§ 2. Требование и обязательство

§ 2. Требование и обязательство

Рассмотрим сперва одну проблему из обширной области априорного учения о праве. С ее помощью мы хотим обрести для себя доступ в эту сферу и, кроме того, попытаться окинуть ее взглядом.

Один человек дает обещание [Versprechen] другому. Это событие вызывает своеобразное последствие [Wirkung], совершенно отличное от того, что имеет место в том случае, если один человек что-то сообщает другому или высказывает просьбу. Обещание создает своеобразную связь между двумя лицами [Personen], в силу которой – если выразить это сперва в довольно приблизительной форме – одно может что-то требовать, а другое обязано это выполнить или исполнить. Эта связь является словно бы следствием, продуктом обещания. По своей сущности она может быть сколь угодно длительной, но, с другой стороны, ей, по-видимому, имманентно присуща тенденция прийти к исходу и к развязке. Нам известны различные пути того, каким образом она может прийти к такой развязке. Содержание обещания выполняется; вместе с тем это отношение, по-видимому, находит свое естественное завершение. [В другом случае] тот, кто получил обещание, отказывается [от своего требования]; тот, кто давал обещание, отрекается [от своего обязательства]. И таким вот образом при определенных обстоятельствах также может происходить отмена обещания, даже если такой способ и кажется нам менее естественным.

Вся эта ситуация может казаться нам само собой разумеющейся или же необычной в зависимости от того, с какой установкой мы к ней подступаемся. Она «само собой разумеющаяся», поскольку речь здесь идет о чем-то таком, что знает всякий, мимо чего мы проходили тысячу раз, и мимо чего мы сейчас можем пройти и в тысячу первый раз. Но здесь может случиться и так, как то нередко и случается, когда мы впервые открываем глаза на давно знакомый предмет, когда мы впервые действительно видим то, на что мы уже смотрели несчетное количество раз, видим в его полном своеобразии и неповторимой красоте. Здесь имеет место нечто такое, что мы знаем как обещание или же думаем, что знаем. Когда дается обещание, то вместе с ним в мире появляется что-то новое. С одной стороны возникает требование [Anspruch], а с другой – обязательство [Verbindlichkeit]. Что это за примечательные образования? Очевидно, они не есть ничто. Как можно устранить ничто отказавшись от него, или отрекшись от него, или исполнив его? Но в то же время они не могут быть подведены ни под одну из категорий, которые нам привычны. Они не представляют собой чего-то телесного и, тем более, физического, – это очевидно. Скорее, можно попытаться назвать их чем-то психическим и отнести к области переживаний того, кто несет требование или обязательство. Но разве не может требование или обязательство в неизменном виде длиться годами? Существуют ли такого рода переживания? И далее: разве требования и обязательства пропадают, когда субъект не имеет никаких переживаний или не должен их иметь, во сне или в глубоком обмороке? С недавних пор наряду с психическим и физическим снова стали признавать своеобразие идейных предметов. Существенной же особенностью этих предметов – чисел, понятий, положений и т. п. – является их вневременной характер. Требования и обязательства, напротив, появляются, длятся в течение определенного периода времени и затем исчезают. Поэтому они, по-видимому, суть темпоральные предметы совершенно особого вида, на который раньше не обращали внимания.

Мы видим, что в отношении этих предметов значимы определенные непосредственно усматриваемые законы: требование определенного результата становится недействительным в тот момент, когда этот результат достигнут. Это не положение, которое мы могли бы извлечь на основании многих или всех до сих пор наблюдаемых опытных случаев, но это закон, который всеобщим и необходимым образом укоренен в сущности требования как такового. Это априорное положение в смысле Канта, и в то же время оно является синтетическим. Ибо «в понятии» требования ни в каком возможном смысле не содержится ничего от того, что оно при определенных обстоятельствах теряет силу. Положение, обратное нашему, хотя и было бы очевидно ложным, но оно не имплицировало бы логического противоречия. Множество других синтетических положений a priori также значимы относительно требования и обязательства, то есть в сфере, в которой их менее всего склонны предполагать. Но, я думаю, этих предварительных соображений достаточно, чтобы лишить наш исходный пункт какой бы то ни было видимости самопонятности. Обычно охотно признается, что философия начинается с удивления перед тем, что на первый взгляд является само собой разумеющимся. Но никак нельзя понять, почему это удивление должно быть ограничено только тем, что в качестве достойного удивления подсказывает нам история философии.

Как ни важна та установка, в которой мы впервые усматриваем давно известное в его своеобразии, она, тем не менее, еще не представляет собой окончательного разрешения проблемы. Необходимо прояснить это своеобразие, отделить его от всего чуждого и установить его существенные черты. В нашем случае необходимо обрести ясность относительно того, что есть обещание – сознаемся же открыто, что мы этого еще совершенно не знаем. Затем нам следует обрести ясность относительно того, когда и как это обещание порождает требование и обязательство, что это собственно такое, при ближайшем рассмотрении, – требование и обязательство – и какова их возможная судьба. Затем изыскание следует продолжить. Обещание – это не единственный источник требования и обязательства. При определенных обстоятельствах они могут порождаться и некоторыми поступками [Handlungen]. Так, отнятие какой-то вещи, которая принадлежит другому, порождает – согласно сущностному закону – обязательство и требование возврата этой вещи. Можно видеть, каким образом рассмотрение этого случая тотчас приводит к новой проблеме. Мы говорим о вещи, которая «принадлежит» другому; вместо этого мы можем также сказать: вещь, которая находится в собственности другого. Здесь мы также имеем своеобразное отношение, правда не между двумя лицами, но между лицом и вещью. И это отношение должно иметь свой источник, и здесь господствуют априорные закономерности. Так, a priori исключено, чтобы принадлежность, подобно требованию и обязательству, имела своим источником обещание.[300] Предпосылкой здесь являются другие источники, например акты, которые мы позже будем более обстоятельно рассматривать, говоря о передаче [?bertragung]. Пока же мы ограничимся только исследованием требования и обязательства, да и то лишь постольку, поскольку они возникают из обещания.

О позитивном праве мы пока еще ничего не знаем. Мы намеренно выбирали наши примеры из сферы, которая ему не подчинена; весь наш интерес заключается в том, чтобы постичь нашу сферу в полной чистоте. Допустим, А дает обещание В прогуляться с ним и В принимает это обещание. Возникает соответствующее обязательство А и требование В. Возможно, это обещание будет в дальнейшем оспариваться. И все же такого рода опровержение предполагает, что под требованием и обязательством понимается нечто определенное, и этого для нас пока достаточно. Мы хотим лишь приблизиться к тому, что означают эти слова. То, что речь здесь идет о темпоральных предметах особого, внефизического и внепсихического вида, – это мы уже видели. Особенно важно отделить их от переживаний, в которых эти предметы живо представляются нам [gegenw?rtig sind] и с которыми они могут быть спутаны. Есть сознание требования и обязательства, подобно тому как есть сознание чисел и положений. Мы можем говорить о простом знании о них; это знание, рассматриваемое чисто как модус сознания [Bewu?tseinsweise], остается совершенно неизменным, независимо от того, относится ли оно к своим собственным или к чужим требованиям и обязательствам. Оно, далее, совершенно не зависит от того, существуют или нет его предметные корреляты, как и наоборот – могут существовать требования и обязательства, которые не являются предметом такого знания.

От этого холодного знания следует очень хорошо отличать другое относящееся сюда переживание: чувство собственной правомерности или собственного обязательства, которое – в противоположность знанию – возможно лишь в случае собственных требований и обязательств. Следует, пожалуй, обратить внимание на своеобразие этого модуса сознания. О чувстве [F?hlen] можно говорить и в случае переживаний, в которых данностью становятся ценности. Но в то время как здесь имеет место четкое различие между ценностью, на которую направлено чувство, и самим этим чувством, которое опознает эту ценность, чувство собственной правомерности не позволяет проводить такое различие. Требование здесь не является предметом более или менее ясного, возможно даже очевидного интенционального чувства; мы имеем феноменально совершенно единое переживание, которое, само не будучи ясным постижением требования, имеет, скорее, такое постижение предпосылкой в том случае, если должна обнаружиться значимость [G?ltigkeit] этого требования.

Своеобразие этих переживаний еще предстоит исследовать. Здесь нас прежде всего интересует их абсолютная независимость от требований и обязательств, которые определенным образом проявляют себя в них. Нет ничего более достоверного, как то, что я могу чувствовать себя обязанным, хотя в действительности нет никакого обязательства, и то, что я вполне могу иметь требование, не ощущая себя в то же время правомерным в каждый момент того периода времени, пока я имею это требование. Здесь, наконец, становится совершенно ясно, насколько беспомощна любая теория, которая пытается рассматривать требование и обязательство как нечто психическое. Так как мы обычно почти всегда имеем требования или обязательства какого-то рода, то мы должны были бы почти всегда иметь соответствующие переживания. Но такие переживания мы не в состоянии обнаружить. Можно также сразу сказать, что их и не может быть. Ибо – повторим еще раз – требования и обязательства могут оставаться неизменными на протяжении многих лет, но переживаний такого рода нет.

Требование и обязательство всеобщим и необходимым образом предполагают носителя, лицо, чьим требованием и обязательством они являются. И точно также для них существенно определенное содержание, к которому они относятся и различие которого отличает друг от друга требования и обязательства разного рода. И то, и другое непосредственно очевидно, но все еще нуждается в более обстоятельном рассмотрении. Фундированность в субъекте-носителе является для наших образований общим с переживаниями любого вида, которые равным образом всегда предполагают субъекта, переживаниями которого они являются. Однако круг возможных носителей в последнем случае намного шире. И животные, конечно, могут быть носителями переживаний, но они никогда не могут быть носителями требований или обязательств. В качестве носителей здесь, согласно сущностному закону, предполагаются лица; само собой разумеется, не каждый субъект или Я является лицом.

Содержание требования и обязательства также может быть определено более точно. Любое обязательство заключается в будущем действии [Verhalten] его носителя, безразлично, заключается ли это действие в деянии, недеянии или претерпевании. Конечно, я могу нести обязательство относительно того, что нечто произойдет в мире; но это обязательство имеет смысл лишь в том случае, если оно допускает уточнение, заключающееся в том, что это событие произойдет благодаря мне и моему действию. Я могу взять, конечно, обязательство, что какое-то событие произойдет благодаря кому-то другому. Но и здесь именно мое действие должно быть определено к тому, чтобы вызвать действие другого. Таким образом, везде наше собственное действие составляет непосредственное содержание наших обязательств. Но не всегда оно составляет их единственное и окончательное содержание. Мы различаем обязательства, которые направлены исключительно на некоторое действие [Verhalten] и находят в нем свое однозначное исполнение, и обязательства, которые ставят своей целью реализацию посредством действия какого-то результата. Лишь в первом случае речь идет необходимым образом об определенном образе действий; в последнем же случае обычно есть лишь результат [Erfolg], который определен, и способ реализации которого может быть предоставлен на усмотрение обязанного субъекта.

Конечной целью действия, которое образует содержание обязательства, может быть обладатель соответствующего требования, но это отнюдь не необходимо. Я могу быть обязан уплатить В, который имеет соответствующее требование, сто марок. Но этот платеж может предназначаться и для кого-то третьего, однако В из-за этого не прекращает быть носителем требования. Обязательство, заключающееся в том, чтобы для кого-то что-то выполнить, не есть то же самое, что и обязательство перед кем-то, заключающееся в том, чтобы что-то выполнить. Мы, таким образом, проводим различие между адресатом содержания обязательства и самим адресатом обязательства. Любое обязательство такого рода, который мы сейчас рассматриваем, как таковое имеет противную сторону [Gegner], поскольку оно предполагает какое-то лицо, по отношению к которому оно существует. Противная сторона обязательства в то же время является носителем требования, которое тождественно обязательству по содержанию; требование также необходимым образом имеет свою противную сторону, являющуюся одновременно носителем обязательства. Поэтому имеет место своеобразная корреляция между требованием и обязательством, идентичность содержания и обоюдная, строго закономерная связь несения обязательства и требования противоположной стороны. Содержание же может иметь любую адресацию, она может даже вообще отсутствовать.

Требование и обязательство необходимо предполагают носителя и содержание. Отношение к другому лицу, напротив, не связано с ними необходимым образом. Правда, действует закон, согласно которому любое обязательство, которое имеет место по отношению к кому-то другому, совершенно всеобщим образом предполагает требование этого другого, и наоборот, любое относительное требование предполагает относительное обязательство. Но сама относительность требования и обязательства не является чем-то необходимым – есть абсолютные обязательства и абсолютные требования или, как мы предпочитаем говорить, абсолютные права. Как А может пообещать В сделать что-то и тем самым создать обязательство в своем лице и требование в лице другого, точно так же и В может наложить на А обязательство, и А может взять его на себя, хотя при этом это обязательство не относится ни к В, ни к какому бы то ни было другому лицу и – что этим уже сказано – ни со стороны В, ни со стороны какого бы то ни было другого лица к А нет никакого требования. В практической жизни не всегда легко обнаружить реализацию такого рода абсолютных обязательств. Сперва мы напомним об определенных публично-правовых обязательствах. Государство может быть обязано выполнять определенные действия, хотя это обязательство и не относится к каким бы то ни было лицам. Можно спорить о том, имеют ли место абсолютные обязательства в данном конкретном случае. Несомненно то, что согласно сущностному закону они возможны. Рядом с ними мы ставим абсолютные права, равным образом предполагающие в качестве носителя только одно лицо, однако не предполагающие другого лица, по отношению к которому они должны выполняться. Обязательства и права, напротив, различаются в одном существенном пункте: в то время как обязательства по своей сущности могут относиться лишь к собственному действию – независимо от того, наличествуют ли они абсолютно или относительно, – применительно к правам мы должны различать два случая. Относительные права могут относиться лишь к чужому действию, абсолютные же, напротив, лишь к своему собственному. Права на собственное деяние, которые наличествуют лишь относительно одного определенного лица, представляются нам столь же мало возможными,[301] как и права на чужое действие, которые не относятся к другому лицу.

Чрезвычайно важно отличать абсолютные и относительные обязательства, равно как и абсолютные и относительные права (последние мы здесь будем впредь именовать «требованиями»), от нравственных обязанностей [Verpflichtungen] и нравственных правомерностей [Berechtigungen]. Последние также с необходимостью имеют носителя и содержание, они также допускают деление на абсолютные и относительные, в остальном же они фундаментально различны – не только ввиду специфического нравственного характера, которым они обладают, но и ввиду закономерностей, которым они подчинены. В то время как другие образования могут возникать из свободных актов лиц, например: относительные обязательства и требования – из данного или взятого обещания, абсолютные права – из акта передачи, относительные обязательства – из акта принятия [обязательства], – все это исключено в случае соответствующих нравственных образований. Абсолютная нравственная правомерность – например право на развитие собственной личности [Pers?nlichkeit] – могут иметь свой исток в лице как таковом, относительная нравственная правомерность – например требование помощи со стороны друга – может возникать из отношения, в котором это правомерное лицо находится к другому лицу. Однако эти правомерности никогда не могут иметь своим основанием произвольные акты. Кроме того, тогда как эти рассмотренные выше абсолютные права и требования по своей природе вполне могут быть переданы другим лицам, исключено, чтобы одно лицо передало постороннему лицу свою нравственную правомерность на свободное развитие или свое нравственное требование, проистекающее из дружеских отношений. Наконец, обладатель абсолютных прав и относительных требований может своим собственным актом действенно отказаться от своих прав. Обладатель нравственной правомерности, напротив, хотя и способен отказаться от его осуществления, но он не может посредством произвольного акта устранить то, что коренится в сущности лица или в его отношении к другим лицам. Лишь то, что возникло из свободных актов, может быть вновь упразднено посредством свободных актов.

Аналогично обстоят дела с нравственными обязанностями. Они также никогда не могут возникнуть из актов как таковых. Любая нравственная обязанность имеет своим необходимым, хотя и недостаточным условием нравственную правоту [Rechtheit] каких-то положений дел, она, в частности, предполагает, что существование образа действий определенного лица, каковое составляет содержание обязательства этого лица, наделено нравственной правотой само по себе или вследствие правоты других, связанных с ним положений дел.[302] Это относится как к абсолютным обязательствам, которые обычно называются просто долгом [Pflichten], так и к относительным нравственным обязанностям (соответствующим относительной нравственной правомерности), на которые до сих пор, по-видимому, мало обращала внимание этика. Все другие обязательства – безотносительно к их содержанию – возникают, напротив, из свободных актов лиц, из принятия или из обещания. Как нравственная правомерность не может быть передана другому лицу, так и нравственные обязанности не могут быть от другого лица приняты. Это также может иметь место только в случае обязательств, лежащих вне области нравственности. И, наконец, в то время как любое относительное обязательство может потерять силу по причине отказа противной стороны, противная сторона нравственной обязанности хотя и может отказаться от предъявления своего нравственного права, но она никогда не способна аннулировать нравственную обязанность посредством свободного акта. Возможно, что такой акт позволяет рассматривать прежде необходимый образ действий как уже не необходимый, и в таком случае нравственная обязанность перестает существовать. Однако на нравственную значимость [Bedeutsamkeit] всегда следует проверять фактическое обстоятельство дела [Tatbestand] в целом. Свободные акты не могут ни порождать нравственные обязанности, ни уничтожать их. Быть может возразят, что и в случает обещания или в случае принятия обязательства имеет место нравственная обязанность по реализации его содержания. Это совершенно верно, и этот пример особенно подходит для того, чтобы прояснить то различие, которое мы здесь подчеркиваем. Так как из этих актов возникают обязательства, то наличествует нравственная обязанность выполнения их содержания. Действует сущностный закон, согласно которому исполнение абсолютных и относительных обязательств является нравственным долгом. Можно видеть, каким образом здесь соседствуют друг с другом обязательство и нравственная обязанность, но второе при этом предполагает наличие первого. В других случаях нравственная обязанность существует независимо от каких бы то ни было актов и от какого бы то ни было обязательства, коренящегося в этих актах. Однако никогда не следует путать одно с другим.

Предыдущие размышления уже принудили нас к тому, чтобы обратить внимание на источник происхождения прав и обязательств. Теперь мы должны приступить к более обстоятельному анализу, ограничиваясь при этом, согласно нашим планам, прежде всего требованием и относительным обязательством. Сперва мы выдвигаем общий, в самом себе очевидный закон: ни одно требование и ни одно обязательство не начинает существовать без «основания» и не прекращается без такого основания. Совершенно ясно: если возникает или теряет силу требование, то в тот момент, в который оно возникает или теряет силу, должно происходить нечто, из чего и благодаря чему оно возникает. И тут же мы можем добавить: всякий раз, когда вновь происходит то же событие, должно возникать (терять силу) и соответствующее требование. Оно необходимым и достаточным образом детерминируется этим событием.

Это положение об однозначной детерминации темпоральных реальных событий вызывает у нас несомненное доверие. Примечательно только то, что мы нашли здесь новую и своеобразную сферу, в которой обнаруживается его действующий характер [Geltung]. Правда мы должны остерегаться немедленного слепого перенесения в нашу сферу всего того, что мы знаем, или думаем, что знаем, о необходимой детерминации в других областях, например в случае внешних естественных процессов. Приведенное сравнение принудило бы нас к тому, чтобы слишком далеко углубиться в рассмотрение причинных отношений в природе. Поэтому мы ограничимся тем, что обратим внимание на некоторые существенные пункты.

Общепризнанным может считаться, что в случае причинных отношений между внешними событиями не может идти речь о непосредственно постижимых и необходимых сущностных взаимосвязях. Допустим – будем здесь следовать Юму – мы приходим к положению, что огонь порождает дым; однако в сущности огня не заключено с очевидностью постижимым образом, что это так, подобно тому как, например, в сущности числа 3 заключено то, что оно больше числа 2. Нет никакого сомнения в том, что причинное отношение не является необходимым «отношением между идеями».[303] Однако было бы ошибочным распространять это положение на все взаимоотношения между тем, что существует во времени. Случай, который нас здесь занимает, является лучшим тому доказательством. «Основание», которое может порождать требование и обязательство, есть обещание. Из него – как мы еще покажем далее более конкретным образом – проистекает требование и обязательство; мы можем с очевидностью постичь это, если мы с полной ясностью и живо представим себе, чт? есть обещание, и увидим, что в сущности такого акта коренится возникновение при определенных обстоятельствах требования и обязательства. Таким образом, это ни в коем случае не является опытом, который поучал бы нас относительно экзистенциальной взаимосвязи этих образований или же играл лишь побочную роль; речь идет, напротив, о непосредственно постижимой и необходимой сущностной взаимосвязи.

Возникновение требования или обязательства, как и возникновение изменения во внешней природе, требует достаточного основания. Выше мы установили, что непосредственно постижимая и необходимая сущностная взаимосвязь между «основанием» и «следствием» наличествует лишь в первом случае. Теперь мы обратим внимание на другое различие, которое, пожалуй, может показаться еще более своеобразным. Если во внешней природе налицо следствие, то оно – в идеале – в любой момент может стать для нас самостоятельной данностью. Движение шара, причиной которого был удар кия, я могу воспринимать само по себе, не нуждаясь в том, чтобы еще раз возвращаться в восприятии или мысли к этому удару. Если мы обратим внимание на то, что любой предметности соответствует определенный, своеобразно сложенный акт, в котором эта предметность может стать самоданностью, то мы можем сказать: акт, в котором действие становится данностью, не нуждается в фундировании актом, постигающим его причину. Напротив, невозможно постигать требование или обязательство в их существовании самостоятельным образом. Если я хочу убедиться в существовании движения, то мне надо лишь открыть глаза. В случае же требований или обязательств мы неизбежным образом все снова и снова возвращаемся к их «основанию». Только благодаря тому, что я вновь констатирую существование обещания, я могу констатировать существование того, что из него следует. Здесь нет самостоятельного акта, констатирующего существование, который можно было бы сравнить с внутренним или внешним восприятием. Это, конечно, весьма примечательный факт, но именно факт. Аналогию ему мы можем найти в другой, на первый взгляд мало похожей области. Положение дел, которое высказывает математическая теорема, наличествует, и это наличие имеет свое основание в некотором количестве других положений дел, из которых оно следует. Здесь также имеет место однозначная детерминация; правда, это не существующие предметы, а наличествующие положения дел, находящиеся во взаимосвязи детерминации, и отношение обоснованности этих положений дел совершенно отличается от отношения порождаемости требования и обязательства посредством обещания.[304] Но для нас важна аналогия, которая имеет здесь место, несмотря на все различия. Положение дел, фундированное другими положениями дел, наличествует на основании этих последних, аналогично тому, как требование, которое возникает из обещания, существует именно благодаря ему. И если бы я захотел вновь убедиться в наличие этого положения дел, то я не располагал бы для этого свободно или самостоятельно постигающим актом. Мне бы не оставалось ничего другого, как возвратиться к обосновывающим положениям дел и еще раз вывести из них интересующее меня положение дел, аналогично тому, как я должен вернуться к лежащему в основании обещанию, чтобы еще раз констатировать существование требования.

Часто высказывается положение – оставим в стороне вопрос, насколько оно правомерно или неправомерно, – что как одинаковые причины имеют одинаковые следствия, так и одинаковые следствия имеют всегда одинаковые причины. Это положение оспаривалось. Во всяком случае общепризнанно, что в сфере обосновывающей взаимосвязи положений дел аналогичный закон не действует. Одно и то же положение дел может следовать и быть следствием совершенно различных групп положений дел. И в этом пункте та область, которой мы здесь специально занимаемся, обнаруживает значительное родство со сферой положений дел. Одинаковое требование и одинаковое обязательство могут проистекать из весьма различных источников. Так, в одном случае я могу выводить свое требование возврата принадлежащей мне вещи из обещания возврата, которое дал мне нынешний владелец вещи. Или я могу выводить его из своеобразного отношения, в котором я нахожусь к этой вещи, – из того, что она принадлежит мне.

Мы намеревались, говорить здесь об одном-единственном источнике требования и обязательства – об обещании. Если мы исследуем этот источник и его отношение к тому, что из него возникает, то обнаружатся трудности, о которых мы ничего не подозреваем до тех пор, пока мы разделяем чуждую сути дела позицию обыденной жизни, когда для нас «само собой разумеется», что обещание производит требование и обязательство. Что же собственно это такое – обещание? Общеизвестный ответ на это гласит: обещание есть волеизъявление; в частности, выражение или изъявление намерения нечто предпринять или нечто не предпринимать в интересах другого лица, по отношению к которому имело место это изъявление. При этом, правда, малопонятно, в какой мере это выражение должно обязывать или наделять правомерностью. Очевидно, что одно только намерение предпринять нечто, еще не влечет за собой такое обязательство или правомерность. Конечно, своеобразное психологическое наложение обязательства, внутренняя тенденция поступать согласно намерению, вытекает, обычно, из любого решения, которое я принимаю. Но эта внутренняя психическая тенденция не является, конечно, объективным обязательством, и еще менее она связана с объективным требованием другого. Но если это так, то что может измениться в этой ситуации в силу того, что я оповещаю о своем решении, что я выражаю кому-то другому свое намерение что-то для него сделать? И, к тому же, обычно дело обстоит не так, что в силу выражения намерения воли у меня сразу появляется соответствующее обязательство. Почему же это должно происходить именно в том случае, когда содержание моего воления означает какую-то выгоду для другого?

Предпринимались многочисленные попытки «объяснить» это проблематическое наложение обязательства в силу обещания. Отрицалось, например, что такое наложение обязательства вообще естественно, и оно сводилось к искусственному установлению, которое государство или общество ввело по основаниям целесообразности. Или обращались к психологическому переживанию обязательства, которое возникает при любом решении, и старались показать, каким образом это переживание модифицируется и объективируется в силу того, что оно становится известным другому. Или приводили аргументы, основывающиеся на вытекающих последствиях. Так как любой, кому известно о принятом решении, действует на основе доверия к нему, и так как в таком случае невыполнение решения могло бы нанести вред, то всякий, кто сообщает другим свой замысел, связан этим решением.[305]

Позже у нас будет возможность обнаружить несостоятельность всех этих теорий. Предварительно только заметим, что ошибочными являются уже основания, из которых исходят эти и другие теории. Обещание никоим образом не является только простым изъявлением волевого решения. Если мы будем строго придерживаться случая, когда я формулирую намерение сделать что-либо для кого-то другого и когда я, далее, сообщаю этому другому, что я сформулировал это намерение, то тем самым я еще не даю никакого обещания. Сообщение намерения и обещание суть совершенно различные вещи, и поэтому нельзя обманываться тем, что и то, и другое в определенных обстоятельствах выражается в одних и тех же словах. Если упускать это из виду, то затем, чтобы вывести требование и обязательство из изъявления намерения, приходится, конечно, употреблять все силы на безнадежные конструкции. Поэтому первая наша задача состоит в том, чтобы прояснить, что же такое собственно обещание. Для этого мы должны несколько расширить область нашего исследования. Необходимо ввести одно новое фундаментальное понятие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.