какому склонны верить. В то же время английские медиамагнаты не могли отказаться от возможности спекуляций на чувстве национальной общности, родовой замкнутости и лицемерии. Последовала целая эпидемия оскорблений и незапланированных актов насилия против французов в Англии; и поэтому воинственная милитаристическая партия во Франции получила возможность, которую так долго искала. Потому что реальная причина этой войны была связана с воздушным могуществом. Франция убедила Лигу Наций (в момент ее наименее крепкого положения) ограничить размер военных самолетов таким образом, что в то время как Лондон находился в зоне легкой досягаемости от французского побережья, то Париж мог быть доступен Англии лишь с большими трудностями. Очевидно, что такое положение дел не могло длиться долго. Британия все более и более упорно возмущалась, требуя отмены ограничений. С другой стороны, наблюдалось растущее требование за полное авиационное разоружение во всей Европе; и партия здравого смысла была так сильна во Франции, что французское правительство было готово вот-вот принять подобное предложение. Поэтому, учитывая оба фактора, милитаристы во Франции были готовы нанести удар, пока еще существовала такая возможность.

В одно мгновенье плоды всех усилий по разоружению были уничтожены. Та едва уловимая разница в менталитете, которая одна лишь препятствовала тому, чтобы эти две нации поняли друг друга, была неожиданно расширена этим провокационным инцидентом до явно неразрешимого несогласия. Англия вернулась к своему убеждению, что все французы – сластолюбцы, в то время как для Франции англичане представлялись, как часто бывало и прежде, наиболее агрессивными из ханжей. Напрасно пытались наиболее разумные головы в обеих странах требовать придерживаться основных правил гуманизма. Напрасно пыталась отрезвленная Германия, заняться посредничеством. И напрасно пыталась Лига, которая в данный момент имела огромную репутацию и власть, угрожать обеим партиям исключением, и даже с наказанием. В Париже пополз слух, что Англия, игнорируя свои международные обязательства, лихорадочно строит теперь огромные самолеты, которые должны сокрушить Францию от Кале до Марселя. И, разумеется, слух этот не был совсем уж голословным, потому что когда сражение уже началось, оказалось, что Британские воздушные силы имеют дальность действия гораздо большую, нежели ожидалось. Однако урон, понесенный Англией в этой войне, был колоссальным. В то время как лондонские газеты только еще оглашали новость об объявлении войны, вражеские самолеты уже появились над городом. За несколько часов треть Лондона лежала в руинах, а половина населения валялась на улицах отравленная. Одна из бомб, упавшая рядом с Британским музеем, превратила в кратер весь Блумсбери, и фрагменты мумий, статуй и манускриптов оказались перемешанными с содержимым магазинов и закусочных для моряков и интеллигенции. Таким образом, в одну минуту была уничтожена большая часть ценных английских реликтов и наивысших человеческих достижений.

Затем произошло одно из тех крайне малозаметных, однако чрезвычайно действенных событий, которые временами задают направление, сохраняемое на века. Во время бомбардировки в подвале на Даунинг-стрит проходило специальное заседание британского кабинета. Правящая в то время партия была достаточно прогрессивной, умеренно милитаристской и делала робкие шаги к космополитизму. Она позволила втянуть себя в этот французский скандал совершенно неумышленно. На этом заседании кабинета один из идеалистически настроенных членов заставил своих коллег признать необходимость решающего жеста героизма и благородства со стороны части британцев. С трудом пробивая свой голос сквозь грохот английских пушек и неистовые взрывы французских бомб, он предложил выступить по радио с таким посланием. «От народа Англии к народу Франции. Катастрофа, свалившаяся на нас, находится в ваших руках. В этот последний час надо забыть всю ненависть и весь гнев. Наши глаза открыты. Мы больше не можем думать о себе как только об англичанах или как только о французах; все мы, прежде всего, являемся цивилизованными существами. Не думайте, что мы повержены, и это обращение всего лишь крик о помиловании. Наше вооружение в полном порядке, и наши ресурсы все еще велики. Однако благодаря откровению, снизошедшему на нас в эти дни, мы прекратим сражение. Ни один самолет, ни один корабль, ни один солдат Британии не совершит больше ни одного враждебного акта. Делайте, что хотите. Пусть лучше наш великий народ погибнет, чем вся раса людей будет вовлечена в этот убийственный водоворот. Но и вы не нанесете новый удар. Как наши сердца сейчас открыты окончательному падению, так и ваши должны быть открыты для акта всеобщего братства. Души Франции и Англии различны. Это различие достаточно глубоко; но оно по сути лишь таково, как отличие осязания и зрения. Без вас мы должны бы были превратиться в варваров. А без нас даже ярчайший дух Франции был бы выражен всего лишь наполовину. Потому что дух Франции живет и в нашей культуре и в самой нашей речи; и дух Англии является тем самым, что исходит от вас в вашем наиболее своеобразном великолепии».

Не было ни одного момента за всю историю человечества, чтобы еще какое-либо правительство со всей серьезностью приняло подобное послание. Будь оно предложено во время предыдущей войны, его автора подняли бы на смех, прокляли и, возможно, даже убили. Но с тех пор очень многое изменилось. Возросшие связи, расширение культурного общения и длительные энергичные компании за космополитизм изменили сознание Европы. И даже в этих условиях, когда, после короткой дискуссии, правительство распорядилось, чтобы это необычное послание было отправлено, его члены были напуганы собственными действиями. Поскольку выразил его лишь один из них, они пребывали в состоянии неуверенности: были они одержимы дьяволом или богом, но то, что были одержимы – не вызывало сомнения.

Этой ночью люди в Лондоне (те, что еще остались) испытали духовную экзальтацию. Распад городской жизни, потрясение от физических мук и жалости, осознание беспрецедентного духовного акта, к которому каждый человек чувствовал себя сопричастным, – все эти воздействия объединились, создавая, даже в суете и смятении разрушенной столицы, определенный сдержанный пыл и глубокое умиротворение разума, абсолютно несвойственные лондонцам.

Между тем, нетронутый север не знал, то ли принимать неожиданный пацифизм властей за малодушие, то ли за удивительно смелый жест. Однако очень скоро и там начали понимать необходимость такой нравственности и склонились к последнему мнению. Париж был разделен этим посланием на громко заявившую о себе партию победы, и едва слышную партию замешательства и смущения. Но по мере того как время шло и первая настаивала на продолжении агрессивной политики, вторая обрела голос, чтобы закричать «Да здравствует Англия, да здравствует гуманизм!» И теперь так сильно было стремление к космополитизму, что результат был бы почти безусловно триумфом разума, не случись в Англии ситуация, которая опрокинула весь зыбкий курс попыток в противоположное направление.

Бомбардировка произошла в пятницу ночью. В субботу отзвуки великого английского послания как эхо прокатились по всем нациям. Этим вечером, когда туманный и мокрый день катился к мертвенно-бледному закату, над западными окраинами Лондона появился французский самолет. Он постепенно снижался и был принят наблюдателями за посланца мира. Он шел все ниже и ниже. Было видно, как что-то отделилось от него и упало вниз. Через несколько секунд колоссальный взрыв прозвучал по соседству со школой и королевским дворцом. В школе были ужасные разрушения. Дворец же просто исчез. Но самым большим ударом по делу мира оказалось то, что в этом взрыве погибла прекрасная и очень популярная молодая принцесса. Ее тело, непотребно искалеченное, но все еще узнаваемое каждым постоянным читателем иллюстрированных газет, было выброшено на высокую парковую ограду рядом с самой оживленной магистралью, ведущей к городу. Немедленно после взрыва вражеский самолет с грохотом рухнул вниз, объятый пламенем, и разбился вместе со всем экипажем.

Минутное трезвое размышление убедило бы всех наблюдателей, что это несчастье случайное, что самолет этот был всего лишь застигнут непогодой и отстал от общего строя, терпящий бедствие, а вовсе не посланец ненависти. Но узревшее искалеченные тела школьников и терзаемое криками боли и ужаса население было не в состоянии делать логические выводы. К тому же еще и принцесса, необыкновенно сильный чувственный символ и знак родового обособления, убитая и выставленная перед взорами ее поклонников.

Новости облетели всю страну, разумеется искаженные таким образом, что не оставляли никаких сомнений, что этот акт – последняя проделка сексуальных маньяков с противоположной стороны Ла-Манша. За какой-то час настроение Лондона резко изменилось, и все население Англии впало в припадок первобытной ненависти, куда более непомерной, чем та, что проявлялась в войне с Германией. Британские военно-воздушные силы, полностью снаряженные и хорошо подготовленные, были направлены на Париж.

Тем временем во Франции пало милитаристское правительство, и управление перешло к партии мира. Пока улицы все еще были переполнены его митингующими сторонниками, упала первая бомба. В понедельник утром Париж был уничтожен. Затем последовало несколько дней сражений между силами морской артиллерии и настоящая бойня мирного населения. Несмотря на французскую храбрость и отвагу, более превосходная организация, лучшая оснащенность и осмотрительная смелость британских воздушных сил вскоре создали обстановку, при которой с земли не смог взлететь ни один французский самолет. Но если Франция оказалась разбита, то и Англия была слишком сильно покалечена, чтобы продолжать закрепление своего успеха. Каждый город и в той и в другой стране был полностью разорен. Голод, беспорядки, грабежи и мародерство, а над всем этим – быстро нарастающее и совершенно бесконтрольное распространение болезней, разлагающее оба государства и создающее передышку в войне.

Разумеется, прервались не только военные действия. Сами нации были слишком дезорганизованы и разбиты, чтобы продолжать даже ненавидеть друг друга. Усилия обеих стран были направлены лишь на попытку предотвратить полное вымирание от голода и эпидемий. И в этой восстановительной работе они всецело зависели от помощи со стороны. Управление обеими странами было временно возложено на Лигу Наций.

Очень важно сравнить настроение в Европе тех дней с тем, что последовало за европейской войной. Хотя раньше и имели место реальные попытки объединения, разногласия и подозрительность продолжали иметь место в национальной политике стран. Было множество ожесточенных споров о гарантиях безопасности без потерь и репараций; продолжалось деление всего континента на два противостоящих лагеря, хотя к тому времени это было чисто искусственное, скорее сентиментальное обстоятельство. Но после англо-французской войны стало преобладать совсем другое настроение. Не было разговоров о репарациях, не было попыток поиска безопасности путем союзов. Патриотизм просто постепенно утих на время под влиянием чрезвычайного бедствия. Два враждующих народа взаимодействовали с Лигой в работе по возрождению не только самих себя, но и друг друга. Такое изменение сущности произошло отчасти благодаря временному упадку всей национальной организованности, отчасти благодаря быстрому росту влияния в каждой нации пацифистской и антинационалистической лейбористской партии, отчасти благодаря тому факту, что Лига оказалась достаточно мощной, чтобы расследовать и опубликовать всю историю начала войны и представить каждую из сражающихся сторон самой себе и всему миру в неприглядном свете.

Мы только что рассмотрели некоторые подробности инцидента, выделяющегося в истории человечества как, возможно, наиболее драматичный пример события с мелкой причиной и с гигантскими последствиями. Судите сами. Из-за какой-то ошибки или просто неисправности в приборах французский пилот отклонился от курса и потерпел крушение в Лондоне сразу после предложения о мире. Не случись этого, Англия и Франция не были бы почти полностью уничтожены. И, будь война остановлена в самом начале, как это почти и случилось, партия разума во всем мире обрела бы значительную силу; робкое стремление к объединению обрело бы уверенность, которой ему не хватало, доминировало бы над человеком не только во время ужасного отвращения после каждого спазма национального противостояния, но и как постоянная политика, основанная на утвердившемся доверии. В действительности, баланс между импульсами торможения и развития человека в это время был столь хрупким, что если бы не этот мелкий инцидент, то движение, которое было запущено призывом англичан к миру, могло бы продвигаться уверенно и быстро к объединению человеческой расы. И тогда оно могло бы достичь своей цели раньше, а не позже периода деградации разума, который был фактическим результатом длительной эпидемии войн. И, таким образом, Первый Век Тьмы мог бы так и не наступить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.