Эти помещения сдаются

Глупцы те, кто жалуется на упадок критики. Ведь время ее давно истекло. Суть критики – в верной дистанции. Она чувствовала себя как дома в мире, где все определялось проспектами и где была еще возможность встать на какую-нибудь точку зрения. Меж тем вещи стали слишком отягощать общество. «Непосредственность», «свободный взгляд» стали ложью, или же совершенно наивным выражением обыкновенной некомпетентности. Самый значимый сегодня меркантильный взгляд в сердцевину вещей называется рекламой. Она рушит свободное пространство созерцания и преподносит нам вещи на таком опасно близком расстоянии, что кажется, будто машина, вырастая до огромных размеров, приближается к нам с мерцающего киноэкрана. И как кино, в отличие от критического рассмотрения, не выставляет мебель и фасады в завершенных формах, а есть лишь их сенсационная, упрямая и резкая близость, так и подлинная реклама словно прокручивает вещи, и темп ее не уступает темпу хорошего фильма. Так происходит наконец прощание с «вещественностью» (Sachlichkeit), и, взирая на огромные картины на стенах домов, где у гигантов всегда под рукой «Хлородонт» и «Слейпнир»[46], оздоровленная сентиментальность становится по-американски свободна – так люди, которых уже ничто не тревожит и не трогает, в кино заново учатся плакать. Впрочем, для человека с улицы именно деньги суть то, что подобным образом приближает к нему вещи, позволяя войти с ними в зримый контакт. И оплаченный рецензент, манипулирующий картинами в галерее торговца, знает про них нечто, если не лучшее, то более важное, чем любитель искусства, разглядывающий их в витрине. Ему передается тепло сюжета и пробуждает его чувства. – Что, в конечном счете, дает рекламе такое преимущество по сравнению с критикой? Не то, о чем вещает красная электрическая надпись – но огненная лужа, отражающая ее на асфальте.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.