СОЛИДАРНОСТЬ — АНТАГОНИЗМ

СОЛИДАРНОСТЬ — АНТАГОНИЗМ

Любить, восхищаться, радоваться, не желая при этом обладать объектом любви и восхищения, — вот на что обращал внимание Судзуки, сравнивая образцы английской и японской поэзии (см. гл. 1). И действительно, нелегко современному западному человеку испытывать радость как таковую, не связанную с желанием обладать. Однако это вовсе не чуждо нам. Пример Судзуки с цветком был бы неуместен, если бы путник смотрел не на цветок, а на гору, луг или вообще на что-нибудь такое, что физически невозможно взять, унести с собой. Разумеется, многие, если не большинство людей, и в самом деле не способны увидеть гору; вместо того, чтобы созерцать ее, они предпочитают знать ее название, высоту или им хочется подняться на нее, что тоже является одной из форм обладания. И лишь немногие могут действительно видеть гору и восхищаться ею. То же самое можно сказать и о наслаждении музыкой: так, покупка записи понравившейся музыки может представлять собой акт овладения этим музыкальным произведением, и, возможно, большинство людей, наслаждающихся искусством, в сущности, «потребляют» его; и лишь очень немногие способны получать истинное наслаждение от музыки и искусства, не испытывая никакого побуждения к «обладанию».

Иногда можно прочесть реакцию людей по выражению их лиц. Недавно я видел телефильм, в котором показывали замечательных китайских акробатов и жонглеров. Во время съемок циркового представления камера то и дело скользила по лицам зрителей, чтобы запечатлеть их реакцию. У большинства людей лица просто-таки светились — яркое, прекрасное представление сделало их красивыми и оживленными. И лишь меньшинство, казалось, осталось безучастным к происходящему, оно их не трогало.

Еще одним примером выражения радости без желания обладать является наша реакция на маленьких детей. Впрочем, и здесь я подозреваю изрядную долю самообмана, ибо нам нравится видеть себя в роли людей, любящих детей. Но даже если для подобной подозрительности и есть некоторые основания, я все-таки убежден, что искренняя, живая реакция на маленьких детей — отнюдь не редкость. И это может отчасти объясняться тем, что наше отношение к детям отличается от отношения к подросткам и к взрослым: большинство людей не боятся детей и свободно проявляют свою любовь к ним, что невозможно, если испытываешь чувство страха. Одним из наиболее удачных примеров наслаждения без стремления обладать тем, чем наслаждаешься, могут служить межличностные отношения. Мужчина и женщина могут получать радость от общения друг с другом: каждому из них могут нравиться взгляды, вкусы, идеи, темперамент или личность другого человека в целом. И только у тех, кто непременно должен иметь то, что им нравится, такая взаимная радость общения обычно сопровождается желанием сексуального обладания. Для тех же, кто ориентирован на бытие, общение с другим человеком само по себе является удовольствием и приносит большую радость, и даже если он привлекателен в сексуальном отношении, совсем не обязательно, говоря словами Теннисона, срывать цветы, чтобы наслаждаться.

Люди с установкой на обладание хотят владеть теми людьми, которых они любят или которыми они восхищаются. Это легко заметить в отношениях между родителями и детьми, между преподавателями и учащимися, между друзьями. Редкий партнер довольствуется тем, чтобы получать удовольствие от общения с другим человеком; каждому хочется сохранить другого только для себя. Поэтому все мы ревниво относимся к тем, кто также хочет «обладать» нашим партнером. Каждый ищет себе партнера, как потерпевший кораблекрушение ищет внешней опоры — чтобы спастись. Взаимоотношения, построенные преимущественно на принципе «обладания», обременительны, тяжелы, чреваты конфликтами и вспышками ревности.

В общем, основу отношений между индивидами при способе существования по принципу обладания составляют соперничество, антагонизм и страх. Антагонизм следует из самой природы таких взаимоотношений. Если обладание составляет основу моего самосознания, ибо «я — это то, что я имею», то желание иметь должно привести к стремлению иметь все больше и больше. Иными словами, алчность — это естественный результат ориентации на обладание. Это может быть алчность скряги или барышника, алчность ловеласа или любительницы наслаждений. И что бы ни лежало в основе алчности людей, алчному всегда чего-то не хватает, он никогда не будет чувствовать полного «удовлетворения». В отличие от физиологических потребностей, например голода, удовлетворение которых определяется физиологическими особенностями организма, духовная алчность (а все виды алчности являются именно таковыми, даже если они и удовлетворяются сугубо физиологическим путем) не имеет предела насыщения, поскольку утоление такой алчности не устраняет внутренней пустоты, скуки, одиночества и депрессии. Более того, если все, что мы имеем, может быть тем или иным путем отнято у нас, то нам необходимо иметь как можно больше, чтобы защитить свое существование от подобной угрозы. А если каждому хочется иметь все больше, то нам следует опасаться агрессивных намерений своего соседа отнять у нас то, что мы имеем. И чтобы предотвратить такие поползновения на нашу собственность, нам нужно стремиться ко все большему могуществу и в свою очередь самим становиться агрессивными. Кроме того, поскольку производство, каким бы развитым оно ни было, никогда не будет поспевать удовлетворять всевозрастающие желания, непременно возникнут соперничество и антагонизм между индивидами в борьбе за достижение еще больших благ. И эта борьба будет продолжаться даже в том случае, когда будет достигнуто состояние полного изобилия, ибо те, кто обделен физическим здоровьем и красотой, талантами и способностями, будут завидовать черной завистью тем, кому досталось «больше». Тот факт, что ориентация на обладание и вытекающая отсюда алчность с необходимостью ведут к антагонизму в межличностных отношениях, одинаково справедлив как для целых народов, так и отдельных индивидов. Ибо пока народы будут состоять из людей, мотивированных преимущественно на обладание и алчность, они не смогут избежать войн. Они будут непременно жаждать того, что есть у другого народа, и пытаться достичь того, что они хотят, путем войны, экономического давления или угрозы. И прежде всего они воспользуются всем арсеналом имеющихся у них средств против более слабых стран; они будут организовывать международные союзы, превосходящие по силе ту страну, против которой они ополчились. И даже если шансы на победу будут проблематичными, все равно война будет развязана, и не потому, что какая-то страна испытывает экономические трудности, а просто в силу того, что желание иметь все больше и больше глубоко укоренилось в социальном характере.

Конечно, бывают и периоды мира. Но мы должны провести четкую грань между прочным миром и миром недолговременным и непрочным — периодом накопления сил, восстановления промышленности и армии, иными словами, между миром как постоянным состоянием гармонии и миром, являющимся, в сущности, лишь перемирием. И хотя в XIX и XX веках бывали периоды перемирия, для них более характерно хроническое состояние войны между основными силами, действующими на исторической арене. Мир как состояние прочных гармоничных отношений между народами возможен лишь при условии, что структура обладания уступит место структуре бытия. Сама мысль о возможности мира на фоне постоянной борьбы за обладание и прибыли является иллюзией, причем опасной иллюзией, ибо она мешает людям осознать следующую альтернативу: либо радикальное изменение своего характера, либо бесконечные войны. На самом деле эта альтернатива существовала уже давно, однако лидеры сделали ставку на войну, а народ пошел за ними. Если же говорить о сегодняшнем дне и о дне завтрашнем, то невероятное увеличение разрушительной силы новых видов вооружений уже не оставляет альтернативы — быть или не быть войне, — теперь речь может идти только о взаимном уничтожении.

Все, что говорилось о войне между народами, в равной степени относится и к классовой борьбе. Борьба между классами, особенно между эксплуататорскими и эксплуатируемыми, существовала во все времена в тех обществах, которые основывались на принципе алчности. Только там, где не было места эксплуатации, не было и классовой борьбы. Но даже в самом богатом обществе, если в нем превалирует принцип обладания, непременно должны быть классы. Как мы уже отмечали, если желания ничем не ограничены, то и самое развитое производство не в состоянии поспевать за стремлением каждого иметь больше, чем у соседа. Естественно, те, кто сильнее, умнее, или те, кому более благоприятствовали какие-то другие обстоятельства, будут пытаться занять привилегированное положение и использовать в своих интересах более слабых, применив насилие или заставив поддаться на уговоры. Угнетенные классы будут пытаться свергнуть правящие классы и так далее; классовая борьба может стать менее ожесточенной, но она не исчезнет до тех пор, пока алчность гнездится в человеческом сердце.

При ориентации на бытие частное обладание (частная собственность) не имеет аффективного значения, ибо нет нужды владеть тем, чем наслаждаешься или даже просто пользуешься. При ориентации на бытие не один человек, а миллионы людей способны разделить радость от одного и того же объекта, ведь никому не нужно обладать им, никто не хочет иметь его для того, чтобы наслаждаться им. Это позволяет не только избежать борьбы, но и создает условия для одной из самых глубоких форм человеческого счастья — счастья разделенной радости. Ничто так не объединяет людей (не ограничивая при этом их индивидуальности), как общее восхищение человеком и общая любовь к нему, как общность идей, наслаждение одним и тем же музыкальным произведением, картиной, каким-либо символом, соблюдение одних и тех же ритуалов и общее горе. Такие общие переживания создают и поддерживают живые отношения между двумя индивидами; они лежат в основе всех великих религиозных, политических и философских движений. Конечно, все это верно лишь в том случае, если мы любим и восхищаемся искренне, неподдельно. Когда религиозные или политические движения становятся консервативными, когда бюрократия управляет людьми с помощью угроз и внушений, тогда разделенная радость становится не более чем вещью и не обогащает наших переживаний.

И хотя природа создала как бы прототип — или, может быть, символ — разделенного наслаждения, а именно половой акт, в действительности он не обязательно становится взаимным наслаждением; часто партнеры настолько нарциссичны, настолько поглощены собой, испытывают столь сильные собственнические инстинкты, что можно говорить лишь об одновременном, а не о разделенном наслаждении.

Между тем природа предлагает нам и менее сомнительный символ, позволяющий провести грань между обладанием и бытием. Эрекция полового члена сугубо функциональна. Мужчина не имеет эрекцию как какую-то собственность или постоянное качество (хотя можно лишь догадываться, сколько мужчин хотели бы, чтобы это было так). Половой член находится в состоянии эрекции до тех пор, пока мужчина испытывает возбуждение и желание. И если по той или иной причине что-то мешает испытывать возбуждение, мужчина не имеет ничего. В отличие почти от всех других видов поведения эрекцию нельзя подделать, изобразить. Джордж Гроддек, один из самых выдающихся, хотя и относительно мало известных, психоаналитиков, обычно говорил, что каждый мужчина в конечном счете является мужчиной лишь в течение нескольких минут; все остальное время он — мальчишка. Конечно, Гроддек не имел в виду, что мужчина становится мальчиком во всех других проявлениях своей жизни, он подразумевал лишь тот единственный аспект, в котором большинство мужчин видят доказательство своей принадлежности к мужскому полу (см. мою работу «Секс и характер», 1943).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.