IV

IV

Государственный социализм нашел в Германии особенно благоприятную почву для развития и целую школу писателей, проповедовавших его принципы[1952]. Следует ли отсюда, что он представляет собою, как это писали, «немецкую философию»[1953]. Такое мнение можно поддерживать только при одном условии: если мы откажем в оригинальности и глубокомыслии французскому публицисту Дюпон-Уайту[1954], который без всякого, по-видимому, влияния немецкой мысли очень точно уяснил себе и выразил руководящие идеи государственного социализма гораздо раньше Эйзенахского конгресса (октябрь 1872 года), поставившего государственный социализм, так сказать, в первую очередь для немецкой науки и политики.

Две главные тенденции привели Дюпон-Уайта на путь, где он должен был встретить государственный социализм: тесно связать индивидуум с социальной средой и видеть в прогрессе самую цель жизни обществ. Дюпон-Уайт читал Конта и Литтре[1955]. Он возражает им, но заимствует у них ту идею, что индивидуум всем обязан обществу, в котором живет[1956], а также идею, что общество не представляет собой простого собрания индивидуумов. Смотреть так на общество, а равно видеть в семье простую группу лиц разного возраста и пола – значит не понимать «души» общества и семьи[1957].

Если общества созданы для совершенствования, то главнейший вопрос о путях прогресса[1958]. А для Дюпон-Уайта является постулатом, что общества созданы для совершенствования. В этом опять-таки проскальзывает если не чисто позитивистическое влияние, то во всяком случае близкое к нему. Религия прогресса не осталась замкнутой в храме или, вернее, в часовне, которую посвятил ей Бюше: она распространилась вне ее, и Дюпон-Уайт – один из горячих, хотя и независимых, ее адептов.

Вместе с основателями этой религии он вверяет государству заботу о содействии прогрессу[1959]. Нетрудно заметить связь этой идеи с предыдущей: Дюпон-Уайт потому и призывает государство содействовать прогрессу, что очень низко ценит индивидуума. Слабая и неловкая рука последнего, его по природе эгоистическая душа не могут выполнить такого огромного дела, как дело прогресса. Но это дело не может совершиться само собой[1960]. Без сомнения, интеллектуальная, моральная и даже социальная аристократия[1961] легко предвидят прогресс, но они нуждаются в государстве как в «агенте». Морально государство выше индивидуума. Не является ли оно созданием «всего, что есть в нас самого чистого, самого возвышенного»185? Не является ли оно «посредником между индивидуумами и Провидением»[1962]? Не получает ли оно свою «миссию» от принципа, который выше самого общества[1963]? Дюпон-Уайт, таким образом, подготавливает и применяет формулы, которыми впоследствии так широко воспользуются катедер-социалисты. Ни Вагнер, ни Лоренц фон Штейн не пошли в восторженном преклонении перед государством дальше своего французского предшественника.

Столь же несомненно превосходство государства перед индивидуумом с точки зрения материальной силы, отсюда опять-таки – обязательное вмешательство государства. Здесь Дюпон-Уайт вступает на более твердую почву, в область фактов. Он очень убедительно показывает, – это пункт, который развивали впоследствии другие, не прибавив ничего существенного к сказанному им, – что по мере усложнения и совершенствования цивилизации в такой же степени развиваются «механизм и деятельность правительства»[1964]. Прогрессивное общество должно иметь более сильное и сложное правительство, чем примитивное общество, подобно тому, как оно обладает более богатым языком[1965].

Вследствие этого двоякого превосходства государство должно заботиться о социальном, политическом, экономическом и даже моральном прогрессе. Социальный и политический прогресс состоят в приобретении известных прав: права повиноваться только закону, права участвовать в правительственной деятельности и проч. Но эти права одновременны появлению государства, и там, где они развиваются, развивается, в свою очередь, государство, в том смысле, что каждое из этих прав, по решительному выражению автора, «усиливает правительство»[1966]. Экономический прогресс, в свою очередь, предполагает «деятельную полицию»[1967], ибо нельзя «все слабое и инертное предоставить захвату более сильного, ловкого и предусмотрительного»[1968].

Нужно, кроме того, разбирать конфликты, возникающие между капиталом и трудом. Ведь в прогрессивном обществе промышленность «создает пауперизм и тем самым усиливает деятельность правительства»[1969]. Наконец, моральный прогресс, являющийся прежде всего продуктом индивидуальной воли, также возлагает на государство известные обязательства. Развитию человеческой совести должно соответствовать «постоянное улучшение легальной морали»[1970]. Идея справедливости развивается в глубине индивидуальной совести и «из более богатой совести переходит в более прочные законы»[1971]. Здесь, однако, Дюпон-Уайт делает важную оговорку: он требует для индивидуума в качестве его абсолютного права свободы мысли и ее письменного выражения[1972].

Возрастающее вмешательство государства в жизнь прогрессивных обществ осуществляется одновременно посредством администрации и закона[1973]. Дюпон-Уайт желает полнейшей централизации, и в защиту этого взгляда пишет целую книгу[1974]. Он не боится, что законы множатся и регулируют все возрастающее количество интересов. Он подыскал даже две формулы, которым впоследствии суждено было воспроизводиться и повторяться много раз: «Прогресс заключается скорее в улучшении закона, чем в отсутствии последнего»[1975]; «Всякий закон должен служить к облегчению положения наиболее многочисленных и наименее счастливых классов»[1976].

Государственный социализм, – тот, по крайней мере, какой мы находим во Франции, – всецело заключается в следующих формулах: вера в способность закона своим действием преобразовать души, а также нравы, обычаи и все взаимоотношения людей и призыв к деятельности закона в пользу обездоленных. Если присоединить сюда стремление не сохранить за политической экономией ее абстрактный характер, а морализовать ее и стремление вернуть идее государства доверие, которого ее лишили чистые экономисты, то мы дойдем до сущности самой немецкой мысли.

Один из этих двух элементов уже был предусмотрен во Франции экономистами-диссидентами, Сисмонди, Бюрэ и др., о которых мы говорили выше, другой нашел горячего сторонника в лице Дюпон-Уайта. Последний старается уничтожить обвинения, выдвинутые против идеи государства экономистами и либералами. То, исследуя сущность этой идеи, он видит в ней «силу разума, выраженную в законе»[1977]; то, изучая отношения между индивидуальным правом и государством, он отказывается признать существование реального антагонизма между свободой и авторитетом и доказывает, что достоинство индивидуума ничуть не пострадает от расширения функций государства, так как «подчинение индивидуума большей дисциплине обусловливается большим разнообразием и усилением его деятельности»[1978].

Хорошо уяснив себе, что высшая цивилизация требует более сложного правительства, Дюпон-Уайт в то же время отлично понял и выяснил главное: чем современное государство отличается от других исторических форм государства. Существующее теперь государство заняло место прежних частных властей. «Под дыханием прогресса притеснение рушится, но власть остается». Притеснение рушится – значит, индивидуум завоевывает свои основные права, власть остается – значит, на долю государства остается определенная задача. «Так появляются одновременно могущественное государство и свободная личность. Права индивидуума и права государства – два современника, которые родятся в тот день, когда рушатся привилегии»[1979]. Следовательно, Дюпон-Уайт хочет не принести индивидуума в жертву государству, а, наоборот, найти в государстве орудие для «усовершенствования и возвышения индивидуума»[1980]. Поэтому он не считает себя социалистом и отзывается о социализме в очень суровых выражениях[1981].

Его, действительно, нельзя было бы назвать социалистом (хотя он и обращается к вмешательству государства, но это обращение имеет туже причину и цель, как и обращение к государству индивидуалистов XVIII века), если бы он прежде чем отстаивать права индивидуума и высокую ценность человеческой личности, как то имело место в только что приведенном отрывке и во многих других[1982], не начал с чрезмерного расширения «личности государства», видя в последнем нечто сверхчеловеческое, если бы он не признал законодательство способным исцелить все общественные недуги, если бы он не был увлечен, очарован идеей прогресса, прогресса абсолютного, рассматриваемого в качестве высшей цели, достойной быть предметом достижения и достигаемой не столько индивидуумом, сколько ради индивидуума.

Все эти черты, взятые вместе, составляют государственный социализм, как его понимают у нас многие радикальные или даже либеральные политики, которые, не желая противопоставлять требованиям масс абсолютно неприемлемую цель, но не обладая способностью восходить к принципам, чтобы при помощи их разобраться в этих требованиях и особенно в средствах для их удовлетворения, набрасываются на государственный социализм, замечая в последнем лишь его примирительный характер и доставляемые им минутные выгоды.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.