Альберт фон Богуславский РАЗМЫШЛЕНИЯ О СТРАТЕГИИ

Альберт фон Богуславский

РАЗМЫШЛЕНИЯ О СТРАТЕГИИ

Нет никаких сомнений, что в стратегии, безразлично, существует ли ее теория или нет, можно установить отдельные крупные принципы, играющие роль путеводной звезды для действующих лиц.

Кто, например, станет отрицать, что сохранение своих сил неразбросанными и возможное уклонение от выделения всяких отрядов является одним из таковых принципов?

С другой стороны, кто будет оспаривать, что иногда выделение отряда является безусловно необходимым, а в том или ином случае, по различным причинам, может оказаться обязательным и разделение сил на отдельные группы?

Из этой дилеммы может быть только один выход: нельзя упускать из виду, что природа войны очень многогранна, отсюда постоянно должны являться уклонения от правила, но принцип из-за этого не теряет своей силы. Поэтому надо рекомендовать никогда не забывать о принципе, и в тех случаях, когда уклонения от него на войне оказываются неизбежными, следует стремиться вернуться в его лоно возможно скорей.

Явно выраженное воплощение подобного образа действий мы видим в руководстве прусскими армиями в 1866 году в Богемии. Политическая обстановка и конечные пункты железнодорожной сети вынудили первоначально разделить силы, но с самого же начала было намечено соединение их, с движением вперед, на неприятельской территории в целях постановки всех сил в общую связь: это не представляет ничего иного, как воплощение указанного начала. Часто приходится учитывать неизвестные или сомнительные величины. Нужно уметь чутьем найти верный выход, и это дар, которому нельзя обучиться, как бы соответственно ни было поставлено изучение, и которым иногда не обладает прекраснейший офицер генерального штаба. Ведь никогда не следует смешивать понятия искусства и ремесла. В объем ремесла входит, например, правильное представление в своем мозгу глубины походных колонн, точный расчет скорости движения различных родов войск, умение правильно и быстро спроектировать приказ для походного движения, который учтет расположение различных войсковых частей и при практическом осуществлении не вызовет трений, но о чем распорядится в своем приказе полководец и куда он направит движение войск — это искусство.

Кто захотел бы, однако, руководить операциями; не зная этой ремесленной стороны и не имея практического опыта — как, например, Гамбетта в 1870–1871 гг. — будет строить здание на зыбучем песке. И все-таки даже еще недавно Гамбетту прославляли как великого полководца. Только дилетанты могут пренебрежительно говорить о ремесленной стороне и полагать, что армиями можно руководить, сидя в кабинете за зеленым сукном. Но в такой же степени тот, кто остался только ремесленником, будет не способен приводить в движение и надлежаще использовать огромную машину армии. В наиболее выгодном положении оказываются лица, владеющие деталями службы и методов боя и в то же время по натуре своей способные не терять из вида руководства в целом. Таковыми мужами были Фридрих и Наполеон I[153].

Дело представляется очень несложным, что дало повод лицам, не искушенным в военном искусстве, своеобразно подойти к этому вопросу. Но уже Клаузевиц оговаривает, что простота-то на войне именно и является наиболее трудной в выполнении. Трудность заключается в том, при каких условиях, как и когда эта простота должна осуществиться. Путь, ведущий к ней, во всяком случае непрост. Путь к простоте решения приходится разыскивать среди впечатлений войны, под гнетом ужасной ответственности и среди множества часто противоречащих друг другу правдивых и ложных сведений. При этом играют роль: разум в соединении с большой ясностью духа, дар отгадывания, даже воображение и прежде всего, конечно, характер.

Здесь нельзя установить никаких правил, и кто попытался бы это сделать, тот все больше запутывался бы в лабиринте. Какой принцип должен определять полководцу момент, когда ему следует уклониться от цели, которую он себе первоначально поставил? Какой принцип мог 28 июня 1866 года подсказать Бенедеку, когда он находился у Скалица, что наступил момент отказаться от продолжения марша в направлении к р. Изеру, т. е. против Фридриха Карла, и бросить все имеющиеся под рукой силы на выходящую из гор армию кронпринца?

На этот вопрос мог дать удовлетворительный ответ только его «верный взгляд военный» и полководческий такт, а они как раз в этом тупике и покинули его. То, что мы называем общественным тактом, представляет смешение разума и чувств; таковым же является и такт полководца. Разница лишь в том, что выработать в себе полководческий такт гораздо труднее, чем обыкновенный такт.

Таким образом, если рассматривать принципы с той точки зрения, что существенным является не механическое следование их указаниям, а метод их приложения, то можно и даже должно признать их ценность. Во всяком случае полный нигилизм, принципиальное отрицание их существования являлись бы гибельным заблуждением.

Мольтке обронил мысль, что искусство состоит в том, чтобы целесообразно действовать в надлежащий момент. В этом никто не усомнится, но для нас вопрос заключается в том, не могут ли здесь помочь верные принципы. И на него мы решительно отвечаем утвердительно.

Конечно, принципами и теориями ужасно злоупотребляли. Метод ведения войны XVIII в. и тогдашняя вялая стратегия, стремившаяся действовать преимущественно путем маневров, имели своих поклонников, равно как и тактика Фридриха механически воспринималась и вызывала подражание формам боя. Нечто подобное случилось и с уроками, которые дал миру своей блестящей карьерой Наполеон I.

Такие крупные люди, как Блюхер, Гнейзенау, Шарнхорст, Радецкий, Клаузевиц и, наконец, Мольтке, поняли и использовали существенное в военной системе Наполеона, и этого существенного была целая громада. Жомини уже несколько склоняется, хотя еще не слишком значительно, к механическому толкованию наполеоновского метода войны, но он не делал ошибки недооценки побуждений духовного порядка, моральных сил и значения личности.

Его анализ и свидетельство дали все же военному миру ясную картину принципов, на которые опиралась наполеоновская стратегия. Но он, в свою очередь, нашел своих поклонников, толкователей и последователей, которые путем особого подчеркивания некоторых его мыслей воздвигли крайне одностороннюю систему, каковой вовсе не была в действительности система Наполеона I. Главные лозунги этих эпигонов таковы: внутренние операционные линии и сосредоточение сил до тактического решения. Жомини, правда, многократно указывал на пользу, которую по обстоятельствам могут принести внутренние операционные линии, но отнюдь не заблуждался относительно связанных с ними опасностей. Так, например, он говорил о кампании 1813 г.: «Здесь противная сторона применила систему (наполеоновскую), а не сторона (Наполеон), располагавшая внутренними линиями».

Отсюда вытекает, что Жомини очень хорошо понимал и хотел сказать, что механическое правило искать внутренние линии и пользоваться ими само по себе еще не обусловливает успеха; последний зависит от того, как и когда оно будет пущено в оборот.

Исходя из изложенной выше точки зрения, военные критики в особенности набросились на план Богемского похода 1866 г. Они утверждали, что находившийся на внутренних линиях Бенедек уготовил бы полное поражение прусской армии, если бы он действовал по примеру Наполеона I в 1796 и 1814 гг. Конечно, нельзя сомневаться, что если бы Бенедек действительно был Наполеоном, то таковая возможность имелась бы. Но с такой же уверенностью можно утверждать, что эти критики не уясняют себе все политические и местные моменты, приведшие к дугообразному развертыванию пруссаков вдоль границ Богемии и Саксонии; далее они не учитывают благоприятного для пруссаков соотношения тактики пехоты обеих сторон и не умеют оценить смелости, с которой признанное неудачным первое развертывание пруссаков было исправлено путем сосредоточения с движением вперед в Богемию. Эти условия уже достаточно часто освещались, и то обстоятельство, что Бенедек располагал внутренними линиями и был разбит, а Мольтке наступал концентрически по внешним линиям и победил, как раз и доказывает, что центр тяжести лежит не в тех или других линиях, а в полководце и его войсках. Кроме того, следует еще отметить, что прусское командование, отдавая 22 июля 1866 г. приказ для вторжения в Богемию в направлении на Гичин, отнюдь еще не могло с уверенностью предполагать, что главные силы Бенедека из Ольмюца передвинулись уже в Богемию.

Но что сам Мольтке умел прекрасно ценить выгоды, которые могут дать внутренние линии, это, между прочим, следует из его записки 1868 г., в которой он говорит, что если бы французы сосредоточились у Меца и Страсбурга, а германская армия стояла бы на внутренних линиях в Пфальце, то последняя могла бы с выгодой направить свои усилия против одной из двух частей французского сосредоточения.

Впрочем, еще надо отметить, что Наполеон I ни в коем случае не всегда оперировал по внутренним линиям и что действия на последних под Лейпцигом и Ватерлоо ему довольно плохо удались. Но, конечно, это не является доказательством непригодности внутренних линий, а лишь свидетельствует, что сила обстоятельств и делаемые ошибки могут свести на нет и преимущества самых великолепных внутренних линий.

Внутренние линии представляют очень широкое понятие. Как известно, расстояние между отдельно оперирующими армиями при любых обстоятельствах должно быть настолько велико, чтобы оперирующий по внутренним линиям имел возможность основательно разбить или уничтожить одну из неприятельских армий, прежде чем другая будет в состояний появиться в районе тактической досягаемости армии, действующей по внутренним линиям. В этом отношении особенно поучительной является великая драма 1815 г. Тогда как Наполеону удался его первый удар, на втором он совершенна срывается, так как пока он вел борьбу с Веллингтоном, Блюхер уже вцепляется ему во фланг. В этом случае размер промежуточного пространства не превышал 15–20 километров, тогда как Фридрих в 1757 г., после отступления из Богемии для операций по внутренним линиям, располагал промежуточным пространством в 225–300 километров[154].

В последнем случае промежуток был слишком велик, так как, если бы австрийцы оперировали в его же духе, он мог бы очень невыгодно отразиться на его операциях; своей быстротой Фридрих сумел и здесь использовать выгоды и восторжествовать над затруднениями.

Подобно тому как после великих Наполеоновских войн, так и после войн Вильгельма I стремились — и с полным основанием — уяснить и анализировать стратегию Мольтке. Конечный вывод, к которому пришли одни исследователи, в том числе и мы, заключался в том, что ведение войны Мольтке в общем опиралось на наполеоновские принципы, т. е. на энергичное, деятельное и стремительное применение стратегии, бьющей на уничтожение противника, но только Мольтке применял при этом многократно иные средства, чем это обыкновенно делал Наполеон. Надо признать также, что Мольтке усовершенствовал наполеоновское ведение войны в отношении руководства больших войсковых масс тем, что он ввел расчленение на частные армии. Другие же исследователи хотели видеть в стратегии Мольтке нечто еще большее и приписывали ему создание совершенно новой системы. Они стремились характеризовать ее следующими фразами: врознь идти, вместе драться; сосредоточение сил на самом поле сражения, чтобы обусловить тактическое решение концентрическим подходом — и выдвинули эти знаменательные лозунги как непосредственное противоречие наполеоновскому образу действий. К этому присовокуплялось, что в наше время успех может быть достигнут лишь путем охвата, являющегося результатом взаимодействия сходящихся на поле сражения войсковых колонн; на этом пути увлечение заходит настолько далеко, что провозглашают превосходство такого положения распространяющимся и на слабую армию, имеющую против себя более многочисленного противника.

Развертывание прямо из походных колонн и непосредственное вступление в бой при действиях крупного масштаба также провозглашается как особая достопримечательность последних войн.

Эти утверждения сводятся к тому, что с той эпохи, когда писали Жомини и Клаузевиц, ведение войны совершенно преобразилось, так как народились новые и очень важные средства, которыми ведется война. Опасно оставлять ныне на выбор все принципы стратегии.

Для обоснования пригодной в современных условиях системы стратегии было выдвинуто требование — базироваться исключительно на опыте 1866 и 1870–1871 гг. и положить операции под Кёниггрэцом и Седаном в основу будущего стратегического закона.

Рассмотрим сначала предложение «врознь идти, вместе драться». Совершенно верно, что Мольтке то тут, то там применял более широкий фронт наступления, чем это мы во многих случаях встречаем у Наполеона; Мольтке и теоретически подчеркивал выгоды такового. Собственно наступление, т. е. движение на виду у противника, начинается с фронта развертывания армии.

Что первая группировка 1866 г. была обусловлена различными особыми обстоятельствами, мы уже говорили. Развертывание 1870 г. от Ландау до Саарлуи отмечается фронтом в 90 километров, а так как французская армия высаживалась двумя группами на удалении в 125 километров одна от другой, то германское развертывание можно назвать относительно узким. Теперь интересно отметить, что фронт развертывания французской армии в 1806 г. от Вюрцбурга до Лихтенфельса также протягивался на 90 километров. Но если принять во внимание, что численность армии Наполеона в 1806 г. была приблизительно на 150 000 человек меньше, чем у Мольтке, то фронт развертывания в 1806 г. относительно был более растянутым, чем в 1870 г. Правда, наполеоновское развертывание было отделено от противника расстоянием около 150 километров, тогда как в 1870 г. немцы и французы находились почти вплотную друг к другу.

Остановимся теперь на вопросе, маневрировал ли Наполеон в среднем на существенно более узком фронте? Продолжим наши замечания о знаменитой кампании 1806 г.

Расположение французской армии 7 октября вечером: IV корпус от Норденгальбена до Кюпса, в том же районе три кавалерийские дивизии; III корпус в Лихтенфельсе; VI корпус в Пегнице; V корпус в Геммендорфе; VII корпус у Бургебраха. Глубина расположения армии занимает 95, ширина фронта 60 километров.

Расположение французской армии 8 октября: I корпус между Саарбургом и Норденгальбеном; III корпус позади I у Кронаха; VII корпус севернее Бамберга; V корпус в Кобурге; IV корпус в Мюнхберге; VI у Байрейта. Глубина равнялась 88 километрам. Наибольшая ширина 67 километров.

Расположение французской армии 9 октября вечером, следовательно, накануне сражения при Заальфельде: III корпус у Шлейца, V корпус у Графенталя, III корпус у Лобенштейна, IV корпус у Гросцеберна, VI корпус у Гефресса, VII корпус у Кобурга. Все корпуса в среднем были расположены друг от друга на удаление в 22 километра в глубину и ширину. По два корпуса двигалось по каждой дороге. Ширина фронта главных масс равнялась 45 километрам.

Расположение французской армии 10 октября вечером, следовательно, после значительного столкновения с противником: V корпус — Заальфельд, III корпус — Шлейц, I корпус — Аума, IV корпус — Плауен, VI корпус — Гафель, VII корпус — Нейштадт и Кобург. Расстояния между корпусами колебались от 18 до 30 километров. Ширина фронта в целом занимала 60 километров.

11 октября: I корпус — Гера, III корпус — Пельнитц, VII корпус — Заальфельд, VI корпус — Шлейц, IV корпус — Вейда, V корпус — Нейштадт. Промежутки между ними равнялись 15–22 километрам. Ширина фронта достигала 52 километров, наибольшая глубина на круг — 30 километрам. При этом мы не учитываем баварцев у Кронаха.

12 октября: I корпус — Мейнве, IV корпус — Гера, V корпус — Maya, VII корпус — Кала, VI корпус — Аума, III корпус — Наумбург, Малау. Дистанция от V до VII корпуса равнялась 7 километрам; интервал между V и IV корпусами превышал 30 километров; дистанция от IV до VI корпуса — свыше 15 километров. Вся глубина от I до VI корпуса превышала 45 километров.

Расположение французской армии 13 октября вечером: V и VII корпуса у Йены; VI корпус в 15 километрах к юго-востоку от Йены; IV корпус у Кестрица в 30 километрах от Йены; гвардия на марше к Йене: III корпус у Наумбурга в 15 километрах к северо-востоку от Йены; I корпус между Наумбургом и Кезеном. Ширина фронта главной массы от Наумбурга до Йены занимала 30 километров; наибольшая глубина между V и VI корпусами также равнялась 30 километрам[155].

Если теперь мы пожелаем сравнить наполеоновское наступление с мольтковским, то прежде всего надо принять во внимание, что наше войско было значительно больше наполеоновского и делилось на несколько рядом оперирующих армий. Ввиду этого, по справедливости следовало бы сопоставить с наполеоновской эпохой лишь движения отдельных армий или двух армий, объединенных под непосредственным руководством ставки для совместной операции, как например: 1-я и 2-я армии в дни 6–18 августа или 3-я и Маасская армии от 19 августа до конца войны. Но мы сопоставили пространственные отношения, охватывающие все немецкие войска в тот момент, когда все три армии, 1-я, 2-я и 3-я, сблизились на небольшое удаление с вышеприведенными движениями армии Наполеона I. Это был период, непосредственно предшествовавший сражению при Вионвиле.

12 августа вечером мы находим всю III армию сосредоточенной на узком фронте в 15 километров, на линии Саарбург — Фенестранж. Пять корпусов из 1-й и 2-й армий стоят на линии Буле — Моранж, занимая фронт в 30 километров, во второй линии четыре корпуса протягивались на такое же расстояние от Бушепорна до Мюнстера. Глубина равнялась 15 километрам. Интервал между главными силами 3-й и 2-й армий равнялся приблизительно 22 километрам. Протяжение фронта всей совокупности войск — 67 километров.

13 августа вечером главные силы 3-й армии находились на линии Диэз — Бламон, 30 километров, 1-я армия на французской Ниде, два корпуса в первой и один во второй линии. 2-я армия достигла линии Буши — Шато — Сален. Протяжение фронта обеих армий несколько превышало 30 километров, а глубина — 18 километрам. В этот момент 3-я и 2-я армии стояли вплотную друг к другу. Таким образом, в этот день все немецкие армии занимали фронт в 60 километров.

14 августа 3-я армия заняла линию Муаенвис — Люневиль. 12-я дивизия и I баварский корпус остались у Диэза и Мезиера. Фронт 22 километра. 1-я и 2-я армии, из которых последняя в этот день совершила свое крупное захождение вправо, 14 августа занимали пространство от французской Ниды до Диелуара на Мозеле; фронт растягивался примерно на 45 километров, наибольшая глубина равнялась 30 километрам. Следовательно, протяжение всех трех армий в этот день достигало 67 километров.

Если припомнить, что все три немецкие армии, вместе взятые, по силе почти вдвое превосходили армию Наполеона под Йеной, то приведенные расстояния не представляют каких-либо существенных уклонений от пространственных соотношений при наполеоновских наступлениях.

Если сравнить движения 1-й и 2-й армии, приняв их за одно целое, и отдельно движения 3-й армии, то это также не приведет к иным результатам.

Если бы затем таким же образом сравнить другие периоды кампаний 1866 и 1870–1871 гг. с походами Наполеона, то я полагаю, что мы пришли бы к убеждению, что ни в наступлении армейских масс, ни в расстояниях нет характерного различия между эпохами Наполеона и Мольтке. Поэтом, с нашей точки зрения, определение «идти врознь» надо вычеркнуть из числа особых примет мольтковской стратегии.

Что же касается мысли «вместе драться», то к ней естественно стремились все великие полководцы; Мольтке также удалось собрать все наличные силы, за исключением единичных корпусов, находившихся в отделе, на поля трех главных сражений короля Вильгельма. Наполеон в большинстве случаев точно так же действовал этим методом в своих сражениях, гораздо более многочисленных; даже можно отнести к числу отличительных примет его метода действий, что обычно он стремился соединить свои боевые силы перед сражением, хотя в некоторых случаях, например как раз под Йеной и Ауерштэдтом, под Прейсиш-Эйлау, под Бауценом, это ему не вполне удавалось.

С другой стороны, Мольтке также сосредоточил большую часть 1-й и 2-й армий перед сражением при Гравелоте. Ведь концентрическое наступление было здесь невозможно, а отсюда опять-таки можно усмотреть, что в стратегии надо действовать не по какому-либо методу, а только в соответствии с принципами и требованиями обстановки. Точно так же перед Вейсенбургом сосредоточилась большая часть 3-й армии, V, XI и II баварский корпуса, а 7 августа она должна была полностью сосредоточиться для сражения с Мак-Магоном. Хоть этот план и отпал, так как уже 6 августа разгорелся бой, тем не менее все же в течение сражения удалось сосредоточить большую часть сил.

Но, конечно, можно привести как образец стратегического наступления, обусловливаемого тактикой охвата, сражения под Кёниггрэцом и Седаном и, конечно, шестидневный бой, носящий название сражения при Ле-Мане[156], хотя в последнем случае качество войск обеих сторон было настолько неравно, что немцы могли многое себе позволить. Следовательно, Ле-Ман отпадает. Глубокое характерное различие между тремя сражениями Вильгельма I и некоторыми крупными сражениями Наполеона, как Аустерлиц, Ваграм, Линьи и Ватерлоо, можно подметить лишь в развертывании сил к самому сражению. Под Кёниггрэцем и Седаном стратегия теснейшим образом сплелась с тактикой, причем из движения вперед армии само собой вылилось ее вступление в сражение.

Приказ для сражения под Гравелотом представляет лишь директиву для атаки на два возможных случая: отхода Базена через Этен и Бриэ или же занятия им позиции перед Мецом. Соответственно, и вступление в бой армий происходило не по единому, заранее установленному плану; многое должно было быть предоставлено усмотрению командующих армиями и командиров корпусов. Если правому крылу у Гравелота был послан приказ — до тех пор, пока не начнется атака 2-й армией, бой вести только артиллерийским огнем, то это ничего не меняет в основной линии поведения управления в целом. Мы к этому еще вернемся в дальнейшем.

Наш вывод таков: мы оцениваем стратегическо-тактические приемы Наполеона и Мольтке как совершенно равноценные и в этом вопросе, таким образом, примыкаем к стратегическому учению Гольца[157]. Как заманчивым ни является создание теории, выливающейся из единого образа, все же требование положить в основу теории для настоящего и будущего единственно метод, примененный Мольтке под Седаном и Гравелоттом, — нам кажется, безусловно, ошибочным. Этим самым мы повторили бы под другим обликом ту же самую ошибку, которую сделали в свое время поклонники фридриховских форм и защитники внутренних линий.

Теория стратегии может состоять единственно из принципов, а не из методов применения средств.

А далее — выучка владеть приемами своего ремесла должна доходить до виртуозности, и в этом отношении Мольтке еще усовершенствовал и развил систему Наполеона. Бертье, как известно, сам был одним из первых мастеров своего ремесла, но он отличался от Гнейзенау и тем более от Мольтке тем, что он не владел стратегическим искусством, и хотя он твердо держал в руках французский генеральный штаб, тем не менее он не оказался в состоянии создать школу. Как вождь Сульт, конечно, превосходил Бертье. Когда же в 1815 году он принял дела Генерального штаба, то служебный аппарат многократно оказывался не на высоте, что гибельно повлияло на операции[158].

Единство подготовки Генерального штаба в области отдачи приказов и службы связи должно быть столь же твердо установлено, как и общие основы стратегии. Этого мы, конечно, можем достигнуть. Но требование всегда работать теми способами, которые имели успех под Кёниггрэцем и Седаном, при известных обстоятельствах могло бы привести к тому же печальному исходу, к которому привело Австрию строгое соблюдение Бенедеком в 1866 г. принципа сосредоточения и сохранения всех сил в одной массе. И мы расцениваем успех Мольтке, сосредоточивавшего армию на поле сражения непосредственно с фронта стратегического марша, как высшее достижение стратегии и даже ставим этот образец ловкости и искусства вьтттте наполеоновского. Из двух образов действий это, очевидно, наиболее смелый. Мольтке, безусловно, не переоценивает его в известном письме к Трейчке. Но всегда ли у нас найдутся люди, отличающиеся такой гениальностью? Неужели невыгоды раздельного наступления вблизи от противника сразу исчезли с белого света? Совершенно ли забыт прежний опыт, или связанные с ними опасности совершенно аннулированы современными средствами военной техники? По нашему убеждению, это отнюдь не так, несмотря на скорострельность оружия и на массы, Мольтке также пришлось испытать опасность, связанную с большим протяжением фронта при наступлении; это было 16 августа под Мецем. Уже 13 августа левому крылу 2-й армии был указан для переправы через Мозель участок от Дислуара до Марбаха. Тем не менее III и IX корпуса были предусмотрительно задержаны у Панжа и Буши для поддержки 1-й армии, расположенной на французской Ниде, на случай возможного перехода в наступление французской армии из Меца. После сражения при Коломбэи предполагалось, и с достаточным основанием, что противник отходит из Меца на Верден. 2-я армия получила приказ энергично наступать на дорогу Мец — Верден; однако способ выполнения был предоставлен на ее усмотрение. Штаб же армии направил против этой дороги лишь два армейских корпуса, III и X; 17 августа IX корпус должен был следовать за ними до Горза. Гвардейский и IV корпус сохранили западное направление на р. Маас; XII корпус должен был следовать до Понт-а-Муссон, II корпус — до Буши. Когда же наступление III корпуса на дорогу Мец — Верден установило, что отступление французов подвинулось в действительности не так значительно, как это предполагали, то 16 августа из армии в 8 корпусов, только около 2’/2 корпусов оказалось налицо, чтобы вступить в бой; если нам и удалось удержать поле сражения, то исключительно благодаря блестящей храбрости войск и нерешительности Базена[159]. Ввиду нахождения вблизи неприятельской армии в 150 000 человек, осторожность должна была заставить наступавшие на р. Маас корпуса также направить на дорогу Мец — Верден.

Мероприятия 2-й армии основывались на ошибочной оценке обстановки. Директива Мольтке — операция против дорог из Меца на запад — безусловно, не давала оснований для последовавших мероприятий. Однако надо согласиться, что, имея в виду обстановку, было бы не лишним дать более точную формулировку. Наполеон I также имел ошибочное представление об обстановке перед Йеной и не представлял себе, что другая часть пруссаков находится против его левого фланга.

Эти примеры опять-таки указывают на то, что многогранность войны не допускает рассматривать лишь одно средство как решающее.

Принимая во внимание, что методы Мольтке и в будущем потребуют от командующих армиями и корпусных командиров такую же самостоятельность и такое же понимание, какие они почти всегда проявляли в войнах 1866 и 1870–1871 гг., теперь подчеркивают, что эти свойства у наших генералов должны быть воспитаны и развиты в крайней степени.

Хорошо! Но разве не явится непосредственным ударом по истинному духу самостоятельности, если мы пожелаем установить для высших начальников закон, который в сущности будет захватывать лишь внешнюю оболочку дела, т. е. применение средств? Мы усматриваем в этом большую опасность и прямое противоречие духу мольтковской стратегии.

Что при известных обстоятельствах Мольтке отнюдь не отказывался от очень тесного сосредоточения, немедленно следующего за окончанием стратегического развертывания армии, видно из набросков 1868 г., в которых высказывается намерение продвинуться на линию Понт-а-Муссон — Нанси семью переходами, причем восемь корпусов следовали бы в две или три линии на фронте, протяжением в среднем 30 километров, при глубине на круг 30–37 километров. Более тесное сосредоточение при наступлении не является вообще сколько-нибудь сносно осуществимым.

Итак, мы полагаем, что построение стратегическо-тактического учения, опирающегося исключительно на явления последних войн, обозначало бы шаг назад; чудовищная многогранность войны, случайности, трения вынуждают нас предоставить полководцу ту свободу в выборе средств, которую Мольтке не ограничивал ни тогда, когда он сам избирал образ действия, ни когда дело касалось его учеников. Ввиду этого, стремясь к возможно большему единству действий на войне, нельзя переступать этого требования, остающегося на первом плане.

Мольтке исходил из бесспорно правильного принципа, что вследствие значительных расстояний, которые часто разделяют армии перед решительным кризисом, ими надлежит руководить исключительно директивами; но он отнюдь не держался слепо этого принципа и многократно вмешивал верховное командование в развитие событий путем приказов, непосредственно отданных штабам армий и даже отдельным корпусам. Это имело место, например, в период 11–13 августа, во время наступления 1-й и 2-й армии — на Мец и Понт-а-Муссон. Такими же примерами являются: приказ от 22 июня 1-й и 2-й армии о вторжении в Богемию и соединении в направлении на Гичин[160]; приказ принцу Фридриху Карлу от 2 декабря 1870 г. о наступлении против Луарской армии на Орлеан, наконец, приказ от 12 января 1871 г. генералу фон Вердеру — вступить в бой для прикрытия осады Бельфора и т. д.

В общем, за исключением немногих периодов, как, например, капитуляция у Лангензальцы, ставка ограничивалась простейшими и кратчайшими, частью письменными, частью телеграфными приказами, так как она почти неизменно находила в штабах армий полное понимание; армейское командование часто даже точно предвосхищало ожидаемые директивы. Военная корреспонденция Мольтке дает наглядную картину этого созвучия[161]. Однако несколько раз имели место трения и проволочки, как это свидетельствует хотя бы переписка Ставки с генералом фон Штейнмецом незадолго до сражения под Шпихерном.

Когда война охватывает такое обширное пространство, как в 1866 и 1870–1971 гг., является безусловно необходимым, чтобы ставка по возможности находилась в центре событий, т. е. там, где можно наиболее широко использовать новейшие средства связи для общего руководства. С другой стороны, необходимо, чтобы ставка появилась в нужный момент при главной массе оперирующих армий, чтобы оттуда руководить и наблюдать за операциями. Промедление Ставки в Берлине до 2 июля 1865 г. часто подвергалось нападкам. Однако, приняв во внимание крайне важные события, разыгравшиеся в эти дни в Ганновере, по отношению к которым требовалось вмешательство различного рода со стороны Берлина, мы должны признать местопребывание выбранным безусловно правильно. Телеграф с театра военных действий может и отказать, что неоднократно случалось в прошлом, и в будущем, может быть, будет иметь место еще чаще.

Люди невоенные составили себе в высшей степени примечательное представление о будущем полководце, как последний, сидя у себя в кабинете за столом, будет по телеграфу и телефону руководить передвижениями войск по твердо установленным правилам; как, будучи удален от сутолоки войны, он сохранит спокойствие и ясность мышления и естественно прекрасно выполнит свои функции[162]. Но при этом забывают, что личность главнокомандующего должна оказывать столь же благоприятное воздействие на войска, как и личность самого младшего командира, и что в решительные дни нельзя будет ни за что отказаться от его личного присутствия и личного осведомления на месте. В 1866 г. верный момент для отъезда Вильгельма был выбран с тактом, достойным удивления. Так же было в 1870 г.; и во всех больших сражениях, в которых участвовало свыше одной армии, Вильгельм принимал на себя высшее командование.

Я не хочу здесь входить в подробности и разбирать, например, вопрос, не следовало ли в дни от 16 до 18 августа выдвинуть ставку более к северу, или не должна была она 17 августа бивакировать на поле сражения под Вионвилем. Во всяком случае, по-видимому, выгоднее выдвигать важность предстоящего тактического решения преимущественно перед всеми прочими соображениями; выбор места пребывания верховного вождя должен по возможности облегчать ему личное осведомление, быстрейшее поступление донесений и непосредственную передачу приказов. Следовательно, в подобные моменты ставка не должна помещаться слишком глубоко в тылу[163].

В этом отношении Версаль имел все данные для расположения в нем ставки. Из этого центрального пункта направлялось руководство войной в целом и велось наблюдение за стратегией командования армиями, действовавшими на различных театрах военных действий.

Пока здесь велась наступательная операция — осада Парижа, ее прикрытие обусловливало переход к стратегической обороне; однако последняя велась не тактически оборонительными действиями, а путем крупных наступательных ударов (Орлеан, Ле-Ман, Амьен, Галлю, Сен-Кантен). Мы не учитываем при этом Юго-Восточного театра военных действий, так как там преследовались особые цели.

Вышеизложенное должно показать, что новые средства ведения войны не могут пошатнуть общих основных принципов стратегии. Существует ли то или иное количество железных дорог и телеграфных линий, перебрасываются ли войска походным порядком или по железной дороге, посылают ли телеграммы вместо ординарцев, — тем не менее с началом войны армия всегда должна быть так развернута на границе, чтобы имелась возможность целесообразно сосредоточить ее к началу операций. Искусство надлежащим образом учесть время и пространство остается тем же — и в вопросах сосредоточения, и в вопросах тактической деятельности.

Принцип — сосредоточивать возможно большие силы для решительных тактических действий — остается неизменным независимо от того, идет ли речь о 40 000 или 300 000 человек. Опасность стратегического окружения столь же велика теперь, как и раньше; опасность же частичного поражения корпусов, отдельно продвигающихся для охватывающего стратегического наступления, при современной действительности огня, затягивающей бой, может быть, несколько сократилась, но ни в коем случае не исчезла, если мы имеем против себя предусмотрительного и решительного полководца.

Различные средства, которые дает эпоха, влияют на вид и образ применения стратегии, но не создают новой.

Двоякой стратегии также ни в коем случае не существует.

Как известно, теория стратегии получила формулировку лишь в новейшее время у Жомини, Виллизена и в особенности у Клаузевица. Тем не менее понятие стратегии уже существовало тысячелетиями. Мы уже разъяснили, что стратегия является лишь частью ведения войны; это, впрочем, уже высказал Клаузевиц.

Мы считаем лишь кстати вкратце коснуться учения, которое кое-где в невоенных кругах приобрело последователей. Оно гласит, что существует две системы стратегии. Одна из них именуется стратегией измора, другая — стратегией сокрушения. Стратегия измора имеет два полюса — стратегический маневр и сражение; стратегия сокрушения лишь один полюс — сражение. Смотря по эпохе, одна из двух систем будто бы выдвигается на первый план. В XVIII в. господствовала стратегия измора. Фридрих порой довольно часто эмансипировался от этой системы, но в общем все же будто бы следовал ей. Стратегия сокрушения господствует в наш век, и ее главными представителями являются Наполеон и Мольтке.

Что Фридрих должен был вести войну иначе, чем Наполеон, это факт общеизвестный; этому учат в каждом военном училище. Маленькие, относительно с трудом комплектовавшиеся армии, не имевшие ни запасных, ни этапных частей, и магазинная система довольствия тормозили движения и обыкновенно лишали полководца возможности ставить конечной целью ведения войны полное сокрушение враждебного государства. Дипломатические переговоры и кабинетная политика имели большое влияние на ведение войны и часто налагали на нее отпечаток медлительности, нерешительности и колебания. Отсюда, естественно, страдала и полководческая деятельность — стратегия. С многочисленным и хорошо организованным национальным войском можно с самого начала задаться целью уничтожения неприятельского государства и его вооруженных сил, и это находит свое выражение в стремлении разыскать и разбить главные силы врага. В XVIII в. уничтожение неприятельской армии являлось также возможным, но, по приведенным выше основаниям, обычно не хватало сил для полнейшего использования победы. Таковыми-то обстоятельствами и объясняется, что дело доходило до того, что по временам упускалась из вида главная цель ведения войны, вцеплялись в побочные цели и переоценивали стратегический маневр и позиционное искусство сравнительно со сражением.

Крайности в этом направлении заходили так далеко, что как образцовые выдвигались приемы войны за баварское наследство[164]. Эти приемы, а равно и способ действий принца Евгения в войну 1733 г. объясняются просто возрастом обоих полководцев и убеждением, что нет необходимости в большем напряжении сил перед неприятелем.

Нет поэтому никаких оснований говорить о другой системе стратегии. Бывали времена, когда принципы стратегии применялись слабо и нерешительно[165], — но такие великие люди, как принц Евгений, Мальборо и Фридрих, умели в расцвете своих сил стряхнуть эту слабость и нерешительность. В столь же малой степени будет обоснована попытка построения системы на том, что тот или иной полководец ставил себе целью в течение известного промежутка времени утомлять, связывать и ослаблять противника маршами, контрмаршами, занятием укрепленных позиций — примером может служить Фридрих в Бунцельвицком лагере, — фланговыми позициями и малой войной, избегая сражения.

Все эти средства относятся к стратегии всех времен. Что касается Фридриха, то ведение им войны в 1741 г., безусловно, имело в виду сокрушение противника путем марша на Вену[166], а о кампании 1757 г. в Богемии можно сказать, что, по меньшей мере, она задавалась возможно скорейшим уничтожением и поражением австрийской армии. Все новейшие исследования не только не опровергают это положение, но, наоборот, его подтверждают. Если бы Фридрих выиграл сражение при Колине, то представляется весьма вероятным движение его на Вену, чтобы попытаться принудить Австрию к заключению мира, если бы французы и русские предоставили ему на то время. С этим можно соглашаться или нет, но, во всяком случае, сражение оставалось для него наиболее предпочтительным военным средством в этот период войны и в последующий, характеризующийся стратегической обороной в широком масштабе с постоянными вылазками. Он обращался к сражению как к средству уничтожения противника, но ограниченность его сил иногда обуславливала отклонения. При этом превосходство сил противника также играло роль. Ведение им войны после сражения при Колине уже не могло задаваться наполеоновскими целями, но значение сражения как средства оставалось для него тем же самым. Надо думать, что об этом свидетельствует в достаточной степени дальнейший ход его походов. Стратегия полководца, который летит из Силезии в Тюрингию, чтобы там разбить французов под Росбахом, затем с быстротой молнии вновь возвращается в Силезию и в сражении при Лейтене наголову бьет большую австрийскую армию, полководца, который в 1758 и 1759 гг. двигается против русской армии с твердой решимостью спасти путем сражения свои наследственные земли, такая стратегия, безусловно, никоим образом не уступает стратегии Наполеона в отношении применения сражения. Твердая решимость короля, выдвигающего цель — разбить противника наголову, как это явствует из сражения при Гогенфридберге, Праге, Росбахе, Лейтене, Цорндорфе, Кунерсдорфе и Торгау, является более убедительной, чем сотни цитат, извлекаемых из его трудов.

Мнение, что стратегия измора господствовала в течение всего XVIII в., также неправильно. Походы Карла XII в Данию, Саксонию и Россию планировались на сокрушение противника.

Ведение войн XIX в. признает сражение важнейшим средством стратегии, но и Клаузевиц ничего не говорит об отказе от прочих средств. Таким образом, большая ошибка, которую легко опровергнуть военной историей, полагать, что современная стратегия абсолютно лишена других средств.

Линии Торрес-Ведрас явились поворотным пунктом военного счастья французов на Пиренейском полуострове[167]. Плевненская позиция долгое время колебала судьбы войны 1877 г.; в 1870 г. большие крепости играли весьма значительную роль[168]; а в 1814 году Наполеон I пытался проникнуть стратегическим маневром в тыл союзников[169].

Итак, существует только одна стратегия. В различные времена она будет работать различными средствами, но свои немногие принципы она будет применять безотносительно к какой-либо системе, как это будет по обстоятельствам более целесообразно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.