§ 2. Движение и его носитель

§ 2. Движение и его носитель

По-видимому, само собой разумеется, что любое движение несамостоятельно, т. е. что оно предполагает носителя, движением которого оно является. Совершенно очевидным этот закон может стать только после того, как мы разъясним некоторые заключенные в понятии движения двусмысленности. Правда, мы не должны смешивать этот «онтический» закон с другим – «ноэматическим» законом, который Линке выводит из того, что движение может быть дано нам только как движение чего-то движущегося.[332] Мы согласны с Линке в том, что наблюдение сущностных закономерностей имеет величайшую важность для психологии, и при этом мы в первую очередь имеем в виду все законы взаимосвязей, которые коренятся в сущности переживаний и которым, само собой разумеется, не могут противоречить никакие эмпирические наблюдения. Но мы не согласны с тем, что онтические взаимосвязи могут непосредственно переноситься на те акты, в которых схватываются элементы этих взаимосвязей. Даже в таком всеобщем виде никто не станет придерживаться подобного мнения. Я могу говорить о движении и, «подразумевая» [ «meinend»], нацеливаться на движение, не подразумевая вместе с тем того, что движется. Указанное мнение вообще имеет значение только там, где место одного только подразумевания занимает живое присутствие [Pr?sentsein] и, говоря конкретнее, наглядная данность. Где, таким образом, предметное связано сущностными взаимосвязями, там, согласно этому мнению, одно не может быть дано в созерцании без другого. Такого рода утверждение должно быть либо доказано, либо само должно быть непосредственно постижимо как предельная сущностная взаимосвязь. Не составляет труда, однако, показать, сколь неверно это положение. Хотя любое изменение[333] по своей сущности требует события, с которым оно причинным образом связано, все же возможно достичь созерцания некоторого изменения, в котором не обязательно дано причиняющее событие. В свою очередь, следовательно, необходимо некоторое ограничение этого положения, которое состояло бы в том, что в соответствующем созерцании как таковом должны обнаруживаться лишь определенные сущностные взаимосвязи, которыми элементы связаны в предметном целом, а не те взаимосвязи, где, как в только что упомянутом случае, отношением связаны два предметных целых. Но и здесь речь не может идти о постижении сущностного закона. Почему нам не может быть каким-то образом (спорадическим, мимолетным и т. д.) дана несамостоятельная часть некоторого целого, которое само при этом не дано? Мы могли бы, например, получить впечатление цвета, не сопровождающееся данностью протяженности или образа промелькнувшего перед нами предмета, хотя здесь, конечно, речь идет о несамостоятельных элементах некоторого целого. Несомненно, что возможно такого рода впечатление движения,[334] которое не сопровождается схватыванием того, что движется.

Но даже если мы отвлекаемся от вопроса о данности, мы не можем согласиться с тем, как Линке понимает отношение движения к своему носителю. Согласно ему, движение есть не только движение некоторого носителя, но в случае движения (как и в случае превращения) должна иметь место также сопряженность с тождественным носителем; для Линке это столь же важно, столь же «конститутивно» для движения, как и его временная и пространственная континуальность.[335] На первый взгляд, действительно, очевидно, что в случае движения предмета от точки А к точке В предполагается, вне всяких сомнений, тождественность того, что движется; Линке, кроме того, указывает на то, что эта предпосылка является наиболее фундаментальной для эмпирического опыта: только если я имею основание идентифицировать узкую полоску на горизонте с кораблем, который сегодня покинул гавань, т. е. имею основание указывать на одно и то же, я вынужден допускать движение этого корабля. На основании этого Линке и приходит к тому, чтобы приписывать отождествлению решающую роль в построении «видимого» движения.

Между тем, мы вынуждены оспорить, что тождественность следует рассматривать как конституирующий элемент движения. Углубление в сущность категории тождественности легко покажет нам это.

Прежде всего мы должны устранить фундаментальную многозначность понятия тождественности, которая обнаруживается особенно там, где о законе тождества говорится как об основном логическом законе. По своему изначальному смыслу identitas[336] есть «тожесть» [ «Selbigkeit»]; и в этом смысле она рассматривается также в том случае, когда на тождественность указывается как на предпосылку движения. Эту тожесть, если мы только возьмем ее в строгом смысле, невозможно рассматривать как категорию, которая коренится в сущности предмета как такового. Там, где предмет рассматривается чисто как таковой, речь о тожести просто теряет всякий смысл. Тожесть предполагает как минимум две «инаковости» [ «Andersheiten»], в качестве коррелята которых она только и возникает: инаковость места, времени, постигающего акта, постигающего Я и т. д. Инаковость следует строго отличать от качественной различности [Verschiedenheit]: различность фундирована инаковостью, а не инаковость – различностью. Если мы сначала рассмотрим постижимость инаковости (в противоположность вопросу, что есть инаковость), то обнаружится, что инаковость нельзя мыслить постижимой прямо, как, например, красный цвет, но она при любых обстоятельствах нуждается в основании [Anhaltspunktes], на котором она постигается; и там, где имеет место различность, дано такое основание.

Теперь важно провести и терминологические различия. О чистой инаковости мы говорим тогда, когда абсолютно одинаковые образования все же отличаются друг от друга; о качественно фундированной инаковости мы говорим в других случаях. В случае предметов, чистые инаковости которых могут быть противопоставлены, мы говорим о множественности [Pluralisierbarkeit] (или о повторяемости [Iterierbarkeit]).

Если мы теперь зададимся вопросом, какие образования могут обладать множественностью и что является предпосылкой их множественности, то мы обнаружим, что множественными являются протяженные образования, поскольку они располагаются в порядке пространственной раздельности [Auseinander]; переживания Я, поскольку они расположены в порядке временной последовательности; переживания, поскольку они принадлежат разным Я; личности, поскольку каждая из них образует собственное Я.[337] В случае самого Я нельзя говорить о множественности, так как отсутствует качественное основание, которое могло бы быть повторено. Здесь мы можем сказать только следующее: имеется бесконечно много Я, каждое из которых единственно. Качества, положения дел, предложения по своей сущности не множественны.

Рассмотрим теперь тожесть. Мы выдвигаем тезис: тожесть присуща некоторому образованию в противоположность множеству функций этого образования. Предмет изменяется. Тот же самый, он сперва был таким, а затем изменился. С онтологической точки зрения предпосылкой здесь является инаковость: это есть тот же самый предмет, который до этого рассматривался мной и который сейчас мной рассматривается. Различность, по-видимому, не является предпосылкой. Два аспекта одной и той же лампы могут быть – на первый взгляд – совершенно одинаковы, – это различные аспекты лишь постольку, поскольку они расположены во временной – а не пространственной – раздельности. Наряду с этим возможны разные способы явления, в которых является одна и та же вещь, затем – разные состояния одной и той же вещи и т. д. Теперь следует спросить: если представить себе абсолютно застывший константный мир, то существовала бы в нем тожесть? Можно было бы ответить: да, поскольку имелись бы реализации одного и того же качества – или же постольку, поскольку в случае многих вещей все же реализовалась бы одна и та же вещная категория. Конечно, можно было бы обратить острие вопроса иначе: разве любая инаковость не предполагает тождественность? Разве, например, наличие другого красного цвета не предполагает, что один и тот же красный цвет реализуется в двух разных положениях?

Здесь, по-видимому, мы должны провести в пределах тожести дальнейшие размежевания: там, где нечто остается тем же самым в любых изменяющихся состояниях, мы можем говорить об онтической тожести. Если одно и то же воспринимается или представляется во множестве моих актов или множестве актов другого лица, то мы говорим об и нтенциональной тожести. А там, где одна и та же идея обнаруживается во множестве реализаций, имеет место идейная тожесть. Можно сказать, что любая онтическая или интенциональная тожесть предполагает идейную тожесть.[338]

От этого онтического отношения следует отличать вопрос о схватывании тожести и инаковости. При схватывании тожести возможна данность инаковости, которая не предполагает данности какой-либо еще тожести. Если мне в двух аспектах является одна и та же вещь и во втором аспекте она является ка к та же самая, то эти аспекты не даны мне как таковые. Или если одно и то же дано мне то здесь, то там, тогда инаковость положений [Stellen] может схватываться уже без схватывания этих положений как таковых. Если кто-то даже и стал бы придерживаться того взгляда, что множество, которое обнаруживает перед нами тожесть, всегда прежде того должно схватываться как специализация одного и того же [eines Selbigen], то такое схватывание возможно лишь при условии схватывания инаковости. Я вполне могу схватывать красный цвет. Но тожесть красного цвета имеет место и обнаруживается только в противоположность многочисленным реализациям или схватываниям.

Далее следует обратить внимание на следующее: если я вижу человека входящего и затем выходящего из дома, то я воспринимаю одного и того же человека. Восприятие одного и того же человека отличается, разумеется, от восприятия тожести. Но оно отличается также от того случая, когда мы принимаем нечто за одно и то же. Таким образом, мы различием:

Быть одним и тем же в том или ином восприятии и т. д.

Принимать за одно и то же; принимать за другое.

Схватывать – «усматривать» – тожесть. (Здесь мы прежде всего имеем в виду те случаи, когда мы спрашиваем себя: был ли он тем же самым или нет?)

Действительно интересно, как здесь отличаются друг друга восприятие и познание. Это отличие заключается, пожалуй, в том, что к тожести и ее установлению нет прямого доступа, как например, к красному цвету или к подобию. Здесь функционируют указания, которые могут прямо вести к установлению наличия тожести, что, однако, может требовать проверки на соответствие критериям познания. Правда, здесь имеется одно различие: между случаями, в которых последующее испытание на соответствие познавательным критериям является весьма целесообразным, и другими случаями, в которых оно было бы бессмысленно для практически ориентированного человека, и в которых только теоретик мог бы интересоваться проверкой того, что принимается без всякого сомнения, на соответствие критериям познания.[339]

Далее, что касается закона фундирования: между качествами имеется большая или меньшая степень сходства – ступени различности, которые мы можем указать и которые в каком-то одном из этих измерений могут привести в конце концов к равенству. В случае инаковости и тожести об этом не может быть и речи. Можно сказать: если вещь изменяется или движется, то это всегда есть одна и та же вещь, которая находится в разных состояниях или в разных местах. Но нельзя сказать: если вещь изменяет свое место [Ort], то «возникает» тожесть; несмотря на это, имеется тожесть в отношении последовательно возникающих инаковостей – тожесть, в которой выражается состояние мира, которую фиксирует состояние мира.

Если передо мной находятся две вещи и я поворачиваюсь от одной к другой, то при этом повороте вторая вещь считается иной вещью. И вещь считается той же самой, если я отворачиваюсь от другой вещи и вновь поворачиваюсь к ней. Но можно, пожалуй, сказать: это «принятие» вещи за ту же самую правомерно, так как в одном случае, действительно, наличествует инаковость, а в другом – тожесть. В [пространственной] раздельности, например, обнаруживается инаковость. Точно так же может обнаруживаться и тожесть, даже если и более сложным путем. Но тожесть не принадлежит материалу мира, она невещественна, она представляет лишь фиксацию ориентации.

Если мы теперь удовольствуемся для наших целей этим положением и будем иметь в виду, что тожесть и инаковость не коренятся в понятии предмета как такового, то мы увидим, что закон тождества, если он подразумевает понятие тожести, бессмыслен или ничего не говорит. Бессмысленность имеет место в том случае, если в отношении каждого предмета утверждать тожесть. Ничего не говорящими являются такие формулировки, как «А тождественно А, поскольку речь идет об одном и том же А» и «каждый предмет является одним и тем же как всякий раз тот же самый предмет». Конечно, стул, который стоит передо мной, если я сравниваю его с тем же самым стулом, оказывается тем же самым стулом. Всякое есть то же, что оно есть, так же как всякое подобно тому, чему оно подобно. Вместо того, чтобы быть основным законом мышления, закон тождества, ориентированный строго на тожесть, оказывается частным случаем общего положения, которое позволяет предикативно приписывать предметам их атрибутивное определение и которое, если оно вообще что-то сказывает, входит в учение о чисто формальных законах вариации значения для случая тождественной предметности и не дает ничего в отношении законов, будь то материального, будь то формального предметного мира. Становится ясным, что тенденция основного закона познания, признание которого на протяжении столетий отводит от него все подозрения в том, что это лишь пустая фраза, должна относиться не к тожести, а к чему-то другому.

В действительности можно сказать, что любое [Jegliches] есть «само», и придать этому высказыванию если и не фундаментально новый, то все же удовлетворительный смысл. Здесь ничего не полагается в какое-либо отношение, скорее, оно относится к каждому предмету совершенно изолированно: быть самим или, точнее, «особым» [eigener]. Эта предикация не зависит от каких бы то ни было предметных качеств, она относится к любому нечто как таковому, независимо от его свойств. Это положение столь же мало выражает необходимость наличия какого-то особого качества, насколько эта предикация лишена каких бы то ни было предпосылок. Это положение не говорит, что свойство, которое относится к любому нечто как таковому, одновременно имеет следствием особый вид [Eigenart] этого нечто, который мог бы быть выражен затем в качественных особенностях какого-либо вида. Это, скорее, именно те поучительные случаи, когда мы имеем дело с чем-то более широким, согласованным по своему качеству, что, однако, не отменяет настоятельную необходимость убедительно показать, что любое из этих нечто есть именно особое нечто.

Обшей логической точкой зрения является то, что тожесть и тождественность следует хорошо различать. Очевидно, что в случае реальных вещей есть определенные слои инаковостей, в которых конституируется тожесть и которые невозможны в случае других образований, например в случае чисел. Спрашивается однако, является ли само то, что конституирует, чем-то сущностно отличающимся от тождественности. Можно было бы сказать: всякое нечто, схватываемое как такое, схватывается в своей особенности [Eigensein]. Но если оно может быть схвачено, то оно может быть схвачено сколь угодно много раз и тем самым может быть конституировано как то же самое [Selbiges].

Там, где обнаруживаются сущностные законы, их открытие легко принимает характер чего-то само собой разумеющегося. Если предикация не должна изыскиваться посредством усилий, путем опытных разысканий, связанных, возможно, с напряжением и работой, если она коренится в предмете как таковом [so gearteten], тогда она могла бы неясно представляться еще до своего подлинного раскрытия; и именно тем, кто в глубочайшем смысле чужд философии, кто не понимает глубочайшего различия между неясной болтовней и очевидным усмотрением, именно им может показаться незначительным тот шаг, который ведет от инстинктивного предчувствия и инструментального знания к открытию. Там, где проясняющая работа неуклонно ведет к самим вещам, они видят только равноценные различия формулировок в области тьмы и хаоса, которая является их неизбежной родиной. Они находят то, что прежде уже «имели», что понимается само, без всякого внешнего импульса. Есть различные слои этой самопонятности в соответствии с большей или меньшей близостью, большей или меньшей доступностью того предметного материала, о котором идет речь. Но мы, очевидно, находимся сейчас на самых предельных границах, где речь идет о положениях, которые значимы в отношении любого нечто как такового, независимо от его качества. В то же время здесь значительно труднее достичь ясного раскрытия. Там, где быть-b укоренено в сущности A, раскрытие этого положения дел обычно облегчается сравнением с предметами C, сущность которых несовместима с быть-b; в нашем же случае такая констатация, конечно, невозможна. Поскольку в мире не обнаруживается и даже немыслимо ничего, что не было бы «особым», то мы находимся здесь в сфере как наиболее понятного, так и наиболее темного, того, что не может быть прояснено через случаи иного рода. Одновременно то, что присуще этому нечто – «особенность» [ «Eigenheit»], – как сама не коренится в качествах этого нечто, так не коренится в нем и качество, конституанта, которая была бы общей для любого нечто – в противоположность другим конституантам, таким как протяженность, форма или интенциональность. Она не обогащает мир своей наличностью, и именно в этом она обнаруживается как подлинно категориальное определение. С другой стороны, мы далеки от того, чтобы рассматривать ее как определение мышления или же субъективизировать ее как-то иначе. То, что необходимо относится ко всякому нечто как таковому, не может быть внесено в него никаким – даже мистическим – образом. Особенность столь мало является продуктом нашего познания, что без нее познание вообще не было бы возможно.

Если мы используем проведенные различения применительно к нашему случаю движения, то мы увидим следующее: поскольку движение является движением чего-то, постольку предположена и «особенность» этого чего-то, которая, однако, не необходимо должна схватываться там, где схватывается движение. Тожесть движения, напротив, не предположена, и, тем более, не предположено ее схватывание. В случае движения (или изменения) – при восприятии движения или при изменении некоторой вещи – речь идет не о тожести, а лишь о движении или изменении этой вещи. Только если иметь в виду этапы движения, можно сказать далее: вещь, сходная с той, что занимала до этого то место, находится сейчас на этом месте – это одна и та же вещь. Для всеобъемлющего сознания никогда бы не явилась тожесть, разве что оно обращалось бы в прошлое. В данности движения очевидно, что D₀ и D₀₁ суть одна и та же вещь. Но если мы прослеживаем некоторое движение, то, чтобы вообще поставить вопрос о тожести, требуется совершенно особая духовная операция. Мы же сравниваем не одну вещь с другой вещью – в этом случае тожесть никогда не могла бы быть схвачена, разве что мы впали бы в заблуждение относительно инаковости. Но мы ориентируемся на вещь, которая прежде представлялась нам на определенном месте, и на вещь, которую мы воспринимаем сейчас, познавая: это та же самая вещь или она может быть той же самой.

Тожесть – это отсылающая к бытию мира, но не принадлежащая миру категория («категория ориентации»). Она не существует для сознания, которое постигает в постоянном настоящем всю совокупность [das All] событий мира. Только там, где схватывается часть событий мира – вещь то здесь, то там – может обнаруживаться тожесть этой вещи, которая теряет свою ценность, если история мира затем вновь восстанавливается без пробелов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.