Беседа четырнадцатая Первые плоды протестантизма

Беседа четырнадцатая

Первые плоды протестантизма

Ключ к пониманию сути протестантизма так же прост, как и ключ к пониманию сути католицизма. В католической цивилизации всё подчинено одной задаче: сделать Церковь главным институтом общества, а в протестантской цивилизации всё подчинено обратной задаче: вообще отказаться от института Церкви, полностью устранить его из общественной жизни. Иными словами, дух католицизма – тотальная церковность, дух протестантизма – категорическая антицерковность. Это его основная, характеристическая особенность, из которой вытекают все остальные. Первой из них, непосредственно порождаемой антицерковностью, является индивидуализм протестантов. Сказав «А», им приходится говорить «Б»: если мы утверждаем, что каждый сам себе священник и сам себе богослов (по Лютеру, каждый человек может самостоятельно читать и толковать Священное Писание), значит, мы верим в ум и интуицию отдельного человека, а раз его ум и интуиция настолько сильны, что он не нуждается в помощи других людей даже в таких сложных вопросах, как религия, то со всеми другими проблемами он и подавно справится сам. Так с самого начала в протестантизме стало утверждаться человеческое «я» и игнорироваться человеческое «мы».

Индивидуализм, в свою очередь, неизбежным образом привёл протестантов к рационализму и сенсуализму. Оставшись наедине со своими природными способностями, человек начинает думать: а в чём состоят эти мои способности, делающие моё обособленное «я» не нуждающимся в коллективном «мы»? Конечно, это, во-первых, мой личный разум, умение рассуждать логически и, во-вторых, присущие мне как биологическому существу органы пяти чувств. Этим исчерпывается личное неотъемлемое достояние отдельного «я», и, если это «я» хочет быть автономным существом, оно должно полагаться только на разум и на пять органов чувств. Упование на разум называется рационализмом, а упование на чувства – сенсуализмом. Вместе с антицерковностью и индивидуализмом они образуют те четыре кита, на которых стоит протестант в своём отношении к внешнему миру и во взаимодействии с ним. Однако и Христос им не чужд. Он питает их теми личными доблестями, которые вытекают из почитания Евангелия и его заповедей: скромностью («блаженны нищие духом»), терпением («блаженны плачущие»), любознательностью («блаженны алчущие и жаждущие правды»), стремлением к теоретическому знанию («Дух животворит, плоть не пользует нимало»), упорством и целеустремлённостью («Царство Божие силою берётся, и употребляющие усилие обретают его»). Но вот незадача: в том же Евангелии сказано «Я создам Мою Церковь, и врата ада не одолеют её», а протестанты поставили своей целью именно одолеть Церковь. И ещё куда бы ни шло, если бы это было единственное неприятное для них место в тексте, на авторитетности которого они постоянно настаивают, но таких мест десятки! «Где двое или трое собраны во имя Моё, там и Я посреди них» – фраза, явно требующая соборности, противостоящей индивидуализму. А как быть с третьей главой Евангелия от Иоанна, насквозь пропитанной мистикой, отвергаемой протестантами? Или со словами Христа о том, что хула на Святого Духа не простится человеку ни в этом веке, ни в будущем? Ведь, отрицая силу таинств, протестанты отрицают силу Святого Духа, то есть возводят на Него хулу! А вот завет Христа о совершенно конкретном таинстве, а именно – о причащении, которому протестанты придают чисто психологическое значение как воспоминанию о Тайной Вере: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6, 53).

Справедливым и понятным было возмущение Лютера поведением Церкви, стремившейся любыми средствами контролировать все сферы европейской жизни, включая политическую и экономическую. По-человечески понятен и энтузиазм, с которым натерпевшиеся от церковников широкие массы встретили выступление Лютера, сделавшись в считаные годы «протестантами», заявившими, что если Церковь торгует за деньги Святым Духом, то надо обходиться вообще без неё и без Святого Духа. Однако трудно понять другое: как можно совместить рационализм и антицерковность с Евангелием, которое на каждой странице рассказывает о чудесах, и с апостольскими посланиями, главной темой которых являются призывы как зеницу ока сохранять Церковь и быть её верными чадами?

В общем, руководимые не трезвым рассудком, а вырвавшимися наружу эмоциями, протестанты оказались в тупике, из которого вроде бы не было никакого выхода. И всё-таки они нашли выход. Если традиционный образ мышления не позволяет отречься от Церкви, не отрекаясь от Евангелия, то надо изменить образ мышления: те места Евангелия, которые обогащают внутренний мир человека, читать и усваивать, а те, которые учат быть не одиночкой, а частицей сотворённого Богом огромного мира, выполняющей не свою, а Его волю («Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли»), элементарно пропускать мимо ушей.

Сегодня мы сплошь да рядом сталкиваемся с поразительным умением образованного человека не видеть того, что не соответствует его убеждениям, даже если оно совершенно очевидно. Учёный, уверенный, будто всем происходящим управляют только неумолимые законы природы, в частности закон сохранения материи, не станет и обсуждать феномен мироточения икон, хотя бы вы вплотную подвели его к иконе, на которой на его глазах набухают капли благоуханной жидкости, стекающие затем вниз. По своей профессии он должен быть любопытным, но это странное явление его нисколько не заинтересует. Ещё показательнее весьма распространённое среди интеллигенции мнение, будто высшие формы жизни возникли из низших путём естественного отбора. Хотя отбор, как признают это и сами дарвинисты, оставляет наиболее живучие существа, а менее живучих убирает, а живучесть низших организмов несравненно выше живучести высших и, следовательно, легкоранимые носороги под действием естественного отбора давно должны были бы превратиться в неистребимых тараканов, затем в бактерий, умеющих выживать даже в кипятке, и, наконец, в камни, которые существуют несмотря ни на что в течение миллионов лет, демонстрируя максимум живучести, мы всё время слышим пренебрегающее всякой логикой утверждение, будто когда-то на земле жили только простейшие организмы, а потом отбор превратил их в очень сложные.

Вольное обращение с логикой, полученное нынешним западным миром в наследство от протестантизма, вовсе не такая безобидная вещь, как это может показаться. Например, американцам оно грозит обойтись в сотни миллиардов долларов. Такие бешеные деньги они собираются истратить на исследование планеты Марс с единственной целью – обнаружить там жизнь или её следы. Такое открытие было бы действительно очень важным, но, поскольку на это надежды очень мало, проектировщики согласны удовольствоваться тем, что найдут на Марсе воду. Собственно, в этом и заключается сейчас их мечта, на это они готовы потратить умопомрачительную сумму. Спрашивается: ну хорошо, дорогостоящие аппараты найдут на Марсе воду в виде подземного льда – что дальше? А дальше включится в дело весьма странная логика, от которой Аристотель перевернулся бы в гробу: вода есть необходимое условие жизни, следовательно, если на Марсе есть вода, значит, там обязательно есть либо была какая-то форма жизни. И самое поразительное, что такое заключение посчитают законным не какие-нибудь там пастухи, а учёные, которые вроде бы должны уметь правильно рассуждать. Подобным способом можно очень легко доказать наличие на Луне автомобилей: там есть ровные участки поверхности; ровная поверхность есть необходимое условие движения автомобилей, значит, они на Луне есть.

Самый существенный момент состоит здесь в том, что практика использования логики в качестве дышла, куда повернёшь, туда и вышло – стала обычной не только для отдельных не очень умных людей, но и для самых широких масс. Ведь налогоплательщики Соединённых Штатов не возражают против финансирования из своего бюджета замысла «найти на Марсе воду, а следовательно, жизнь». Таким образом, умение не видеть и не слышать того, что не хочется видеть и слышать, надо квалифицировать уже как цивилизационный признак, как неотъемлемую составную часть культуры, сформировавшейся в рамках протестантской цивилизации.

Тип верования, представляющий собой ядро цивилизации, определяет и тип человека, выращиваемого данной цивилизацией, ибо религия первична, а психология вторична. Когда в Римской империи зародилась христианская цивилизация, апостол Павел сказал: «Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь всё новое» (2 Кор. 5, 17). Это в какой-то мере можно отнести ко всякой возникающей на земле цивилизации, в том числе и к протестантской. Появившись в конце XVII века, она превратила свою предшественницу – ту «новую тварь», о которой говорил Апостол, – в «новейшую тварь» с совершенно уникальными особенностями душевного устроения и менталитета.

Этот тип человека известен нам как «немец» из анекдотов – дотошный, аккуратный, малость упёртый и слегка туповатый. Вот один из анекдотов о нём. Немца во Франции приговорили к казни на гильотине. Перед ним хотели обезглавить какого-то француза, но нож застрял посередине, и согласно традиции приговорённый был отпущен на волю. Нож подняли и приглашают немца, а он не идёт: «Вы сначала почините свою гильотину!»

Этот тип блестяще выписан Лесковым в рассказе «Железная воля», а Толстой так выразился о нём в «Войне и мире»: «Немец самоуверен хуже всех, и твёрже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина».

Составив свою религию из двух несовместимых частей – некоторых евангельских заповедей и положений, противоположных другим евангельским заповедям, которые пришлось научиться в упор не замечать, – протестанты первых поколений усваивали это умение с молоком матери, и вскоре оно стало их генетической особенностью. И в деле теоретического изучения и практического освоения внешнего мира такой тип человека получил над всеми другими громадное преимущество, ибо обладал склонностью к абстрактному мышлению, упорством, напористостью и односторонностью.

Необыкновенная напористость протестанта объясняется очень просто. Душа у него перегорожена на два отделения. В первом находится усечённое Евангелие, в котором оставлена только сама вера в Христа и те Его заповеди, которые относятся к формированию внутреннего мира индивида. Вся евангельская метафизика игнорируется. Зайдя в это отделение, протестант проникается духом аскетизма, дисциплины, самоограничения, жаждой правды, то есть знаний, потребностью служить идее, целеустремлённостью. Но здесь он гостит недолго и вскоре переходит в другое отделение, где ему, как верующему (побывавшему в первом отделении), разрешается делать любые дела, если они делаются по-христиански добросовестно, ибо за свою веру он уже спасён независимо от дел. И он начинает делать эти дела с большой энергией и упорством, которыми зарядился в первом отделении от Евангелия. И вот это появившееся в XVI веке небывалое существо, приватизировавшее Бога, изъяв Его из вселенной и заключив в своё сердце, вдохновляясь этим приватизированным Богом, начало направлять своё вдохновение не на спасение души, как делали христиане прежде, ибо спасение автоматически следует из веры, а на освоение обезбоженной и потому резко упростившейся вселенной и на удобное устроение в ней своего тела.

Благодаря своим новым качествам протестанты быстро добились больших успехов в научной и хозяйственной сферах. Первыми плодами протестантизма были точные науки и капиталистическая форма производства.

Связь между реформацией и капитализмом была убедительно доказана ещё в начале прошлого века Максом Вебером. Капитализм зиждется на двух опорах – эксплуатации рабочих и ростовщичестве, принявшем в нём грандиозные размеры в виде банковского кредитования. В католической цивилизации и то и другое считалось греховным, так как противоречило евангельским заповедям милосердия и нестяжательства («Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут» – Мф. 6, 19). Теперь на то, чтобы выжимать соки из наёмных трудящихся и драть с кредитуемых высокие проценты, была дана религиозная санкция: спасает внутренняя вера, а внешние дела могут быть любыми. Причинно-следственная связь между протестантской революцией и появлением точных наук более сложна и интересна. Точные науки есть теоретическое познание человеком внешнего мира с использованием математики как главного инструмента. Вследствие протестантской революции не только субъект познания (человек) стал другим, но и объект познания (внешний мир) тоже, как ни странно, стал другим, и оба этих изменения действовали в одну сторону, дружно содействуя повышению эффективности познания.

Сделав Бога чем-то вроде любимого домашнего животного – собачки или кошечки, протестант с умилением продолжал наполняться от Него личными христианскими достоинствами, в числе которых были и перечисленные выше качества, необходимые для успешной научной деятельности. Эти качества и раньше были присущи христианам, но теперь их можно было целиком сосредоточить на научной работе, не отвлекаясь на богословие и проблему спасения. Протестант по-прежнему считал, что идеи первичны, а материя вторична («Дух животворит, плоть не пользует нимало»), поэтому начал создавать науку с теории. Помня о том, что человек создан по образу и подобию Бога, а значит, его творчество должно быть подражанием творчеству Бога, творящего «из ничего», протестантский учёный положил во главу угла математику, которая получает свои результаты именно «из ничего» – извлекает их из придуманных самими же математиками аксиом по ими же предписанным себе правилам вывода. Далее. Ту математическую дисциплину, которая обеспечила грандиозный прорыв в физике и технике, – интегральное исчисление, или «математический анализ» – протестанты основали на понятии актуальной бесконечности, то есть бесконечности, представленной сразу всеми своими элементами как конкретный единичный объект. А вместить в сознание это формально противоречивое понятие им помогло то, что они, оставаясь здесь христианами, видели перед собой живой пример такой данности – воплощённость в конечного человека Иисуса бесконечного Сына Божия. Зная о практическом преобразовании мира этой бесконечностью (Христом), протестанты горячо уверовали в громадные перспективы прикладных наук, основанных на математическом анализе, и отдавали их развитию много времени и сил. Таков был внутренний потенциал протестантов, доставшийся им в наследство от истинных христиан, который они употребили для достижения своих более узких целей.

А цели их науки действительно стали узкими. Отозвав Бога из вселенной и запрятав Его в свою душу, они сделали вселенную бездушным механизмом. Вот что писал об этом известный историк науки А.П. Юшкевич: «Вырабатывалась новая концепция мира… Физический мир начинают мыслить как своего рода гигантский механизм, части которого автоматически работают по неизменным законам. Нередко вселенную сравнивают с часами». Вот чем стал для протестантов бывший Божий мир, полный жизни, тайны и любви, – заведёнными часами! Конечно, изучать такой мир стало гораздо проще.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.